"Несбывшаяся Россия" - читать интересную книгу автора (Буровский Андрей Михайлович)

ВСЕМ РОССИЯНАМ, КОТОРЫЕ ОТЛИЧАЛИСЬ ДРУГ ОТ ДРУГА, ВЕРИЛИ В РАЗНЫХ БОГОВ, НО ДОГОВАРИВАЛИСЬ МЕЖДУ СОБОЙ И НЕ ДОВОДИЛИ ДЕЛО ДО ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ, ПОСВЯЩАЕТСЯ.

Глава 5 КАКОЙ МОГЛА БЫТЬ ЯЗЫЧЕСКАЯ РУСЬ?

Но может быть, в русском язычестве таились некие скрытые возможности? Что-то, утраченное потом? Попробуем увидеть, какой могла бы состояться Русь языческая. Такая, как если бы языческую Русь, Русь Перуна, некие инопланетяне окружили неким силовым полем, не пускали бы туда ни кочевников, ни войска христианских королей.

Если бы можно было создать Русь кодифицированного язычества, по типу индуизма, и «заколдовать» границы Руси, чтобы никто не мог в нее пройти? Что бы тогда?

Даже тогда нас ждало бы мало хорошего.

Неоязычники искренне верят, что раз язычники считают себя детьми земли, их боги — воплощения природных сил, то и экологические законы не нарушаются… Сильнее всего сказано у М. Семеновой: «Язычники отнюдь не считали себя «царями» природы, которым позволено грабить ее как угодно. Они жили в природе и вместе с природой и полагали, что у каждого живого существа не меньше права на жизнь, чем у человека… Вот бы и нам, нынешним, подобную мудрость!»[7]

Но эта идиллия имеет очень мало общего с действительностью. Мир языческих народов знает не меньше, а больше экологических катастроф, чем мир единобожников. Ведь почему происходят экологические катастрофы? Причина этого — относительное перенаселение.

Относительное — потому что абсолютного перенаселения не бывает. Перенаселение — это неспособность данной территории прокормить данное количество людей и при данных методах производства. Измените систему производства — и на той же территории можно будет прокормить в десятки раз больше людей. В современной Швеции живет 11 миллионов человек — и голода как будто пока нет. В эпоху викингов, в X–XII веках, во всей Скандинавии жило меньше миллиона людей. И они не могли прокормиться.

Давайте начнем с того, что проговорим коротко и жестко: экологические кризисы неизбежны. Они неизбежны потому, что неизбежен рост населения. Рост может быть очень медленным. Численность людей может удваиваться за века, даже тысячелетия, но это неизменно будет происходить. Рано или поздно настанет момент, когда возникнет относительное перенаселение.

И тогда выясняется — земля не в состоянии прокормить столько людей. По крайней мере, при тех же методах ведения хозяйства.

Земля перестает родить; исчезают привычные с детства пейзажи и ландшафты; начинает не хватать еды; появляется множество нищих, больных и несчастных, обездоленных людей. Начинаются эпидемии; появляются новые, невиданные болезни. Вся жизнь общества и все существование привычной природной среды одновременно оказывается под угрозой.

И люди невольно задают вопрос: что же все-таки произошло? Одни пытаются понять: что они сделали не так? Другие — что всегда было не так? Третьи приходят к выводу, что в мире вообще ничего особенно хорошего нет, рассчитывать не на что и миром правит зло и сатана. Во всяком случае, «правильными» ответами на вопросы пока не обладает никто. Эти «ответы» предстоит еще найти.

Общество начинает жить напряженно и тревожно, прислушиваясь к миру и к самому себе…

Перед обществом, переживающим экологический кризис, стоит выбор из четырех перспектив. Одна, казалось бы, самая простая: научиться получать с той же земли больше продуктов. Но как раз эта перспектива требует жесткого переосмысления всего прежнего пути, пройденного обществом. И поиска нового пути. Такого, в котором появятся новые ответы на самые основные вопросы: кто я такой? Как устроен мир? Где границы дозволенного? Это поиск новой гармонии с окружающим миром. Гармонии, при которой можно будет получать больше всего необходимого с той же площади земли.

