"Михаил Шолохов. Тихий Дон. Книга вторая (ПСС том 3)" - читать интересную книгу автора

полчетверти водой. Пахло илом, прелой хвоей и пресным бархатисто-мягким
запахом дождя. Казаки, подобрав полы шинелей, сидели на корточках, курили,
расплетали серую рвущуюся нить разговоров. Второй взвод, разделив выданный
перед уходом паек махорки, жался на повороте, окружив взводного урядника.
Тот сидел на брошенной кем-то катушке проволоки, рассказывал об убитом в
прошлый понедельник генерале Копыловском, в бригаде которого служил еще в
мирное время. Он не докончил рассказа, так как взводный офицер крикнул: "В
ружье!" - и казаки повскакали; обжигая пальцы, жадно докуривали цыгарки. Из
щелей сотня вновь вылезла в сосновый темнеющий лес. Шли, подбадривая друг
друга шутками. Кто-то насвистывал.
На небольшой прогалине наткнулись на длинную стежку трупов. Они лежали
внакат, плечом к плечу, в различных позах, зачастую непристойных и страшных.
Тут же похаживал солдат с винтовкой и противогазовой маской, привешенной
сбоку у пояса. Около трупов была густо взмешана влажная земля, виднелись
следы многих ног, глубокие шрамы на траве, оставленные колесами повозки.
Сотня шла в нескольких шагах от трупов. От них уже тек тяжкий, сладковатый
запах мертвечины. Командир сотни остановил казаков и со взводными офицерами
подошел к солдату. Они о чем-то говорили. В это время казаки, изломав ряды,
надвинулись ближе к трупам, снимая фуражки, рассматривая убитых с тем
чувством скрытого трепетного страха и звериного любопытства, которое
испытывает всякий живой к тайне мертвого. Все убитые были офицеры. Казаки
насчитали их сорок семь человек. Большинство из них были молодые, судя по
виду - в возрасте от 20 до 25 лет, лишь крайний справа, с погонами
штабс-капитана, был пожилой. Над его широко раскрытым ртом, таившим немые
отзвуки последнего крика, понуро висели густые черные усы, на выбеленном
смертью лице хмурились в смелом размете широкие брови. Некоторые из убитых
были в изватланных грязью кожаных тужурках, остальные - в шинелях. На двух
или трех не было фуражек. Казаки особенно долго смотрели на красивую и после
смерти фигуру одного поручика. Он лежал на спине, левая рука его была плот
но прижата к груди, в правой, кинутой в сторону, навсегда застыла рукоять
нагана. Наган, видимо, пытались вынуть, - желтая широкая кисть руки белела
царапинами, но, знать, плотно вкипела сталь, - не расстаться. Белокурая
курчавая голова, со сбитой фуражкой, словно ласкаясь, никла щекой к земле, а
оранжевые, тронутые синевой губы скорбно, недоуменно кривились. Сосед его
справа лежал вниз лицом, на спине горбом бугрилась шинель с оторванным
хлястиком, обнажая сильные, напружиненные мускулами ноги в брюках цвета хаки
и коротких хромовых сапогах, с покривленными на сторону каблуками. На нем не
было фуражки, не было и верхушки черепа, чисто срезанной осколком снаряда; в
порожней черепной коробке, обрамленной мокрыми сосульками волос, светлела
розовая вода, - дождь налил. За ним в распахнутой тужурке и изорванной
гимнастерке лежал плотный, невысокий, без лица; на обнаженной груди косо
лежала нижняя челюсть, а ниже волос белела узкая полоска лба с опаленной,
скатавшейся в трубочки кожей, в середине между челюстью и верхушкой лба -
обрывки костей, черно-красная жидкая кашица. Дальше - небрежно собранные в
кучу куски конечностей, шмотья шинели, истрощенная мятая нога на месте
головы; а еще дальше - совсем мальчишка, с пухлыми губами и отроческим
овалом лица; по груди резанула пулеметная струя, в четырех местах
продырявлена шинель, из отверстий торчат опаленные хлопья.
- Этот... этот в смертный час кого кликал? Матерю? - заикаясь, клацая
зубами, спросил Иван Алексеевич и, круто повернувшись, пошел как слепой.