"Храм Согласия" - читать интересную книгу автора (Михальский Вацлав)

XIV

С 8 мая 1945 года весь мир ликовал, празднуя великую Победу, а в боях за Прагу все еще гибли победители и побежденные.¹⁹ Подразделение полковника Папикова прибыло к месту новой дислокации рано утром 11 мая. Командование фронта оберегало госпиталь от любых возможных неприятностей: слишком дорого он стоил, с его будущей работой были связаны надежды на спасение многих человеческих жизней.

Госпиталь предстояло разместить в одной из пражских муниципальных больниц для бедных. Ираклий Соломонович Горшков не только приехал раньше своих сослуживцев, но и успел начать косметический ремонт здания. Где-то он раздобыл гашеной извести, синьки, кистей, нанял маляров-чехов, которым платил квадратными банками американской свиной тушенки, и в помещении уже заканчивалась побелка. Еще вчера обшарпанные, пропитанные лекарствами и затхлой плесенью стены и потолки палат вкусно пахли известкой и сияли подсиненной белизной.

– Девочки! – радостно встретил медсестер и санитарок Ираклий Соломонович. – Пьять, шесть, десять девочки – вода есть, веники есть, мило есть, швабры есть, трапки есть – все у меня есть! После обеда заселяемся!

Александра с удовольствием откликнулась на призыв Ираклия Соломоновича: после бесконечно долгого сидения в машине (150 километров они проехали за шесть суток) хотелось двигаться, двигаться, двигаться! И мытье полов было для этого очень подходящим занятием. Александра с детства любила мыть полы, с тех пор как мама начала брать ее с собой на уборку в Елоховский собор. Они уходили из дома затемно, чтобы к заутрене закончить работу вместе с другими женщинами, которые тоже убирали в соборе бесплатно, для души. Тусклый свет желтоватых электрических лампочек, шлепанье мокрых тряпок по серому каменному полу, гулкое звяканье ведер в пустом храме, короткие, вполголоса разговоры между собой уборщиц, полутьма по углам, устоявшийся запах ладана и свечного нагара, густо натоптанная земля у каменной купели, где крестили раба Божьего Александра Пушкина, то, с каким рвением оттирала она пол вокруг купели, – все это Сашенька помнила всегда – и до войны, и на войне, и после войны. Мыть полы хорошо – сразу видишь свою работу, не то что гладить кофточки с оборочками, рюшечками, кружевами. Глажку Александра не любила и всегда гладила белье через силу, а полы мыла с удовольствием. Она точно знала: если плохое настроение – вымой полы, и хандру как рукой снимет. Александра давно заметила, что простым радостям душа радуется быстрее, чем многосложным.

Вот и сейчас она прошлась по палатам, где ее сослуживицы уже приступали к делу, и выбрала самый трудный участок – больничный коридор, покрытым слоем грязи и залитый известкой, которую чехи явно не жалели для русских братьев-освободителей. Да, тогда все вспоминали, что они братья-славяне, притом очень искренне и на полном серьезе. Маленькая колонна госпиталя втянулась в Прагу на рассвете, их не встречали ликующие толпы, как вчера наши танки, но дорога была засыпана цветами, по увядшим пионам, нарциссам, тюльпанам, по веткам сирени они и въезжали в освобожденный от немцев город. Такое не инсценируешь, такие встречи бывают только в порыве всенародного единодушия.

Коридор был широкий, между почти прогнившими половыми досками чернели щели в палец толщиной – больница для бедных, она и есть больница для бедных. Первым делом Александра заперла вход с улицы и оставила открытым вход со двора. Когда она вышла на крылечко с обкрошившимися бетонными ступенями, едва заметная глазу тень вдруг промелькнула из-за ее спины, и она почувствовала прикосновение чьей-то ладони – легкое, легкое, почти невесомое, но очень теплое – так обычно прикасалась к ней мама. Александра обернулась – никого за ней не было, ни единого человека. Но почему же так радостно дрогнула ее душа? Галлюцинации? Или нечто другое, неподвластное горизонтальной логике рацио?…

