"Школьные годы Тома Брауна" - читать интересную книгу автора (Хьюз Томас)

Глава I Ветер перемен

Вот и пришёл поворотный момент в школьной карьере нашего героя, и случилось это так. Вечером первого дня следующего полугодия Том, Ист и ещё один мальчик из Школьного корпуса высадились из старого Регулятора возле гостиницы «Парящий Орёл» и тут же помчались прямо в комнату заведующей хозяйством. Они были в отличном настроении, как все настоящие мальчишки в первый день полугодия, независимо от того, насколько они привязаны к дому.

— А вот и мы, миссис Викси, — закричал один из них, бросаясь к деловитой маленькой темноглазой женщине, которая была занята раскладыванием белья уже прибывших мальчиков по отдельным ячейкам, — тут как тут, и веселы как обычно! Давайте мы поможем убрать эти вещи!

— Мэри, — закричал другой (к ней обращались и так, и этак), — кто из наших уже приехал? А Доктор позволил Джонсу вернуться? А сколько у нас новеньких?

— А мы с Истом получим кабинет Грея? Вы обещали постараться, чтобы он достался нам! — закричал Том.

— А я буду теперь спать в четвёртом номере? — заорал Ист.

— А как поживает старина Сэм, и Богль, и Салли?

— Да что же это такое! — закричала Мэри, когда ей удалось, наконец, вставить слово. — Мальчики, вы затормошите меня до смерти! Пожалуйста, идите в комнату экономки и поужинайте. Вы же знаете, сейчас у меня нет времени для разговоров. Неужели в корпусе больше не с кем поговорить? А вы, Мастер Ист, положите эти вещи на место, вы и так уже перемешали вещи трёх новеньких.

И она кинулась за Истом, который увернулся от неё и отскочил от открытых чемоданов с добычей в руке.

— Смотри, Томми, вот потеха! — закричал он, размахивая над головой прелестными ночными чепчиками чудесной работы, сшитыми любящими пальцами где-то в далёком сельском доме. Заботливая мать и сёстры, которые с болью в сердце прокладывали эти тонкие стежки, едва ли думали, какую беду они накличут на юную голову, для которой предназначены. Но заведующая хозяйством была мудрее, она быстро выхватила чепчики из рук Иста до того, как он успел рассмотреть, какое имя на них вышито.

— Мастер Ист, я действительно рассержусь, если вы не уйдёте, — сказала она, — там наверху вас ждёт отличная холодная говядина и пикули, а здесь вы, старые мальчики, мне в первый вечер не нужны.

— Да здравствуют пикули! Пошли, Томми; пошли, Смит. Мы всё равно выясним, кто этот юный граф. Надеюсь, он будет в одной спальне со мной. Мэри всегда злая в первую неделю.

И мальчики повернулись, чтобы выйти из комнаты, но тут заведующая хозяйством дотронулась до руки Тома и сказала:

— Мастер Браун, останьтесь на минутку, мне нужно с вами поговорить.

— Хорошо, Мэри. Ист, я сейчас приду, не приканчивай пикули…

— Так вот, мастер Браун, — заговорила она, когда остальные ушли, — миссис Aрнольд сказала, что вы получите кабинет Грея. И она хочет, чтобы вы взяли к себе вот этого юного джентльмена. Он новенький, и ему тринадцать лет, хотя на вид меньше. Он слабого здоровья и в первый раз уехал из дому. Я сказала миссис Арнольд, что вы будете добры к нему и посмотрите, чтобы его не обижали поначалу. Он в одном классе с вами, и я отдала ему кровать рядом с вашей в четвёртом номере, так что Ист не сможет там спать в этом полугодии.

Том был растерян. Ему удалось получить двойной кабинет, о котором он так мечтал, но сопутствующие этому обстоятельства значительно омрачали его радость. Оглядевшись, он заметил в дальнем уголке дивана хрупкого бледного мальчика с большими голубыми глазами и очень светлыми белокурыми волосами; вид у него был такой, как будто ему хотелось провалиться сквозь землю. Том с первого взгляда понял, что маленький незнакомец принадлежит как раз к тому типу мальчиков, для которого первое полугодие в публичной школе будет настоящей пыткой, если предоставить его самому себе, или же постоянной нервотрёпкой для любого, кто возьмётся ему помогать. Том был слишком честен для того, чтобы согласиться взять малого к себе, а потом предоставить ему барахтаться самому; но если он станет его соседом по комнате вместо Иста, то что же будет со всеми его взлелеянными планами насчёт того, чтобы устроить под окном погреб с бутылочным пивом, и делать вместе закидушки и рогатки, и планировать экспедиции на Браунсоверскую мельницу и в рощу Кальдекотта? Они с Истом давно мечтали заполучить этот кабинет, и тогда каждый вечер от закрытия и до десяти часов они могли бы вместе болтать о рыбалке, и пить бутылочное пиво, и читать романы Мерриэта,[109] и наводить порядок в своих коллекциях птичьих яиц. А этот новенький, наверно, никогда не будет выходить за пределы школьного двора, и будет бояться промочить ноги, и все будут смеяться над ним и дразнить его Молли, или Дженни, или ещё какой-нибудь уничижительной женской кличкой.

