"Ядерный Ангел" - читать интересную книгу автора (Астахов Андрей Львович)

Глава пятнадцатая. Логово

На исходе ночи я все-таки заснул. Отключился, забылся счастливым сном, как ребенок после своего дня рождения. Сжимая в объятиях лучший подарок, который мне когда-либо дарила жизнь – Алину.

Всего несколько минут полузабытья, но я успел увидеть во сне нашу старую квартиру в Колпино. Мою комнату с обоями в мелкий голубой цветочек, пианино у стены, старый музыкальный центр на тумбочке в углу. Я услышал мамин голос с кухни – она занималась английским со своей ученицей.

– My sweet, – говорит мама, – повтори, пожалуйста! Такие теплые, нежные слова. Интонация должна быть мя-а-а-гкая. Послушай – «my sweet»…

– My sweet, – повторяет звонкий девичий голос. – Мой хороший. Лешенька, мой славный…

Моя комната исчезает, надо мной низкий неровный потолок из серого бетона, весь в пятнах копоти и грязных разводах. Я снова в бункере 43-530. Шумит нагнетающий в подземелье воздух вентилятор. Алина смотрит на меня, и в ее огромных глазищах отражаются огоньки горящей на столике свечи.

– Лешенька, – шепчет она, улыбаясь, – ты так хорошо спал. Как ребенок. Устал со мной, бедненький.

– Устал? – Я пытаюсь окончательно проснуться. – Да разве можно с тобой устать! Нет, просто сморило.

– Уже утро. Сейчас там, наверху, светает.

– Пускай светает, – я привлек Алину к себе, и мы начали целоваться. Я забыл обо всем. Для меня в те минуты в мире не существовало ничего, кроме этой комнаты в бункере, этой постели и этой женщины, которая стала для меня всей Вселенной. Даже подходящих слов не могу подобрать, чтобы описать свои чувства – это надо почувствовать, пережить. Не представить с чьих-то слов, а пережить самому. Назвать это счастьем – слишком просто, банально, избито. Любой самый возвышенный эпитет для Алины казался мне блеклым, недостойным ее. Тогда не хотелось ничего говорить, и сейчас не хочется.

Ночью я несколько раз подумал о Марике. Вспомнил, как она выхаживала меня после Колошар, как я пытался ее спасти из Кубикулум Магисториум. И мне стало не то, чтобы стыдно – как-то горько. Марика, конечно, не заслужила того, что я сделал. Но я нисколько не жалел о своем выборе. Может быть, придет время, и я буду раскаиваться. Но не сейчас, не в эти минуты, когда не думаешь ни о прошлом, ни тем более о будущем, которого, возможно, у меня просто нет. Алина со мной, и ничего больше я не желаю. Вот только жаль, что ночь не может продолжаться вечно…

– Для меня ты все под Небом: для меня ты вся Земля, – шепчу я на ушко Алине, хватаю губами ее волосы, вдыхаю их сладковатый весенний запах.

– Красиво. Ты всегда так красиво говоришь. Сам придумал?

– Это Мильтон. «Потерянный Рай». Когда любишь ангела и любим ангелом, вспоминается только высокая поэзия.

– Лешенька, можно я с тобой пойду?

– Нет. Нельзя, милая. Если ты будешь рядом, я не смогу избавиться от страха. Не за себя буду бояться, за тебя. Наделаю ошибок. – Я взял ее пальцы в свои ладони, поцеловал их кончики. – Ты будешь меня ждать?

– Глупый! – Алина обхватила меня за шею, прижалась к моей груди своими упругими маленькими грудками, обожгла живым возбуждающим теплом. – Буду ждать, сколько попросишь. И буду мстить, если погибнешь.

– Ты всегда так легко говоришь о смерти.

– Сегодня я счастлива. Счастливые люди умирают легко. Они знают, что уже получили от жизни то лучшее, что она может дать.

– И я счастлив, Кис. Моя Кис, моя «Ньюки Энджи».

– Почему ты улыбаешься?