Ясный, солнечный день поднимался над Прагой. Предутренний туман быстро рассеивался, и с каждой минутой открывались все новые очертания прекрасного города, в котором ей предстояло прожить еще тринадцать месяцев, почти четыреста дней, увидеть Злату Прагу во многих подробностях и подружиться с чехами. В тот первый мирный год чешские хирурги постоянно приходили в их госпиталь с просьбами о консультациях, и им никогда не отказывали. Случалось Папикову с его помощницами Александрой и Наташей как оперировать чехов у себя в госпитале, так и выезжать на сложные операции в другие гражданские клиники города. В скром времени Прага стала для Александры Александровны городом ее самой сокровенной тайны, тайны, которую она могла доверить только маме, если бы мама была рядом…

Она положила у порога открытых настежь дверей мокрую мешковину, чтобы приходившие со двора натаскивали за собой поменьше грязи, и вышла с ведром к литой чугунной водопроводной колонке, стоявшей посреди больничного дворика. Люди во дворе работали споро, весело, буквально наперегонки друг с дружкой. Кто-то собирал в кучи мусор, другие налаживали мощную армейскую передвижную электростанцию на дизельном топливе – движок тарахтел, громко выхлопывал синие вонючие кольца дыма, а потом глох и его опять заводили, с прибаутками, беззлобно и яростно, заводили до тех пор, пока не наладили и он не запыхтел мерно, надежно. Слава Богу, электропроводка в больнице была в целости-сохранности, оставалось только заменить перегоревшие лампочки. Электрики шутили: “Да будет свет!” – сказал монтер и встал в очередь за керосином”. Один из санитаров чинил обветшалый, покосившийся штакетник, а второй следом красил бурые дощечки яркой ультрамариновой краской, какой-то неземной, прямо-таки сказочной. И от этой покраски весь двор словно оживал на глазах, возвращался к новой, молодой жизни. Несколько человек разгружали студебекеры. Сам Папиков следил, чтобы никто ничего не уронил, не забыл в кузове, он тоже пытался что-то поднимать, но солдатики весело оттесняли его, не давали ему в руки ничего тяжелого – все знали, что у Папикова руки больше чем золотые. Было много беспричинного смеха, гвалта, лица людей сияли от удовольствия мирной работы в первый по-настоящему мирный день.

Водопроводная колонка работала наилучшим образом – после каждого качка длинной железной ручкою вода выплескивалась из горловины колонки широкой, мощной, искрящейся на солнце струей. Воодушевленные общим трудом люди забыли обо всех своих горестях и полной грудью вдыхали радость бытия, как чистый весенний воздух. Больничный двор и сама больничка преображались на глазах, а тут еще прибавляли душевного подъема постоянно кланяющиеся, прижимающие руки к сердцу, светящиеся от благодарного благорасположения чешские маляры, закончившие побелку внутри и приступившие к фасаду здания. Господи, а какой ясный день сиял над миром! Каким нежно-розовым облачком смотрелось цветущее миндальное дерево у дальнего забора, уже выкрашенного бьющей в глаза ультрамариновой краской. Словом, было так хорошо, и от всего этого вместе взятого веяло такой вечной радостью и вечной весной, что даже самые заскорузлые души раскрылись в надежде на свою долю счастья и добра.

Ираклий Соломонович Горшков во главе всех четырех порожних студебекеров убыл со двора по одному ему известному маршруту. Как сказал Ираклий Соломонович, вытерев скомканным платочком бледный лоб марсианина: “В одно место”. Так он сказал Папикову, игриво моргнул сразу обоими голубыми глазками, еще раз вытер испарину со лба – и был таков. Все знали, что “места” Ираклий Соломонович знает, как никто другой, а значит, приедет с добычей: не зря ведь он велел покидать в кузов головной машины тридцать двухкилограммовых банок американской тушенки – самой твердой валюты тех дней.

Александра намыливала доски пола большим куском темного хозяйственного мыла, оттирала первую грязь веником, смывала, а потом скоблила широким армейским ножом, который остался у нее еще со времен службы в штурмовом батальоне морской пехоты; потом опять смывала, снова намыливала, драила веником, скоблила ножом и так двигалась потихоньку от закрытой ею парадной двери к черному ходу. Скоро к Александре присоединилась “старая” Наташа, теперь уже всем известная как фронтовая жена Папикова. В четыре руки дело пошло еще веселее. “Квартетом легче и петь, и жить”, – как говаривала когда-то тренер по акробатике Матильда Ивановна, старшая жена Вовы-Полторы жены. Квартетом наверняка хорошо, да и дуэтом тоже, оказывается, очень неплохо.

Прибиравшие в палатах женщины запели, сначала вразнобой и разные песни, а потом наладились на одну, хором – двери кругом были открыты, и в гулком пустом помещении все слышали друг друга очень хорошо.