Наблюдавшая за ним заведующая хозяйством поняла, что происходит у него в душе, и, как опытный дипломат, решила воззвать к доброму сердцу Тома:

— Бедняжка, — сказала она, понизив голос почти до шёпота, — отец у него умер, братьев нет. А его мама, такая милая, добрая леди, так переживала, когда оставляла его здесь сегодня утром! Она сказала, что у одной из его сестёр туберкулёз, и она может умереть, поэтому…

— Ладно, ладно, — выпалил Том, со вздохом делая усилие над собой, — похоже, придётся мне оставить Иста. Идём, малый. Как тебя зовут? Сейчас мы пойдём поужинаем, а потом я покажу тебе наш кабинет.

— Его зовут Джордж Aртур, — сказала заведующая, подводя к нему Тома, который в качестве необходимой формальности пожал его маленькую тонкую руку и почувствовал, что мог бы сдуть его одним дыханием.

— Я уже велела перенести в кабинет его вещи и книги, а его мама заново оклеила кабинет обоями и купила покрывало на диван и зелёные суконные занавески над дверью, — это дипломатичная заведующая вставила для того, чтобы показать, что новенький внёс значительный вклад в совместное хозяйство. — И ещё миссис Арнольд просила передать, что она приглашает вас обоих сегодня к себе на чай. Вы знаете дорогу, мастер Браун, чай только что подали наверх.

Вот это была новость так новость для Мастера Тома! Его пригласили на чай в первый день полугодия, как будто он был не самым безрассудным шалопаем среди фагов, а пяти- или шестиклассником и занимал заметное положение в школьном мире. Он сразу же поднялся на более высокую ступень в собственных глазах, однако всё же не мог не пожалеть о весёлом ужине в комнате экономки в компании Иста и остальных, и о том, как мог бы оббежать после ужина кабинеты всех своих друзей и рассказать о своих подвигах и приключениях на каникулах, и строить планы на новое полугодие, и узнать, кто ушёл из школы и кто новенький, и кто получил чей кабинет, и где спят новые старосты. Впрочем, Том утешился тем, что всё равно не смог бы осуществить всё это с новеньким, следующим за ним по пятам, и зашагал по коридорам на половину Доктора, ведя на буксире своего подопечного, страшно довольный собой и окружающим миром.

Не стоит рассказывать о том, как мальчики были приняты в гостиной. Леди, которая была тогда её хозяйкой, жива до сих пор и унесла с собой в свой мирный дом на севере любовь и уважение всех тех, кто пользовался её утончённым и радушным гостеприимством. И многие из тех, кто выполняет сейчас свой долг и несёт нелёгкое бремя в сельских приходах, в лондонских судебных палатах, под солнцем Индии или в далёкой Австралии, с благодарностью вспоминают гостиную Школьного корпуса, в которой они получили такие важные и необходимые уроки.

Кроме миссис Арнольд и одного — двух старших детей, там был ещё один из молодых учителей, младший Брук, который был теперь в шестом классе и достиг того положения и влияния, которым когда-то пользовался его брат, и ещё один шестиклассник, — они беседовали у камина. Учитель и младший Брук, здоровенный восемнадцатилетний парень шести футов ростом и сильный, как угольщик, приветливо кивнули Тому, к его великому восторгу, и продолжали беседовать; третий собеседник его не заметил. Хозяйка сказала мальчикам несколько ободряющих слов, от которых они сразу же почувствовали себя свободнее, и оставила их со своими детьми, в то время как сама заканчивала письмо. Между младшими тут же завязался разговор, и Том рассказал, какой у него замечательный пони, и как он ездил на нем на охоту, а в ответ услышал рассказ о том, как здорово зимой на озёрах.[110] Затем подали чай, и сразу после этого появился сам Доктор.