– Вспомнил одну старую песню. Она так и называется «Энджи». Ее пела одна группа, «Роллинг Стоунз». Наивная такая песенка, сентиментальная, трогательная.

– Наивная, как я?

– Как я. И трогательная и прекрасная, как ты.

– Перестань, а то я сейчас расплачусь. Я не хочу больше плакать.

– Больше не буду.

Мой пасс издал мелодичный гудок, потом другой – заработал встроенный будильник. Шесть утра. Я приказал зайти за нами в половине седьмого. У нас с Алиной есть еще полчаса. Всего полчаса на обреченную, жадную, бесконечную любовь с сильным привкусом горечи и надежды. А дальше…

Дальше видно будет.

За время нашего знакомства я видел Тогу с разными выражениями лица. Но такой мрачной физиономии, как в этот раз, у него не было никогда. Он прямо посерел как-то, осунулся. Видно, очень сильно переживал.

– Что скажешь? – приветствовал он меня.

– Нечего говорить. Надо делом заниматься. Скопировал диск?

– На винчестер димоновского ноута. – Тога протянул мне оригинал «Альтер Эго». – Ты не передумал?

– Нет. А что?

– Я думал, может Алине удастся тебя отговорить.

– С чего ты взял, что она будет меня отговаривать?

– Ты ведь ей рассказал про план Мюррея, так?

– Рассказал, и не жалею об этом. Вообще, Тога, давай не будем говорить об Алине. Не трави душу.

– Конечно, мы чувствительные все из себя, елы-палы. Сам же девчонке, прости за пафос, сердце разбиваешь.

– Извини, но это наше с Алиной дело. – Я почувствовал, что начинаю злиться на Тогу. – Сами как-нибудь разберемся.

– Леха, ты делаешь огромную глупую глупость. Я, конечно, только посоветовать могу. Это не игра, понимаешь? Сохранений и перезагрузки не будет. Ты даже не знаешь, где искать эту установку.

– Объект D65. Или мы все еще не определились?

– Это всего лишь мои догадки, за которые ты ухватился, как малое дитя за игрушку. Я не могу проверить эту версию. Центральный компьютер не имеет выхода во внешние сети, а старая информация ничего нам не дает. Ты идешь на огромный, ничем не оправданный риск.

– Я все продумал, Тога. Риск не так велик, как тебе кажется. Я справлюсь.

– А ты обо мне подумал? Если тебя…. Я останусь в этом мире один.

– Не останешься. У Ермолая приказ – в случае моей гибели атаковать базу нахттотеров и выполнить план Димона. По любому вернешься в Казань. Со мной, или без, не суть важно.

– Понимаю. Ты хочешь дать шанс Алине.

– Да, хочу. И давай больше не будем об этом.

– И ты, конечно, не согласишься, если я захочу пойти с тобой.

– Тога, ну почему ты не хочешь понять меня? Я должен сам все это сделать.

– Значит, ты у нас герой, а я так, пришей-пристебай, держись-не оторвись? – Тога покачал головой. – Я думал, мы друзья. Теперь начинаю в этом сомневаться.

– Послушай, старичок, я нисколько в тебе не сомневаюсь. Знаю, что ты молодец. И ты мой лучший друг. Я за тебя кого хочешь порву. Только я хочу, чтобы ты в случае чего помог Алине. Кроме тебя некому. Я справлюсь, вот увидишь, и мы еще с тобой пошатаемся по мирам.

– А если на D65 нет установки?

– Тогда я погуляю немного и вернусь домой. Ладно, хватит гадать, что было, что будет. – Я хлопнул Тогу по плечу. – Честно, Тога, не в тебе дело. Во мне, только во мне. Я сам хочу это сделать. Считай, что мне шлея под хвост попала.

– Погубят тебя бабы, Леха, – неожиданно сказал Тога.

– Погубят. Но не в этой жизни. Пошли, нас Ермолай ждет.