По-зара-ста-ли стеж-ки, дорож-ки,

Где про-хо-ди-ли ми-лого нож-ки,

По-зара-ста-ли мо-хом, тра-вою,

Где мы гу-ля-ли, ми-лый, с то-бою…

Всем безумно хотелось домой, к нормальной гражданской жизни, и в каждом голосе и в общем хоре было столько тоски и столько надежды на выстраданное счастье, как казалось всем тогда, на счастье, завоеванное безусловно, безоговорочно.

– А у тебя хороший голос, – сказала Александре “старая” медсестра Наташа.

– А что, я пела?! – Александра смутилась до слез. Она не слышала своего голоса в общем хоре, вопрос Наташи застал ее врасплох, и она почувствовала себя так, как будто ее уличили в чем-то нехорошем. Со дня исчезновения Адама она ни разу не пела, даже наедине с собой, а сейчас… Значит, она, Александра, выходит на новый виток своей жизни? Без Адама? Нет! Нет! И еще тысячу раз нет!

Женщины продолжали убирать с песнями, а Александра драила пол молчком, как провинившаяся, как застигнутая на чем-то постыдном, чему нет и не может быть оправдания.

Маляры-чехи начали красить оконные рамы с улицы, и запах масляной краски проникал в помещение. Когда домыли полы, Папиков позвал Наташу и Александру прокаливать кварцевыми лампами будущую операционную. А там вскоре вернулся и Ираклий Соломонович Горшков с четырьмя студебекерами, груженными чуть ли не под брезентовые потолки.

– У нас все есть! – громко кричал посреди двора Ираклий Соломонович. – И для девочки, и для мальчики, и для всем – все есть!

Санитары сколотили во дворе длинные столы, лавки, санитарки застелили столы остро пахнувшей новенькой клеенкой в розовый цветочек, извлеченной из привезенных Горшковым несметных сокровищ, и скоро всех позвали на обед – и наших, и чехов. На первое подали борщ с настоящей свежей капустой – в каких парниках достал ее Ираклий Соломонович, одному Богу известно! – на второе была гречневая каша с тушенкой, обильно посыпанная свежей петрушкой и укропом. Обед действительно был подан к столу, потому что люди ели не из котелков, а из тарелок. И глубокие тарелки для первого, и мелкие – для второго были из единого сервиза тончайшего сербского фарфора, наверное, сервиз был персон на шестьдесят, не меньше, его тоже, конечно же, привез из своего последнего набега Ираклий Соломонович. Он был так доволен, что вверенные ему люди наконец едят по-людски, что слезы умиления стояли в его голубых глазках.

Компот из сухофруктов разливали по высоким пивным кружкам, хотя и стеклянным, но очень тяжелым.

– А за ужином, – пообещал Ираклий Соломонович Горшков, – за ужином будет сто грамм. За Победу! – И он гордо поднял над головой маленький, крепко сжатый кулачок.

После обеда был объявлен получасовой перекур, а там снова взялись на работу. Сделавшие еще одну ходку автомашины привезли с немецких складов новенькие госпитальные кровати, столы, стулья, тумбочки – знал “места” Ираклий Соломонович, ох, знал!

Под руководством Папикова несколько наиболее ловких молодых врачей и санитаров начали монтировать операционную. Александра и “старая” Наташа были здесь же и вместе с полковником подсказывали работникам, что куда, что как и где лучше. Не зря говорил Папиков: “За одну хорошую операционную сестру я отдам двух посредственных хирургов”.

– Викинуть! Викинуть все чертовам бабушкам! – раздался из коридора визгливый и гневный голос героя недавнего обеда Горшкова.

Стоявшие вблизи друг друга Папиков и Александра с улыбкой переглянулись.

– Чего это он завелся? – спросил сам себя Папиков и добавил, обращаясь к Александре: – На него непохоже, пойдемте глянем.

Выяснилось, что осталась неприбранной маленькая узкая комнатушка больничного архива, стеллажи которой снизу доверху были забиты коробками с медицинскими карточками и папками. Никто не рискнул разорять эту оставленную в неприкосновенности прежними владельцами комнатушку, а Ираклий Соломонович был в бешенстве и неловко, но энергично вываливал содержимое стеллажей на пол.

– Викинуть все!