С какой искренностью, теплотой и благородством приветствовал он стоявших у камина! Приятно было смотреть, как они с младшим Бруком пожали руки, глядя друг другу в лицо, и Том обратил внимание, что ростом Брук почти с Доктора и так же широк в плечах. И он был на седьмом небе от счастья, когда директор повернулся к нему, пожал ему руку с такой же теплотой и сказал, как будто забыв обо всех его проделках за последнее время:

— А-а, Браун, и вы здесь! Надеюсь, вы оставили своих родителей в добром здравии?

— Да, сэр, вполне.

— А вот и паренёк, который разделит с вами кабинет. Пока что он выглядит не так, как нам хотелось бы. Ему нужен свежий воздух Рагби, крикет и хорошие долгие прогулки. Вы должны сводить его в Билтон Грэйндж и рощу Кальдекотта и показать ему, какие у нас тут красивые места.

Том подумал, что Доктор, наверное, знает, что его предыдущие визиты в Билтон Грэйндж имели целью разорение грачиных гнёзд (против чего сильно возражал землевладелец), а в рощу Кальдекотта — установку закидушек на ночь. Чего только не знал Доктор, и как благородно он всегда это использовал! И Том почти решился навеки отказаться от пирогов с грачатиной[111] и рыбалки с помощью закидушек. Чаепитие продолжалось, было весело, Доктор говорил сначала о каникулах, а потом о планах на полугодие и о том, каковы шансы, что кто-нибудь из учеников получит стипендию Бэллиол-колледжа, и хороша ли будет команда по крикету. Обстановка была непринуждённой, и каждый чувствовал, что, как бы молод он ни был, он играет какую-то роль в маленьком школьном мирке, и у него есть свои обязанности.

Вскоре после чая Доктор ушёл к себе в кабинет, а ещё через несколько минут мальчики попрощались и вышли через дверь, которая вела из квартиры Доктора в один из коридоров.

В дальнем конце коридора, у камина, стояла кучка мальчишек, которые громко болтали и смеялись. Когда дверь открылась, повисла тишина, за которой последовало громкое приветствие, когда они узнали шагающего по коридору Тома.

— Эй, Браун, ты это откуда?

— Доктор пригласил меня на чай, — с большим достоинством ответил Том.

— Ну и дела! — закричал Ист. — Так вот почему Мэри позвала тебя обратно, и потом ты не пришёл ужинать. Ты много потерял — говядина и пикули были отличные.

— Эй, молодой человек, — закричал Холл, заметив Артура и хватая его за воротник, — тебя как звать? Откуда ты? Сколько тебе лет?

Том увидел, что Артур испуганно отпрянул, когда все повернулись к нему, но решил дать ответить ему самому и вмешаться только в случае необходимости.

— Артур, сэр. Я из Девоншира.

— Не называй меня «сэр», балда ты этакая! Сколько тебе лет?

— Тринадцать.

— А петь ты умеешь?

Бедняга дрожал и не знал, что сказать. Том вмешался:

— Отвяжись, Головастик. Петь ему придётся в субботу через двенадцать недель, хоть умеет, хоть нет, и до этого ещё далеко.

— Ты что, знал его дома, Браун?

— Нет, но он теперь мой сосед в старом кабинете Грея, и скоро уже время молитвы, а я свой кабинет ещё и в глаза не видел. Идём, Артур.

И они ушли. Том хотел как можно скорее доставить своего подопечного в укромное место, где он сможет проинструктировать его насчёт того, как нужно себя вести.

— Ну и странный же товарищ для Тома Брауна, — прокомментировали это собравшиеся у камина; нужно признать, что и сам Том был того же мнения. В кабинете он зажёг свечу и с большим удовлетворением осмотрел новые зелёные суконные занавески, ковёр и диван.

— Слушай, Артур, молодчина твоя мама, здесь теперь так уютно. Только вот что, когда к тебе обращаются, нужно отвечать прямо и не бояться. Если будешь бояться, на тебя станут наезжать. И не говори, что умеешь петь; и ни с кем не говори о доме, или о матери, или о сёстрах.

Бедный маленький Артур, казалось, готов был заплакать.

— А можно говорить о… о доме с тобой? — спросил он.

— Со мной — пожалуйста. Но не с ребятами, которых не знаешь, а то тебя будут дразнить маменькиным сынком, нюней или ещё как-нибудь. Какой письменный стол, вот это да! Это твой? А переплёты какие, ух ты! Твои учебники прямо как романы!