Архистратиг встретил меня у входа в тир – он был как всегда спокоен и невозмутим. Тут же подвел меня к столу и показал все, что для меня подобрал в арсенале. Признаюсь, я с трудом удержался от того, чтобы сразу, без всяких стрельб, выбрать огнемет. А потом прикинул – штука тяжелая, утащить на себе большой запас топлива я не смогу, и так буду нагружен снаряжением, как китайский носильщик. Но с другой стороны, что может быть эффективнее против вампиров, чем огнемет?

– На сколько огнеметаний хватит баллона? – спросил я архистратига.

– Как метать, – меланхолически ответил тот. – Двадцать-тридцать выстрелов, если не поливать, как из шланга.

– Ладно, – я провел пальцами по холодному стволу огнемета и перевел взгляд на прочие системы. – Ты-то сам что порекомендуешь?

– Я бы попробовал вот эту штуку, – Ермолай взял в руки снайперскую винтовку с глушителем и торсионным прикладом. – Если хорошо стреляешь, ничего лучше не придумать. «Штайр AUG-303/18», у нас таких всего две. Одна у меня, вторая эта.

– Можно попробовать?

Мишень была от меня всего в двадцати пяти метрах, но это был крошечный черный кружок, едва различимый на издырявленном деревянном щите. Я вставил в винтовку магазин, щелкнул затвором. Начал вспоминать все, что знал о правильной стрельбе – как целиться, как дышать, как нажимать на спуск. В прицел мишень казалась больше, но все равно, не такой крупной, как мне бы хотелось. Винтовка фыркнула, дернулась у меня в руках, звякнула о бетонный пол стрелянная гильза. Ермолай посмотрел в зрительную трубу.

– Шесть, – прокомментировал он. – Не самый лучший выстрел.

– По такой точке? Выстрели лучше.

– Как прикажет Создатель.

Ермолай взял у меня винтовку. Хлоп, хлоп, хлоп – все три пули легли в яблочко, а Ермолай, как мне показалось, почти не целился.

– Да, стрелять я не умею, – пробормотал я. – Надо брать огнемет.

– А что дробовик не хочешь? – спросил Тога.

– Мне нужно бесшумное оружие. Иначе после первых же выстрелов на меня вся бледнолицая шатия-братия навалится. Взять дробовик и снайперку или огнемет я не смогу, я ж не Шварценеггер из «Коммандо». – Я еще раз посмотрел на разложенное на столе оружие. – Учиться стрелять уже поздно. А поскольку поступать надо всегда вопреки логике, я возьму снайперскую винтовку. Для ближнего боя оставлю пистолет, пригодится. Осталось последнее: предупредить хозяев о своем визите.

Доктор сноровисто перетянул мне руку резиновым жгутом, велел поработать кулаком. У меня мелькнула дурацкая мысль: вот и выпала оказия попробовать наркотики.

– Что у тебя в шприце? – спросил я врача.

– Пять кубиков смеси тригидрофенанила с легким нейростимулятором. – Врач криво усмехнулся. – Не беспокойтесь, нежелательных последствий не будет.

– И сколько это зелье будет действовать?

– Несколько часов. Ага, вот так… Все, ложитесь на кушетку и ни о чем не беспокойтесь. Сейчас я подключу вас к энцефалографу.

Я растянулся на жесткой больничной кушетке и очень скоро почувствовал, как по телу разливается приятное тепло. Неодолимо захотелось спать. Голос врача зазвучал, будто из колодца, потом я уже не мог разобрать смысла слов. Последней фразой, которую я понял, была «Приятного путешествия!», и сказал ее как будто Тога.

Небытие оказалось очень коротким. Один неуловимый миг – и вокруг меня начинает пульсировать кокон темного света. Я знаю, что свет не бывает темным, но это была именно светящаяся тьма. Я ощутил приближение жизни – кто-то шел ко мне сквозь эту тьму.

