"Юлия Шмуклер. Чудо (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

хихикали - все это было безумно неприлично - а брат отказывался даже
находиться со мной в одной комнате.
В Москве, поскольку комната была единственная, его претензиям пришел
конец, да и ситуация переменилась: я уже была всеобщей любимицей, веселой
и смышленой; я пела, плясала, читала стихи - и меня баловали до
невозможности, умирали надо мной со смеху, удивляясь, как это раньше они
могли жить без меня.
Даже соседи по квартире, Акардий Иванович, как я звала его, и Екатерина
Федоровна, обожали меня (детей у них не было), заманивали в свои
полутемные комнаты и развращали пирожными. Екатерина Федоровна была лет на
десять старше Акардия Ивановича, но оставалась ещё очень свежей,
полненькой блондинкой с бледно-голубыми глазами навыкате и немецким
фарфоровым лицом. Акардий Иванович, наоборот, был высокий, темный и у него
часто болело сердце. Зарабатывал он на жизнь малеванием портретов вождей
масляными красками. Однажды я забралась к нему под стол, где подсыхал
очередной вождь и, как могла, разукрасила его, в оранжевых и лиловых
тонах, насколько мне помнится, Акардий Иванович чуть не умер от ужаса -
утром вождя надо было сдавать - страшно кричал и топал ногами, а я ревела,
и меня отмывали керосином. После этого он звал меня не иначе, как
"свинья-художница", и любил пуще прежнего.
В один из приступов Акардий Иванович упал на улице и слег надолго.
Екатерина Федоровна преданно ходила за ним, а потом стала просить отца
устроить ее на работу: надо было кормиться. Шел 39 год, война с
белофиннами. Трудность заключалась в том, что специальности Екатерина
Федоровна не имела, до того не работала, и часть дня должна была
находиться дома, чтобы присматривать за Акардием Ивановичем. Отец нашел
поистине соломоново решение - взял её в свою контору курьером, так что она
всегда могла поехать с каким-нибудь поручением и по дороге завернуть домой.
И вот тут удача покинула отца. Рано или поздно, этого, конечно,
следовало ожидать, но все так привыкли к его неуязвимости, так верили в
его счастливую звезду, что совсем перестали бояться - а отец тем временем,
был уже обречен.
Попался он, конечно, на добром деле.
В лучших традициях деда Бенци отец организовал на своей работе
снабжение сотрудников дешевыми продуктами раз в месяц экспедитор собирал
со всех деньги и на казенной машине отправлялся подальше от Москвы, за
картошкой, маслом и крупой, благодаря чему ещё тлела жизнь мелких
строителей коммунизма (социализм, как известно, был уже выстроен).
Настоящий, смертельный голод настал позднее, во время войны с немцами, но
и тогда было уже достаточно плохо, чтобы сотрудники очень дорожили своими
харчами и на разные лады выражали отцу признательность.
Тем не менее, кто-то не удержался и направил в соответствующие
инстанции скромное письмо с вопросом: а позволительно ли в наше советское
время такое безобразие? И не наживается ли, упаси бог, начальник на
разнице цен?
Отец, предвидя подобные сомнения, никогда не заказывал продуктов для
себя и участия в дележе не принимал. Однако была организована авторитетная
комиссия, которая вскоре получила ценное признание:
нашелся человек, который подписал заявление о том, что отец лично
продал ему бутылку подсолнечного масла по цене, вдвое выше государственной.