И Том принялся рассматривать вещи и школьные принадлежности Артура, новенькие и такие хорошие, что и пятикласснику впору, и почти не вспоминал о своих друзьях, оставшихся снаружи, до тех пор, пока не зазвонил колокольчик на молитву.

Я уже описывал молитву в Школьном корпусе; в первый день полугодия она была такой же, как всегда, только кое-где в рядах оставались пустые промежутки на месте тех, кто ещё не приехал, а возле дальнего стола стояли в ряд новенькие всех видов и размеров, как молодые медведи, у которых все неприятности ещё впереди, — по выражению отца Тома, которое он применил, когда тот был в таком же положении. Том вспоминал это, глядя на ряд новеньких, среди которых стоял и бедняга Артур, маленький и хрупкий, и потом, когда вёл его после молитвы наверх, в спальню номер четыре, и показывал ему его кровать. Это была просторная комната с двумя большими окнами, выходившими на школьный двор. В ней было двенадцать кроватей. Кровать в дальнем углу у камина принадлежала шестикласснику, ответственному за дисциплину в комнате, а остальные — мальчикам из младшего пятого и других младших классов; все они были фаги, потому что пятиклассники, как уже говорилось, спали отдельно. Старшему из фагов было не больше шестнадцати, и все они были обязаны быть в кроватях в десять часов; шестиклассники ложились в промежутке от десяти до четверти одиннадцатого, когда старый служитель гасил свечи.

Через несколько минут пришли все остальные ребята, спавшие в четвёртом номере. Маленькие тихонько разошлись по своим местам и стали раздеваться, шёпотом переговариваясь друг с другом, а те, что постарше, и среди них Том, сидели друг у друга на кроватях, сняв куртки и жилеты, и болтали. Бедный маленький Артур был ошеломлён новизной своего положения. Мысль о том, что ему придётся спать в одной комнате с незнакомыми мальчиками, явно никогда раньше не приходила ему в голову, и была теперь и странной, и мучительной. Он еле-еле заставил себя снять куртку; когда же это было сделано, он остановился и посмотрел на Тома, который болтал и смеялся, сидя на кровати.

— Браун, — прошептал он, — можно мне умыться?

— Конечно, если хочешь, — сказал Том, уставившись на него с изумлением, — вон под окном твой умывальник, второй от твоей кровати. Если израсходуешь воду, завтра утром тебе придётся идти за новой.

И он вернулся к своему разговору, а Артур робко прокрался по проходу между кроватями к умывальнику и начал умываться, чем на мгновение приковал к себе внимание всей комнаты.

Потом болтовня и смех возобновились, а Артур закончил умываться, разделся и надел ночную рубашку. Тогда он огляделся вокруг ещё тревожней, чем раньше. Два — три маленьких мальчика сидели уже в кроватях, положив подбородок на колени. Шум продолжался, ярко горели свечи. Это был тягостный момент для бедного одинокого мальчика, но на этот раз он не стал спрашивать Тома, можно или нельзя, а встал на колени у кровати, как делал это каждый вечер с самого раннего детства, чтобы открыть своё сердце Томy, Кто слышит каждый вопль о помощи и облегчает страдания и взрослого, и ребёнка.

Том расшнуровывал ботинки, сидя на кровати спиной к Артуру, и не видел, что произошло. Когда в комнате вдруг наступила тишина, он с удивлением поднял голову и огляделся. Двое или трое мальчиков засмеялись, а один здоровенный грубый парень, который стоял в тот момент посреди комнаты, взял шлёпанец и запустил им в коленопреклонённого мальчика, обозвав его сопливым святошей. Том видел это, и в следующее мгновение ботинок, который он только что снял, полетел прямо в голову задире, который еле успел закрыться локтем.

— Чёрт тебя возьми, Браун, за что? — заорал он, приплясывая от боли.

— А ты подумай, — сказал Том, поднимаясь с кровати; кровь у него так и кипела. — Если кто-нибудь хочет получить вторым ботинком, вы знаете, что нужно сделать.

Трудно сказать, чем бы это кончилось, потому что в этот момент в комнату вошёл шестиклассник, и больше нельзя было говорить ни слова. Том вместе с остальными бросился в кровать и заканчивал своё раздевание там. Старый служитель, точный как часы, через минуту потушил свечу и заковылял в другую комнату, закрыв дверь со своим обычным «Спокойной ночи, джентльмены».