– А, наш храбрый юноша! – Голос нахтмайстера Шварцкопфа звучал теплее, чем обычно. Мгновение спустя я увидел самого беловолосого рыцаря-вампира: он прошел через стенку пульсирующего кокона и встал напротив меня, держа левую ладонь на рукояти длинного меча, а правую на пряжке пояса. – Не ожидал, скажу честно. Захотелось поговорить?

– Да, Шварцкопф. Я все эти дни думал над твоим предложением. Ты прав, у этого мира нет будущего. А это значит, что будущего нет и у меня.

– Вот как? – Шварцкопф сделал несколько театральных хлопков в ладоши. – Браво, мой мальчик. Ты заставляешь меня поверить в то, что представители низших рас иногда умеют неплохо соображать. С чего это вдруг такой резкий поворот?

– Мне не могут простить казнь пленного. Апокалитам откуда-то стало известно о том, что случилось в Зонненштадте. Я знаю, все они меня ненавидят.

– И девка?

– Она презирает меня. Вчера вечером я говорил с ней, и она высказала мне все.

– Ты удивляешь меня все больше и больше. Но я это предвидел. Ты был помечен Тьмой, а она не отпускает никого. Хотя постой… – Шварцкопф взял мою руку (меня просто оледенило это прикосновение) и полоснул по тыльной стороне моей ладони кинжалом. Слизал с клинка кровь. – Странно, я чувствую привкус каких-то химикатов. Ищешь утешения в наркотиках?

– Украл кое-что у доктора и немного расслабился. Я не хочу больше быть живым Богом апокалитов. Меня тошнит от этого мира. Я хочу домой, в свое измерение. Ты можешь мне помочь?

– Давай сначала обсудим вопрос о твоей помощи нашему делу. Помнишь, о чем мы говорили?

– О моей крови. О том, чтобы произвести для вас потомство.

– Верно. Я же говорил, что любовь подскажет тебе правильное решение. Позволь, я познакомлю тебя с твоей будущей партнершей.

Пелена мрака расходится, как театральный занавес. Я оказываюсь в тускло освещенном помещении – это, без сомнения, будуар. Интерьер роскошный, хоть и несколько пошловатый. Слишком много позолоты, роскошной мебели, фарфора, подушечек и рюшечек. Вампирам тоже не чуждо филистерство. Впрочем, все эти вещи – я имею в виду китайский фарфор, картины на стенах и старинную мебель, – были, конечно же, подлинными. Но Шварцкопф привел меня сюда не для того, чтобы восторгаться дорогим антиквариатом. Хозяйка будуара сидела перед огромным венецианским зеркалом и расчесывала свои роскошные белоснежные волосы.

– Рапунцель, Рапунцель, распусти свои косы! – сказал я по-немецки. – Оказывается, вы все-таки отражаетесь в зеркалах. А это значит, что вы не настоящие носферату. Так, косите под них, или я неправ, Шварцкопф?

– Познакомься, это Бабелинка, – Шварцкопф улыбнулся юной нахттотерше. – Он нравится тебе, мама?

– Мама? – Я вздрогнул.

– Бабелинка фон Майбах – первая носительница чистого генома арийских рыцарей. Она главное достижение нашего Творца, Манфреда Йонге, – сказал Шварцкопф. – И наша Праматерь. Так что не стоит юродствовать. Лучше воспользуйся той милостью, которая тебе оказана. Быть может, ты заслужишь право жить, если понравишься Бабелинке.

– Очень мил, – сказала вампиресса, даже не глянув на меня. – Я хотела сказать: очень мил для унтерменша.

– Ах, я совсем забыл, мы же высшая раса! – сказал я, всплеснув руками. – Ах, простите. Где моя подстилка и миска с косточкой?

– У него есть чувство юмора, – сказала вампирша, продолжая расчесывать волосы. – Это хорошо. Он мне нравится.

– И когда свадьба? – поинтересовался я.

– Кто говорит о свадьбе? – искренне удивился Шварцкопф. – Свадьба между арийской принцессой и представителем неполноценной расы невозможен. Даже если этот недочеловек является гражданином Рейха. Это противоречит законам, а мы их уважаем.

