"Бернард Шоу. Огастес выполняет свой долг (Правдивый фарс)" - читать интересную книгу автора

поклоном), смею сказать, мои соотечественницы некоторым образом со мной
считались.
Леди (пылко). Какой у вас прекрасный голос!
Огастес. Вы слышите, сударыня, голос нашей родины, который звучит сладостно
и благородно даже в суровых устах должностного лица.
Леди. Пожалуйста, продолжайте. Вы так прекрасно говорите.
Огастес. Было бы поистине удивительно, если бы после участия в тридцати семи
королевских комиссиях, притом главным образом в роли председателя, я не
овладел искусством оратора. Даже левые газеты вынуждены были признать,
что мои речи производят большое впечатление, и особенно в тех случаях,
когда мне нечего сказать.
Леди. Я не читаю левых газет. Я могу лишь заверить вас, что мы, женщины,
восхищаемся вами не как политическим деятелем, а как человеком
действия, героическим воином, отважным рыцарем.
Огастес (уныло). Сударыня, прошу вас... К сожалению, мне трудно говорить о
моих военных заслугах.
Леди. О, я знаю, знаю. С вами возмутительно поступили! Какая
неблагодарность! Но страна за вас. Женщины за вас! С каким волнением, с
какой болью узнали мы о том, как, выполняя приказ занять эти страшные
гуллукские каменоломни, вы ворвались туда во главе своего отряда,
подобно новому Нептуну на гребне волны; и, не довольствуясь этим, вы,
вы один ринулись дальше и с криком: "Вперед! На Берлин!" - бросились на
немецкую армию. Тут гунны окружили вас и взяли в плен.
Огастес. Да, сударыня. И какова была моя награда? Мне сказали, что я
ослушался приказа, и отослали меня домой. Вспомните Нелсона в
Балтийском море. Разве англичане когда-либо выигрывали сражение иначе,
как с помощью отваги и личной инициативы? Не будем говорить о
профессиональной зависти: она существует в армии, как и повсюду; но я с
горечью думаю о том, что то признание, в котором мне отказала моя
родина, или, точнее, не моя родина, а левая клика в кабинете,
преследующая всех членов нашей семьи своей классовой ненавистью, - это
признание я получил из уст врага, прусского офицера.
Леди. Возможно ли?
Огастес. Иначе как бы я очутился здесь, вместо того чтобы умирать с голоду в
Рулебене? Да, сударыня: полковник померанского полка, который взял меня
в плен, узнав обо всех моих заслугах и побеседовав со мной час о
европейской политике и о стратегических вопросах, заявил, что ничто не
заставит его лишить мою родину моих заслуг, и освободил меня. Я
предложил им, конечно, чтобы они со своей стороны добивались
освобождения столь же достойного немецкого офицера. Но он и слышать об
этом не хотел. Он любезно заверил меня, что, по его мнению, им не найти
равноценного мне немецкого офицера. (С горечью.) И вот впервые я узнал
неблагодарность, когда направился к нашим позициям. Кто-то выстрелил из
наших окопов и попал мне в голову. Я храню расплющенную пулю как
трофей. (Бросает пулю на стол, по звуку можно судить о ее солидном
весе.) Если бы пуля пробила мне череп, ни одна королевская комиссия не
увидела бы меня больше в своем составе. К счастью, у нас, Хайкаслов,
чугунные черепа. Нам нелегко вбить что-нибудь в голову.
Леди. Изумительно! И вместе с тем до чего просто! До чего трагично! Но вы
простите Англию? Помните, ведь это Англия! Простите ее.