Например, так было при переходе от подсечно-огневого земледелия к регулярному трехполью, а потом к многополью. Когда стало необходимым жить всю жизнь в одних и тех же многолюдных деревнях, возделывать из года в год одно и то же поле. Прогресс очень долго рисовали строго в розовых тонах: как обретение новых возможностей, решение проблем и так далее. А есть ведь и другая сторона прогресса, страшная и безобразная.

Во-первых, не все в состоянии перейти к новому мировоззрению, к новому образу жизни. Хорошо, если можно просто бежать… например, на редкозаселенный, богатый ресурсами Восток. А если бежать уже некуда? Все верно, тогда — умирать. Между прочим, некоторые племена индейцев Южной Америки выбрали именно такой путь. Жизнь оставила им только два выбора: переход к земледелию или смерть. И люди выбирали смерть. Садились на деревенской площади, приносили маленьких детей. Потесней прижимались друг к другу, пока были силы — пели песни. И умирали.

Не уверен, что история «прогресса» наших предков была менее драматичной. Только индейцы яна умирали в XIX веке на глазах у европейских путешественников, а славяне становились земледельцами, отказывались от подсечно-огневого земледелия уже очень давно. Грязь, жестокость и кровь давно забыты, осталось лучезарное зрелище «прогресса». Так сказать, восхождения к более совершенным формам жизни.

Во-вторых, за «прогресс» всегда есть и цена — отказ от какой-то части своей культуры. И потому «прогресс» — путь не только приобретений, но и неизбежных потерь. Что мы утратили вместе с подсечно-огневым земледелием, наверное, мы никогда так и не узнаем. По крайней мере, до конца.

Люди всегда если и не понимают этого сознательно, то уж во всяком случае чувствуют двойственность «прогресса», даже самого необходимого. И еще раз повторяю с полной убежденностью: люди не любят «прогресса».

Скажем откровенно — общество очень не любит развития. Потому что развиваться — это изменяться. А изменения непредсказуемы и для общества в целом, и для его отдельных членов. Никто не знает, что будет лично с ним, если начнутся изменения. С ним лично, с его детьми и внуками, с его общественным кругом, с людьми, похожими на него психологически.

Люди не любят развития, не любят и любых перемен. Если есть хоть малейший шанс избежать развития, общество будет его избегать до последнего. Или уж, если перемены неизбежны, пусть их будет поменьше…

Вся история человечества — история экологических катастроф, больших и маленьких. В том числе и катастроф языческих обществ. На Переднем Востоке за тысячелетия истории саванны и леса сменялись степями и пустынями. Еще за два тысячелетия до Р.Х. в Сирии водились слоны, а на юге Междуречья — носороги. В саваннах гиены и львы охотились на стада диких лошадей, диких ослов и антилоп. В зарослях вдоль берегов рек кабаны спасались от тигров, а чуть выше в горах росли непроходимые лиственные леса. В этих лесах туры, медведи, леопарды, лани, олени, кабаны были самыми обычными животными.

Все это великолепие дикой природы исчезало и исчезало… Если бы не изменялось производство, человек давно вымер бы на этой деградирующей земле. Но он и не думал вымирать — наоборот, все последние четыре тысячелетия на Переднем Востоке численность людей все росла и росла. Сейчас в Египте живет 40 миллионов человек — а во времена строительства пирамид жило от 6 до 8 миллионов. В современной Сирии живет порядка 20 миллионов, а в древнем Араме жили 1–2 миллиона. В Турции живет около 50 миллионов человек, а в бронзовом веке жил от силы миллион.

Некоторые общества Древнего Востока своих экологических катастроф не пережили и погибли. Многие ученые считают, что цивилизация в бассейне Инда, так называемая Хараппа-Мохенджо-Даро, погибла именно потому, что подрубила сук, на котором сама же сидела. Превращая свою землю в пустыню, люди никак не могли изменить систему хозяйства и в конце концов не смогли вести цивилизованного существования.

Так что язычество от экологических катастроф спасти общество никак не в состоянии. А вот переживают язычники эти катастрофы намного более болезненно, чем единобожники. И меняются единобожники намного легче и быстрее, чем язычники. У единобожников есть для этого два очень важных представления:

1) представление о времени;

2) представление о несовершенстве мира.