– Значит, речь идет не о браке?

– Речь идет об оплодотворении. А дальше посмотрим.

– Погоди, я должен знать, сможешь ли ты вернуть меня в мой мир.

– Нет ничего невозможного. Помоги нам, и мы поможем тебе.

– Моя невеста на меня даже не посмотрит? – спросил я, решив до конца доиграть свою роль.

Она посмотрела на меня. Лучше бы она этого не делала. Встала, шагнула ко мне. Сложена она была изумительно – гордая посадка головы, груди торчком, талию можно обхватить ладонями, ноги от ушей. Праматерь нахттотеров была вызывающе красива, но мертвой во всех смыслах красотой. Всмотревшись в Бабелинку, я понял, в чем дело. Ее лицо, все тело покрывал тонкий слой какого-то молочно-белого вещества, вроде полимерной пленки. Какая-то субстанция, отражающая свет, смертельный для этой племенной твари, вышедшей из лабораторий нацистского вивисектора. Вблизи ее волосы не казались такими роскошными, как на первый взгляд, выглядели по-старчески белыми и неживыми. Бесцветные глаза с крохотными точками зрачков смотрели на меня с холодным интересом. Бабелинка как будто пыталась увидеть мое нутро, мои кости, плоть, внутренности, выворачивала меня взглядом наизнанку, разглядывала меня так же, как опытный патологоанатом разглядывает на столе предназначенный для вскрытия труп. Я представил, что мне придется заниматься с этой тварью любовью – после Марики, после Алины! – и у меня аж в паху все сжалось. Но Шварцкопф ждал моей реакции, и надо было что-то говорить.

– У меня было много женщин, – сказал я с игривой улыбкой, хотя в животе нарастала противная дрожь, – но такой изысканной красавицы еще не было. Думаю, у нас получится неплохой дуэт. Когда начнем знакомиться поближе, майне либе мэдхен?

– Как только ты присоединишься к нам, мой мальчик, – подал голос Шварцкопф.

– Хоть сейчас. Ради такой красоты я прибегу к вам вприпрыжку.

– Одно условие, – мне показалось, что голос Шварцкопфа дрогнул от радости. – У прежнего вожака апокалитов имелась крайне важная для нас информация. Если ты и в самом деле хочешь примкнуть к нам и добиться расположения Бабелинки, ты должен передать ее мне.

– О какой информации речь?

– Она хранится в его личном компьютере. Принеси мне компьютер Ахозии, и сделка состоится. Только тогда я могу обещать тебе возвращение домой.

– Один вопрос, Шварцкопф – зачем тебе файлы Ахозии?

– Не хочу, чтобы они попали к американцам. Я патриот Рейха.

– Хорошо. Ты получишь данные с компьютера Ахозии.

– Все данные, мальчик.

– Все данные, папочка. И мамочка, – Я подмигнул Бабелинке. – Куда мне идти?

– В наше убежище. Ты легко его найдешь: на старых картах оно обозначено, как объект D65.

– Не боишься, что я приведу с собой апокалитов?

– Нет, – впервые за весь разговор Шварцкопф улыбнулся. – Попасть в наши владения можно только с нашего ведома. Это слишком надежное убежище. Ты поймешь почему я так говорю, когда придешь к нам. Помни, Бабелинка будет ждать тебя. И я буду ждать. Не обмани наших ожиданий, мальчик.

– Я приду.

– Погоди, – Бабелинка шагнула ко мне, оледенила взглядом. – А поцелуй на прощание?

Она жадно припала к моим губам, и я почувствовал, что задыхаюсь. Замахал руками, но тело начало отказывать. Я начал падать, будто в кошмаре. А потом в глаза мне ударил яркий свет, и я услышал спокойный голос доктора:

– Все, теперь все в порядке. Аритмии больше нет. Он просыпается…

– Леха! – Над мной появилось лицо Тоги. – Живой? Фу, и напугал ты нас…

– Лешенька! – Алина гладит меня по щеке, и от этого прикосновения мне хочется плакать. – Все хорошо, любимый. Все прошло.