Полковник Папиков молча подошел к полковнику Горшкову, по-отечески взял его под руку и, отведя подальше от любопытствующих сослуживцев, о чем-то долго и спокойно говорил с ним.

Горшков пожал плечами, дескать, воля ваша, вытер скомканным платочком пот со лба и, улыбаясь, как ни в чем не бывало вышел из помещения.

– Так, товарищи, все в порядке. – И Папиков негромко, но властно скомандовал любопытствующим: – Все по местам! А вы, – обратился он к Александре, – приведите там все в порядок. И опечатаем. Архив есть архив. Это не наше. А кому-то может понадобиться. Для кого-то это бесценный клад.

– Хорошо, – согласилась Александра и шагнула в комнатушку архива муниципальной больницы для бедных.

Единственное окошко выходило на запад, мягкий предзакатный свет не бил в глаза, но ясно освещал каждый стеллаж и все валявшиеся на полу бумаги, папки и карточки из тонкого серого картона, разграфленного типографским способом. При виде первой же поднятой с пола медицинской карточки у нее потемнело в глазах, и, чтобы не упасть, она прислонилась к стеллажу. В левом верхнем углу карточки стоял бледно-лиловый штампик: “Доктор Юзеф Домбровский” – он сразу бросился Александре в глаза, и только потом она разглядела главное: Мария Галушко… Да, больную звали Мария Галушко, диагноз – ножевое ранение брюшной полости по касательной, потеря крови, множественные ушибы по причине разбойного нападения, психогенный шок… Запись была сделана 11 апреля 1923 года.

Комментарии:

1.Madeleine Hours-Miedan. Carthage. Presses Universitaires de France, 1949.

2. До 1939 года, по единодушным оценкам военных специалистов, французская армия считалась сильнейшей в Европе. И вдруг за одиннадцать дней была разгромлена немцами.

3. Петля Нестерова – впервые исполнена 27 августа 1913 года основоположником высшего пилотажа, русским военным летчиком, штабс-капитаном Петром Нестеровым. Нестеров погиб 26 августа 1914 года, первым в мировой практике воздушных боев применив таран.

4. Х а м с и н – по-арабски “пятьдесят”. Дует пятьдесят дней безостановочно; тучи горячей песчаной пыли застят солнце, оно теряет блеск и выглядит маленьким дьявольским глазом красного цвета, цвета ветра, наполненного красной пылью. Температура воздуха не опускается ниже сорока градусов по Цельсию, относительная влажность уменьшается до десяти процентов. Этот ветер так изнуряет тело и душу, так действует на психику, что во время хамсина даже убийства оправдываются судьями, впрочем, как и во время сильного сирокко. В Сахаре дует в разное время года несколько видов ветров: сирокко, хамсин, калима и др. Хамсин дует весной, сирокко – летом.

5. Эрвин Роммель ступил на землю Северной Африки 12 февраля 1941 года и к лету сделался хозяином положения на этом театре военных действий. К лету 1941 года Роммеля уже прозвали “Лисом пустыни”, и имя его стремительно становилось легендарным. Одно только слово “Роммель” деморализовало войска англичан, и они поспешно оставляли свои позиции. Командующий ближневосточными английскими войсками генерал Окинлек был вынужден отдать приказ: “Командирам и начальникам штабов бронетанковых и пехотных соединений. Существует реальная опасность того, что печально известный нам Роммель станет своего рода наваждением для наших войск. Солдаты рассказывают о нем небылицы, а его имя оказывает на них гипнотическое воздействие. Он ни в коем случае не сверхчеловек, хотя разговоры о его способностях и энергичности не лишены основания. В связи с этим было бы крайне нежелательно, чтобы наши люди приписывали ему сверхъестественные качества. Требую провести разъяснительную работу в войсках и всеми доступными способами внушить личному составу, что Роммель не представляет из себя ничего большего чем обычный немецкий генерал. Обращаю ваше особое внимание на то, что не следует сейчас употреблять слово “Роммель”, имея в виду нашего противника в Ливии. Без конкретизации следует говорить о “немцах”, “вооруженных силах”, “оси” или “противнике”.

Приказ принять к производству незамедлительно. Довести до сведения младшего командного состава психологическую важность разъяснительной работы среди нижних чинов”.

Наверное, читателю будет любопытно узнать, что легендарный танкист Роммель 29 лет прослужил в пехоте и получил под свое командование первую танковую часть лишь в 1940 году. Этому содействовал тот факт, что к началу Второй мировой войны (к 1 сентября 1939 года) Роммель был командиром батальона личной охраны Гитлера, пользовался его безусловным расположением, хотя и не входил в ближний круг. Однажды Гитлер спросил:

– Роммель, что ты хочешь?