Время язычников циклично. Единобожники ввели в систему координат событие, которое произошло однократно и никак не может повториться: сотворение мира. Раньше мира не было, и вот Господь его сделал. С этого времени мир есть! От этого неповторимого события и ведется весь отсчет времени у иудеев.

Можно сколько угодно веселиться, что при расчете времени этого события цифры у всех получаются разные, не это главное. Японцы и китайцы тоже не всегда четко знают, в какие годы правил тот или иной император — особенно в древности. Но у них до недавнего времени не было другого способа измерять историческое время — кроме указания, в какой год правления какого императора происходило событие.

А у единобожников такие события есть! У христиан еще и Рождество Христово, от которого сейчас считают время во всем мире. Событие это часто не называют, считая годы некой «нашей эры» — а какая, спрашивается, не наша? Или того лучше — «новой эры». Но как ни называй, а счет времени ведется именно от рождения Иисуса Христа.

Мусульмане считают время с момента бегства пророка Магомета из Мекки в Медину. Тоже уникальное событие. Ни до него, ни после не произошло ничего точно такого же. Это вам не смена времен года или очередного золотого века очередным серебряным.

Происходит нечто небывалое, нежданное, никем не предсказанное. То, с чем предки никогда не сталкивались, в летописях не описывали, не знали и не видели. Что ж! В истории уже происходили такие события. Придется самим думать, а не спрашивать стариков, не вытаскивать из опыта истории какие-то аналогии.

Да, после этого события все будет не так, как раньше, придется менять мир вокруг и меняться самому. Но пример указан, и человек психологически вооружен. А язычник — не вооружен. Если происходит что-то, о чем ничего не сказано в традиции, он буквально не знает, что теперь делать.

У язычника нет идеи улучшения мира. Иудей пришел в мир, который Бог дал ему для прокормления. Христианин пришел в мир, который несовершенен по определению. Он не плохой, этот мир, но и далеко не такой, каким бы ему следовало стать. Христианин видит множество вещей, которые можно было бы устроить и получше. Идеал — за пределами материального мира, его невозможно достигнуть. Но многое можно улучшить, можно приближаться к идеалу.

Язычник живет в мире, который создан вовсе не для него. «Утки — это такой люди», а вон та кобра, вполне может быть, — это моя бабушка. Мир неизменен. Мир дает все, что нужно язычнику, и будет давать — если он будет поступать «правильно» — то есть так же, как мудрые предки. Всякие усилия излишни, всякие сомнения в совершенстве мира и желание что-то переделать — блажь чистейшей воды.

На европейцев тягостное впечатление производят индейцы, которые не умеют копить ни еды, ни денег. Не стало еды? Ну что поделаешь, так иногда бывает. Еды нет и вообще никогда уже не будет? Значит, приходится ложиться и умирать. Это не очень важно, потому что придет время — и мы все опять будем жить на этой неизменной земле.

Так же изумляют европейцев и африканцы, которые весело пляшут под барабан. В Европе шла Реформация, и люди резали друг друга во имя отвлеченных идей. Европейцы плыли за моря, придумывали механизмы, закладывали рудники, проводили отопление и газ. Гудели паровозы, вставали мосты над реками, возводились дома во много этажей… Африканцы были очень заняты — плясали.

Но точно так же и вполне цивилизованные люди древней земледельческой цивилизации, индусы, очень довольны всем окружающим. В 1970-е годы американцы выяснили — только 3 % граждан США постоянно чувствуют себя счастливыми. А в Индии — больше 80 %! Живет нищий человек, тощий не от контроля за калориями, а от нехватки еды. Голый не с целью закалиться, а потому, что одеть нечего. И счастлив. Есть миска риса с овощным карри? Слава великому Шиве! И завтра будет миска риса? Слава еще и Вишну! Нет риса? Значит, боги прогневались и надо ложиться спать, не поужинав. Риса нет и завтра тоже не будет? Значит, боги совсем сильно прогневались, но мир все равно устроен правильно. Совсем не обязательно, чтобы рис и карри были каждый день. Главное — исполнять кастовые законы, молиться богам, а там пусть будет что будет.