– Как самочувствие? – спрашивает меня доктор.

– Плохо. Все болит.

– Ничего, сейчас я о вас позабочусь. Отдохнете пару часов и придете в норму.

– Некогда отдыхать, – я сжал в ладони пальцы Алины. – Тога, ты молодец. Ты все правильно просек. Они там, они меня ждут. И теперь я знаю, что им от нас нужно…

– Ты все еще собираешься лезть в это логово один?

– Постой, не перебивай. Им зачем-то нужны файлы Димона. Его программы, понимаешь? Скопируй еще один диск, Тога. И теперь ты уж точно со мной не пойдешь.

– Это еще почему?

– Потому что потому. Высокие технологии, брат. Такие высокие, что выше не бывает. И такая мрачная дьявольщина, что дальше некуда. Демиург умер, и теперь каждый делает свою игру, ты сам говорил. Мы создаем свой финал истории. И нахттотеры тоже.

Бронеавтомобиль все дальше увозил меня от города апокалитов, и я все больше жалел о том, что сделал такой выбор. Но вернуться обратно было невозможно. Я уже струсил однажды, дал Штаубе превратить меня в убийцу. Решение принято, жалеть о нем буду позже, когда клыки какого-нибудь белесого Ханса прокусят мне сонную артерию. А сейчас надо попытаться справиться со страхом.

Сколько я еду? Два часа, три, больше? Снаружи наверняка уже темнеет. И нахттотеры ждут меня в своем логове. Бессчетное количество раз я проверял свое снаряжение, включал и выключал прибор ночного видения на каске, ощупывал растяжку, в кармашках которой лежат запасные магазины к винтовке, обоймы к пистолету и квантовые гранаты. Ермолай уверил меня, что эти гранаты очень эффективны – вспышку в пять миллионов свечей человеческий глаз перенести не в состоянии, а уж глаз ночной твари тем более. Предупредил, что я сам должен беречь глаза. Я слушал архистратига и понимал, что теперь моя жизнь зависит от мелочи. Неудачный выстрел, неудачный бросок гранаты, неудачно выбранная позиция – и все, конец. Как говорится, шаг влево, шаг вправо и расстрел на месте. Тога отдал мне дозиметр, строго-настрого наказал следить за радиацией. А Алина… Она просто молчала и смотрела на меня. И я ничего не смог ей сказать. Не хотелось говорить избитые дежурные фразы типа «Жди меня, и я вернусь». Только сейчас я, филолог, понимаю, как же трудно передать чувства словами, особенно если эти чувства слишком сильные. Так что мы с моей Кис не сказали друг другу ни слова на прощание. Все слова нам заменил долгий поцелуй, после которого у меня заболело сердце. И я полез в бронемашину, не оглядываясь, чтобы снова не встретиться с Алиной взглядом. Почему-то мне казалось, что она плачет.

Я подумал о Мюррее. Эх, мог бы я сейчас взять этого сукиного сына за горло, придушить слегка и спросить, что же эти уроды на самом деле сделали с Алиной. И делали ли что-то вообще. Может, просто убедили девчонку, что она симбиотик. Внушили, что она способна сделать то, чего не могут другие. Сделали из нее расходный материал. Запланировали для нее героическую смерть. Останусь жив, не я буду, но узнаю правду. Никогда не поверю, что она прошла кибер-репликацию. Не может киборг плакать. Не может киборг испытывать любовь…

Машину вел Анфим Дербник, и за всю дорогу он не вымолвил ни слова. Два сопровождавшим меня херувимчика с автоматами – тоже. Наверное, нам просто нечего было друг другу сказать. Оно и к лучшему: я должен подумать, собраться, сосредоточиться, все оценить и спрогнозировать. Никогда прежде мне так не хотелось победить.

