"Василий Макарович Шукшин. Я пришел дать вам волю" - читать интересную книгу автора

- Кто эт? - заинтересовался Фрол.
- Тише... Давай напужаем. - Степан чуть пригнулся, пошел сторожким
неслышным шагом. Крался всерьез, как на охоте, даже строго оглянулся на
Фрола, чтоб и тот не шумел тоже.
- А-а... - догадался Фрол. И тоже пригнулся и старался ступать тихо.
Вот - налетел миг, атаман весь преобразился, собрался в крепкий
комок... Тут он весь. И в бою он такой же. В такой миг он все видел и все
понимал хорошо и ясно. Чуть вздрагивали ноздри его крупного прямого носа,
и голос - спокойный - маленько слабел: говорил мало, дельно. Мгновенно
соображал, решал сразу много - только б закипело дело, только б неслись,
окружали, валили валом - только бы одолеть или спастись. Видно, то и были
желанные мгновения, каких искала его беспокойная натура. Но и еще не все.
К сорока годам жизнь научила атамана и хитрости, и свирепому воинскому
искусству, и думать он умел, и в людях вроде разбирался... Но - весь он,
крутой, гордый, даже самонадеянный, несговорчивый, порой жестокий, - в
таком-то, жила в нем мягкая, добрая душа, которая могла жалеть и страдать.
Это непостижимо, но вся жизнь его, и раньше, и после - поступки и дела его
- тому свидетельство. Как только где натыкалась эта добрая душа на
подлость и злость людскую, так Степана точно срывало с места. Прямо и
просто решалось тогда: обидел - получи сам. Тогда-то он и свирепел, бывал
жесток. Но эту-то добрую, справедливую душу чуяли в нем люди, и тянулись к
нему, и надеялись, потому что с обидой человеку надо куда-нибудь идти,
кому-то сказать, чтобы знали. И хоть порой томило Степана это повальное к
нему влечение, он не мог отпихивать людей - тут бы и случилась самая его
жестокая жестокость, на какую он не помышлял. Он бы и не нашел ее в себе,
такую-то, но он и не искал. Он только мучился и злился, везде хотел успеть
заступиться, но то опаздывал, то не умел, то сильней его находились... И
сердце его постоянно сжималось жалостью и злостью. Жалость свою он прятал
и от этого только больше сердился. Он берег и любил друзей, но видел, кто
чего стоит. Он шумно братался, но сам все почти про всех понимал, особо не
сожалел и не горевал, но уставал от своей трезвости и ясности. Порой он
спохватывался подумать про свою жизнь - куда его тащит, зачем? - и бросал:
не то что не по силам, а... Тогда уж сиди на берегу, без конца думай и
думай - тоже вытерпеть надо. Это-то как раз и не по силам - долго сидеть.
Посидит-посидит, подумает - надо что-нибудь делать. Есть такие люди: не
могут усидеть. Есть мужики: присядет на лавку, а уж чего-то ему не
хватает, заоглядывался... Выйдет во двор - хоть кол надо пошатать, полешко
расколоть. Такие неуемные.


...Купалась дочь астаринского Мамед-хана с нянькой. Персиянки
уединились и все на свете забыли - радовались теплу и воде. И было это у
них смешно и беззащитно, как у детей.
Казаки подошли совсем близко... Степан выпрямился и гаркнул. Шахиня
села от страха, даже не прикрыла стыд свой; нянька вскрикнула и обхватила
сзади девушку.
Степан смеялся беззвучно; Фрол, улыбаясь, пожирал наголодавшимися
глазами прекрасное молодое тело шахини.
- Сладкая девка, в святителя мать, - промолвил он в нежностью. -
Сердце обжигает, змея.