– Танковую дивизию, – не моргнув глазом ответил Роммель и получил ее.

6. Подвижной полевой госпиталь первой линии, как правило, располагался недалеко от боевых порядков.

7. К е т г у т – нитка из кишок мелкого рогатого скота.

8. Т у р у н д а – небольшая резиновая трубка.

9. В и ш н е в с к и й Александр Васильевич – выдающийся русский хирург (1874 – 1948); родился в семье полкового врача в Дагестане, умер в Москве директором знаменитого института, которому впоследствии было присвоено его имя.

10. “Развлекайся, как можешь!” (франц.).

11. Знаменитейшая французская кутюрье Габриэль (Коко) Шанель родилась в 1883 году в провинции, в бедной многодетной семье, умерла в 1971 году, как это часто случается с публичными персонами, в жестоком одиночестве, в номере “люкс” парижского отеля “Ритц”, напротив которого находился ее знаменитый дом моды “Шанель” с годовым доходом в 160 миллионов долларов. Коко Шанель создала образ женщины ХХ века. Духи “Шанель № 5” созданы эмигрантом из России Эрнстом Бо в 1920 году. По просьбе Коко Шанель он собрал в пробирки двадцать различных композиций цветочных ароматов. Коко указала на пробирку с номером пять, велела добавить туда чуть-чуть запаха ландыша. Так появились на свет духи “Шанель № 5”, поступившие в продажу в 1921 году. Ни первого, ни второго, ни третьего, ни четвертого номеров “Шанели” не было.

Сама Коко так говорила о “Шанели № 5”: “Духи для женщины, которые пахнут, как женщина!” Она вообще была склонна к афористичности. Ей, например, принадлежит высказывание: “Если вас поразила красотой какая-нибудь женщина, но вы не можете вспомнить, во что она была одета, – значит, она была одета идеально”.

12. Ф а б з а у ч – фабрично-заводское училище.

13. Это в конце ХХ века слова “раскулаченные” и “расказаченные” потеряли свой изначальный зловещий смысл. А в те далекие годы такое было подобно клейму на лбу. “Расказачивали” казаков, т.е. уничтожали их как сословие, а “раскулачивали” тех тружеников, которые сумели выбиться из нищеты. Бывало так, что “кулаками” считалась семья, имевшая лишь одну корову и десяток кур. Очень многих из “расказаченных” и “раскулаченных” ссылали в Сибирь. По этапу, пешим ходом. Так погибли миллионы наиболее крепких, наиболее подготовленных к трудовой жизни крестьян.

14. Весеннее сокодвижение в деревьях и кустарниках в Восточной Европе начинается, как правило, в третьей декаде марта. В данном случае сокодвижение, зарождающееся в могучих корнях, еще не знающих, что над ними уже нет вековых крон, могло быть настолько интенсивным, что сок не только увлажнял торцы спиленных стволов, но и тек через край. Например, про спиленные березы так и говорят: “Березы себя оплакивают”.

15. К а б и л ы – одно из берберских племен, выходцев из которого другие берберы считают дикими, склонными к обману и владеющими тайнами колдовства.

16. Для жителей Сахары верблюд – мерило подлинной цены.

17. Согласно сведениям современных западных военных историков, к концу лета 1941 года танковая группа “Африка” генерала Роммеля, в составе итало-немецких войск под общим командованием итальянского генерала Гарибальди, располагала 174 немецкими танками, 146 итальянскими танками, а также 120 немецкими и 200 итальянскими самолетами, плюс небольшой орудийный парк.

18. “Свободную Францию” де Голля признали губернаторы Чада, Конго, Убанги-Шари, Габона, Камеруна. Власти французских колоний Северной Африки продолжали хранить верность старому маршалу.

19. С 6-го по 11 мая 1945 года войска Первого, Второго и Четвертого Украинских фронтов, нанося удары с трех сторон, разгромили и блокировали последнюю крупную группировку немецких сил – 60 дивизий, уклонявшихся от капитуляции нашим войскам в расчете сдаться американцам. Только в плен мы взяли около девятисот тысяч солдат и офицеров, в том числе 60 генералов. Так была поставлена последняя точка во Второй мировой войне на европейском континенте.