Несколько раз я смотрел на пасс. Сегодня двадцать девятое апреля две тысячи тридцать восьмого года. Хороший день я выбрал для своей битвы – теплый, солнечный, погожий. Через три дня у меня день рождения. Мне будет двадцать семь – будет ли?

Опять противный липкий страх пополз по коже, начал ковыряться холодными пальцами в кишках. Я глотнул из фляги водки: немного полегчало. Курить я не стал, чтобы не было ненужного запаха.

Бронеавтомобиль взревел мотором, начало сильно трясти. А потом мы остановились, и Дербник, повернув ко мне лицо, сказал:

– Окраина леса. Объект в километре перед нами.

– Я выхожу, – ответил я.

Вечер уже наступил, быстро темнело, холодный ветер немного взбодрил меня. Я развернул карту, которую распечатал для меня Тога – D65 действительно был прямо передо мной. Я не мог его видеть за деревьями, но буквально чувствовал, в какую сторону мне следует идти.

– Бывай, Анфим, – я пожал иеростратигу руку. – Возвращайтесь обратно.

– Может, передумаешь? – совсем по-свойски спросил меня Дербник.

– Нет. Нельзя так. Все, ступайте с Богом, с тем Богом, который на небесах.

– И ты ступай с Богом, – Анфим поклонился мне и полез в машину.

Я дождался, когда «Даймлер» скроется за деревьями, и зашагал вниз, к берегу озера. На карте не было обозначено его название – видимо, нацисты не считали нужным сохранять исконные русские слова, а своего обозначения не придумали. Просто Озеро. Было еще не слишком темно, и я шел без фонаря. Возник сильный соблазн поболтать с Тогой по радио, но я его поборол. Мне пока нечего было ему сказать.

Потом я увидел заброшенный лагерь, который был здесь почти девяносто лет назад. Сначала я увидел ворота – два бетонных столба с металлической фермой над ними. На ферме ржавая табличка с полустертой готической надписью «Кто не работает – тот не ест». Сволочи, на ворота концлагеря повесили цитату из Евангелия! Я вошел в ворота, оказался на мощеной дороге, ведущей вглубь объекта. От концлагеря практически ничего не осталось, одни бетонные фундаменты сторожевых вышек и бараков, сгнившие балки, груды щебня. Я включил фонарь. Впереди темнела огромная кирпичная труба, похожая на сильно вытянутую усеченную пирамиду. Я шел к ней и вскоре выбрался на бетонный плац, где когда-то строили заключенных. Здесь их было почти пятнадцать тысяч, когда нацики начали строить свой объект D65. Интересно, сколько заключенных выжило? Скорее всего, ни одного…

Пройдя плац, я оказался у забора, который отделял лагерь от кирпичного завода, на котором когда-то работали заключенные – это его труба до сих пор торчала над развалинами. От завода мало что сохранилось: кучи слежавшейся глины, песка, огромные котлованы, ржавые останки техники, разрушенные печи для обжига, полуразобранные колеи для вагонеток. Миновав эту гигантскую свалку, я оказался у административного здания завода – от него уцелел только первый этаж. Побродив по офисным помещениям, я вдруг понял, что не знаю самого главного – куда мне идти дальше. Где находится вход в убежище нахттотеров.

На стенах в разрушенном офисе висели плакаты. Большей частью агитационные постеры СС и Трудовой армии времен второй мировой. Я машинально смотрел на них, проходил мимо. Но в одном из кабинетов я увидел схему лагеря Firpenlag5613, того самого, по развалинам которого я бродил. На схеме была обозначена какая-то Особая зона в полукилометре от завода. Скорее всего, мне туда.

Выбравшись из руин, я потопал на восток, к Особой зоне. Очень скоро я оказался в гигантском овраге, по дну которого была проложена узкоколейка. Сердце у меня забилось от волнения – теперь ясно, что я на правильном пути. И очень скоро я увидел, что меня ждут.

Луч фонаря уперся в решетчатые ворота, перекрывшие овраг. А секунду спустя я услышал, как кто-то негромко и отчетливо сказал «Halt!»