Многие мальчики, спавшие в этой комнате, долго думали над этой сценой перед тем, как заснуть. Но сон не шёл к бедняге Тому. Поначалу он был так возбуждён и переполнен воспоминаниями, которые проносились у него в мозгу одно за другим, что не мог даже думать. Голова у него горела, сердце колотилось, и он с трудом сдерживался, чтобы не вскочить и не забегать по комнате. Потом он подумал о матери и об обещании, данном ей много лет назад, никогда не забывать преклонять колени перед сном и предавать себя в руки Отца Небесного перед тем, как положить голову на подушку, с которой она может никогда больше не подняться. И он заплакал и плакал так, что сердце чуть не разорвалось. Ему было всего четырнадцать лет.

В те дни, дорогие мои мальчики, нужна была немалая храбрость, чтобы публично молиться, даже в Рагби. Через несколько лет, когда мужественная набожность Арнольда уже оказала влияние на школу, ситуация изменилась, и до того, как он умер, всё стало иначе, по крайней мере, в Школьном корпусе и, как я надеюсь, в других корпусах тоже. Но Том попал в Рагби в другие времена. В первые несколько вечеров после своего приезда он не преклонял колени, потому что в комнате было шумно, а сидел в кровати, пока не тушили свечи, а потом тихонько становился на колени и молился шёпотом, боясь, как бы кто-нибудь не услышал. Так делали и многие другие. Потом он стал думать, что ничего страшного не случится, если он будет молиться, не вставая с кровати, да и какая, в сущности, разница, стоит он при этом на коленях, сидит или лежит. И, в конце концов, с Томом произошло то, что происходит со всеми, кто не признает своего Господа перед людьми: за прошедший год он едва ли дюжину раз молился по-настоящему.

Бедняга Том! Самым первым и горьким чувством, пронзившим его сердце, было сознание собственной трусости. Порок, который он больше всего презирал в других, оказался теперь в нём самом и огнём жёг его душу. Он лгал своей матери, своей совести и своему Богу. Как он мог выносить это? А потом появился маленький, слабенький мальчик, которого он жалел и почти презирал за слабость, и сделал то, на что не отважился он, вечно хваставшийся свой храбростью. Первые проблески утешения пришли к нему, когда он поклялся себе, что пройдёт с ним сквозь огонь, воду и медные трубы и будет помогать ему, и ободрять его, и разделит его ношу за то, что он сделал сегодня. Потом он решил, что завтра напишет домой и всё расскажет матери, в том числе и то, каким трусом был её сын. И, наконец, он успокоился, решив, что завтра прямо с утра начнёт молиться на коленях. Начинать утром будет труднее, чем вечером, но он чувствовал, что не может позволить себе упустить этот шанс. Сначала он колебался, потому что дьявол показывал ему, как все его старые друзья будут называть его «святошей», «педантом» и другими обидными прозвищами, и шептал, что его мотивы будут неправильно поняты, и он окажется в изоляции вдвоём с новеньким, в то время как его долг — всячески укреплять своё влияние, потому что это даст ему возможность влиять на других. Затем последовало более тонкое искушение: «А не получится ли, будто я пытаюсь показать, что я храбрее других? Имею ли я право начать это делать теперь? Не лучше ли будет, если я буду молиться у себя в кабинете и просто расскажу об этом остальным, и попытаюсь убедить их делать то же самое, а на публике буду вести себя как обычно?» Но его ангел-хранитель в ту ночь был настороже, и он перевернулся на бок и заснул, устав от размышлений, но с твёрдым решением следовать тому сильному импульсу, который принёс ему покой.

Он также обнаружил, что сильно преувеличивал эффект, который произвёл его поступок. Несколько вечеров над ним подшучивали и посмеивались, но вскоре это прекратилось, и постепенно все мальчики из их спальни, кроме трёх или четырёх, последовали его примеру. Боюсь, что до некоторой степени это объяснялось тем, что Том мог отлупить любого из их комнаты, кроме старосты; во всяком случае, каждый знал, что в ответ на малейшую провокацию он попытается это сделать, а рисковать нарваться на серьёзную драку только из-за того, что Тому Брауну приспичило молиться, они не желали. Маленькие мальчики, спавшие в четвёртом номере, рассказали о происходящем своим приятелям, и в некоторых других спальнях попробовали это тоже; в одном случае, когда новшество очень решительно поддержал староста, им сопутствовал частичный успех; но во всех остальных после короткой борьбы «исповедников» подавили наездами и насмешками, и ещё некоторое время всё шло по-старому. Но ещё до того, как Том Браун и Артур покинули школу, не осталось ни одной комнаты, в которой молитва перед сном не стала бы устоявшимся обычаем. Надеюсь, что это так и сейчас, и что старое положение дел навсегда ушло в прошлое.