"Михаил Шолохов. Один язык" - читать интересную книгу автора

Год прошел, и заняла меня тоска. Смерть - и все! Тут - но коню
стосковался, по месяцам не видишь, как его коновод правдает; там - семья
осталась неизвестно при чем. А главное, дело, за что народ - и я с ним! -
смерть принимает, неизвестно.
В шестнадцатом году сняли нас с фронта, увели верст за сорок. В сотню
пополнение пришло, почти что одни старики. Бороды пониже пупка, и все
прочее.
Поотдохнули мы трошки, коней выправили. И вот тебе - бац! Из штаба
дивизии приказ: двинуть нашу сотню к фронтовой линии. Там, мол, солдаты
бунтуются, не желают в окопы, в глину лезть; с смертью кумоваться не
желают...
Разъяснил нам есаул Дымбаш: так, мол, и так. Я взял тут, написал ему
записку и кинул из толпы. "Ваше благородие, вы нам всчет войны разъясняли,
что народ разных языков промеж себя воюет. А как же мы могем на своих
идтить?" Прочитал он и сменился с лица, а сказать ничего не сказал. Тут-то
мы и разжевали, на что к нам старых казаков в сотню влили, да и то из
староверов. Они за царя дюжей и за все дюжей могли стоять. Одно дело -
старые, служба давнишняя их вышколила, а другое дело - дурковатые, службой
убитые. И то: в энти года в полку ум человеку отбивали скорей, чем косарь
косу отобьет.
Погнали нас на солдатов. С нами четыре пулемета и броневая машина.
Подходим к месту, где полк бунтуется, а там уже две сотни кубанцев, ишо
какие-то дикие и собой рябые, на калмыков похожие, окружают этот полк.
Страшное, братцы, дело! За леском две батареи с передков снялись, а полк на
прогалинке стоит и ропщет. К ним офицеры подъезжают, усватывают их, а они
стоят и ропщут.
Отдал есаул наш команду, повынали мы палаши и - рысью, охватываем
солдат подковой... И кубанцы по шли... И зачали солдаты винтовки кидать.
Свалили их костром и опять ропщут.
А во мне сердце кровью закипает, аж на губах солоно горит. Как я могу
человека в энту могилу гнать, ежели я сам там жизни решался, жил в земле,
как суслик?.. Подскакали. Вижу я: казак нашего взвода Филимонов сгоряча бьет
солдата шашкой плашмя по морде. И на глазах моих пухнет у энтого морда и вся
в крови, а он оробел. Молодой солдатишка, и явно оробел. Так по мне мороз и
пошел, не могу с собой совладать, подскакиваю: "Брось, Филимонов!" Он меня в
мать, даром что старовер. Я палаш занес, постращать хотел: "Брось, говорю, а
то, истинный бог, срублю!" Он как рванет винтовку с плеча. Я его и ширнул
концом палаша в глотку... Как в чучелу ширнул, а вышло - живого человека
снял с земли... Получилось тут такое, что сам черт не разберет. Кубанцы
зачали в нас стрелять, мы - в них. Дикие, рябые энти, на нас в атаку, а
солдаты подхватили обратно винтовки и опять ропщут и стреляют по всей
коннице. Там такая была волнения...
Захватили нас оттуда, сначала в тыл было направили, потом как ахнули в
Карпаты; с гашников не успели вшей обобрать, и вот тебе Карпаты. Идем ночью
по ходам сообщения. Приказ - чтоб ни стуку, ни бряку. Оказалось, австрийские
окопы в сорока сажиях от наших. День живем. Головы не высунуть. Дождь.
Мокро. В окопах - по щиколотки грязи. Нету во мне ни сну, ни покою. Жизни
нет! Как там, думаю: за что мы в этих окопах с смертью в обнимку живем?
Стала мне колом в голове мысля, чтоб погутарить с австрийцами. Ихнпе
солдаты по-нашему гутарят. Иной раз шумят: "Пан, вы за что воюете?" - "А вы