Нахттотеры. Двое, оба в черных кожаных плащах с капюшонами. Наверняка посланы встретить меня и убедиться, что я пришел один. Меня прошиб ледяной пот. До сих пор я встречался с тварями только в своих кошмарах, теперь видел их в реале. Рыцари-вампиры не двигались, видимо, изучали меня. Наверняка удивлялись моей наглости и моей наивности. Потом один из них направился ко мне. Он шел по гравию, который усыпал дно оврага, но я не слышал шума его шагов.

– Оружие на землю! – велел мне нахттотер. Я заметил, что огнестрельного оружия у него нет, только длинный меч на поясе. – Оружие на землю, пять шагов назад.

– Перебьешься, – сказал я и бросил зажатую в кулаке квантовую гранату, одновременно падая лицом на землю.

Вспышка была такая, что меня будто просветило насквозь, а сумерки превратились в яркий день. Когда я вскочил на ноги, нахттотер стоял в нескольких метрах от меня, закрыв лицо ладонями в черных перчатках. Я выхватил из-за спины катану, подскочил и ударил из пируэта. Голова и кисти рук вампира упали на землю. Второй нахттотер не двигался, разведя руки, тихо скулил, глядя на меня невидящими сожженными светом глазами. Я только секунду смотрел на это страшное мертвое искаженное лицо, словно нарисованное Питером Брейгелем, а потом ударил катаной, выбивая из нацистской твари жизнь.

– Два ноль в мою пользу, – выдохнул я, когда обезглавленное тело нахттотера повалилось на землю. – Матч продолжается.

В карманах убитых вампиров было пусто. Я обратил внимание на их мечи – по сути, обычные рыцарские клинки под средневековье, но на лезвии было выбито по-немецки «Blut Und Reich». Плюс у каждого парный к мечу кинжал с той же цитаткой на лезвии. Ни пистолетов, ни другого огнестрельного оружия у нахттотеров не было, равно как и ключей или каких-нибудь электронных устройств. Это хорошо. Это внушает надежду.

Морлоки, внезапно подумал я. Гребаные уэллсовские морлоки. Самое то сравнение. Злобные ночные твари, не выносящие света. Герой романа Уэллса отгонял их зажженными спичками. Наивно, но подмечено верно. А уж квантовые гранаты получше спичек будут. Эх, не догадался я спросить у Ермолая мощный ультрафиолетовый фонарь…

Ворота были незаперты. Я вытер катану (кровь у этих тварей самая настоящая, человеческая, значит, подыхать они будут так же, как и прочие смертные!) и скользнул за ворота. Прошел по узкому проходу мимо нагроможденных друг на друга вагонеток и оказался у очередных ворот, за которыми находилась штольня.

В штольне крепко пахло тлением и холодным камнем. Я включил прибор ночного видения. Впереди было чисто, никакого движения. Вдоль стен штольни были расположены забранные решетками пещеры, а в них я увидел груды человеческих черепов и костей. Вот куда, по всей видимости, делись узники лагеря – остались здесь, в преддверие царства вампиров. Может быть, послужили для них источником крови на годы. Я скрипнул зубами – тем больше у меня причин разделаться с этой поганью.

Двигаться на корточках было тяжело, я начал уставать, заболели ноги. Но идти во весь рост я не смел. Прежде чем сделать десяток крадущихся шагов, тщательно осматривал каждый сантиметр в каменных стенах и под сводами штольни в поисках скрытых камер наблюдения или пулеметных турелей. Но пока мне везло. Я шел вперед, делал маленькие паузы для отдыха, осматривался, шел дальше. Штольня пошла под уклон, вглубь. Потом я услышал шум работающих внизу вентиляторов.

В конце концов штольня вывела меня к тяжелой металлической двери с табличкой «Вход только по специальным пропускам». Я опустил рубильник в стене справа от двери, и дверь со скрежетом открылась. Передо мной была густая непроглядная тьма. Теперь уже без всяких сомнений я нашел вход в логово Рыцарей Ночи.