"Михаил Шолохов. О Колчаке, Крапиве и прочем" - читать интересную книгу автора

Поговорили маленько и поехали. Только я для хитрости кнут-то не взял.
Едем шагом, так уж скупо едем, будто горшки везем.
- Езжай шибче! - говорит Настя.
- Как я могу шибче ехать, ежели кобылу бить нельзя?
Промолчала и губы поджала. Сидит не шелохнется, а мне того и надо, лег
в задок, дремлю. Кобыла, не будь дура, стань. Так Настя, веришь, господин
гражданин... ну, одним словом, как тебя?.. сена клок в руки да вперед кобылы
и чешет и чешет. А до волости восемнадцать верст. К утру доехали. Настя-то
плачет. Подлецом меня обзывает, а я ей говорю:
- Назови хоть горшком, да в печь не сажай!
Обратным путем зло меня забрало. Сломил хворостинку толщиной чуть что
поменьше телеграфного столба, кобылу свою нашквариваю, из хвоста пыль
выколачиваю.
- Равноправенства захотела? Получай! Получай!
Во двор въехал, шумлю бабе:
- Распрягай, такая-сякая!
- Сам не барин - И ручкой этак c, порога махает.
Я к ней и за чуб. Только что ж... Одна непристойность... Раньше, как
она в страхе жила, так моргнуть, бывало, боялась, а тут ни с того ни с чего
черк меня за бороду и разными иностранными словами... Это при детях-то. А
ведь у меня девка на выданье. Баба она при силе и могла меня поцарапать, да
ведь как! Начисто спустила шкуру, вылез я из ней, ровно змея из выползня. А
все Настя - лихоманка стриженая!..
С этого дня получилась промеж нас гражданская война. Что ни день -
бьемся с моей дурой до солнечного захода, а работа стоит. Дрались мы до
беспощадного крику, а в воскресенье она манатки свои смотала, детей забрала,
кой-что из хозяйства и - в панские конюшни квартировать.
Помещик у нас в хуторе когда-то при царе Горохе жил. Красные вспугнули,
он и полетел в теплые края. Грамотные люди толкуют: мол, за морем скворцам
да помещикам житье хорошее... Дом-то мы сожгли, а конюшни остались.
Кирпичные, с полами. Вот моя шалава и укоренилась в этих конюшнях. Остался я
один, как чирий на видном месте. Утром снаряжаюсь корову доить, а она,
проклятущая, на меня и глядеть не желает. Я к ней и так и сяк,- нет, не
признает за родню! Кое-как стреножил, привязал к плетню.
- Стой,- говорю,- чертяка лопоухая, а то у меня невры разыграются, так
я тебя и жизни могу решить!
Цибарку ей под пузо сунул и только это за титьку пальчиком, благородно,
а она хвостом верть и концом, метелкой своей поганой, по глазам меня.
Господи-милостивец, хотел приступить с молитвой, а как она меня стеганула, а
я, грешник,- ее матом, и такую родителеву субботу устроил, чистые поминки!
Зажмурился, шапку на глаза натянул и ну за титьки тягать туда и сюда.
Льется молоко мимо пибаркн, а она - корова то есть - хвостом меня по обеим
щекам... Свету я тут невзвидел, только что хотел цибарку бросать и бечь с
базу зажмурки, как она, стерва, ногой брыкнет и последние, сиротские, капли
разлила. Проклял я этую корову, повесил ей на рога порожнюю цибарку и пошел
стряпаться.
Веришь, с этого дня в нашем хуторе вся жизня пошла вертопрахом. Ден
через пять сосед мой Анисим вздумал поучить жену за то, чтоб на игрищах на
молодых ребят не заглядывалась.
- Погоди,- говорит,- Дуня, я зараз чересседельню с повозки сыму и чудок