Индусское правительство пыталось ограничить рождаемость. С этой целью оно ставило ярко раскрашенные щиты на дорогах и в населенных пунктах. На одной стороне плаката изображалась пара с двумя детьми возле большого дома с автомобилем. На второй половине — пара с кучей детей возле дома-развалюхи. Наглядно? Индусы так думали и по-своему трактовали рисунки: вот люди бедные, зато им боги дали много детей. Повезло. А эти все имеют, а детишек боги не дали… Вот бедняги!

В начале 1970-х годов американцы попытались сделать Камбоджу (нынешнюю Кампучию) житницей Юго-Восточной Азии. Они учли все — и климат, и урожайность риса, и трудолюбие крестьян на рисовых полях… Все, кроме психологии. Они даже стали заводить опытные делянки и выращивали на них сорта риса втрое урожайнее местного. Они даром раздавали посевной рис с этих делянок.

Крестьяне охотно брали рис, но вот житницы никак не возникло: камбоджийские крестьяне втрое уменьшили запашку. А зачем стараться? Еда есть, можно с чистой совестью радоваться жизни, плясать на многочисленных праздниках.

Этот идеал хорошо виден в индийских фильмах, где так много праздников и улыбок, где много поют и танцуют.

Язычество — это отсутствие стремления изменить и переделать мир.

Экологические кризисы все равно происходят, никуда от них не денешься.

Ведь и в Индии уже исчезла дикая природа. Еще в XVI веке был случай, когда армии враждующих раджей заблудились в джунглях, не могли найти друг друга в беспредельных лесах. Где теперь эти леса?

В наше время страны «третьего мира» решают свои проблемы за счет развитых стран. В историческом прошлом это было совсем не так.

Из экологического кризиса можно выходить не только через развитие. Есть еще, по крайней мере, три возможности.

Можно завоевать богатую, культурную страну и какое-то время жить за ее счет. Рано или поздно завоеванная страна или стряхнет с себя завоевателей, или ассимилирует их. Но какое-то время так жить можно! В этом случае можно и не решать никакие вопросы развития общества. Не надо отказываться от наследия мудрых предков, пересматривать привычные нормы человеческого общежития, не надо работать ни больше, ни лучше, чем раньше. Можно еще какое-то время жить так, как привыкли, совершая только одно усилие — чтобы завоеванная страна паче чаяния не освободилась.

Так жили норманны в Бретани и Сицилии, франки в Галлии, готы — в Италии, вандалы — в Северной Африке.

Есть и другая возможность — расселиться в географическом пространстве, освоить новые земли. Для этого нужно иметь большой запас свободных земель, причем таких, на которые можно переселиться, не меняя привычных форм хозяйства. Тогда тоже можно не решать никаких насущных проблем. У тебя мало хлеба? Переселяйся! Так двигались по земле племена индоарийцев, завоевавших Индию — но не для того, чтобы ее ограбить (грабить было особенно нечего), а чтобы в ней поселиться и жить. Так действовали буры в Южной Африке, уходя жить от побережья океана в богатые саванны за реку Вааль. Так расселялись племена германцев в Скандинавии.

Третий способ выглядит страшнее всех, но он и легче: надо, чтобы людей опять стало поменьше. Хорошо, если сам Бог послал подходящую эпидемию или голод. Как, например, стало просторно в Европе после пандемии чумы в XIV веке! То уже начинался протестантский переворот, коренное изменение религии, образа жизни и форм человеческого общежития. Начинался, кстати, в славянской Чехии. А тут померла треть населения, и на какое-то время стало ненужным ни открывать Америку, ни реформировать католическую религию! Вот радость-то!

Но общество умеет и организовывать свою жизнь так, чтобы людей все-таки становилось поменьше. Те же походы викингов… В морские походы на непрочных дощатых судах-драккарах, «драконах моря», отправлялась молодежь. Молодые мужчины, цвет нации. Без труда, без усилий которых не сможет существовать народ. Гибель каждого из которых будет означать и гибель не родившихся от него детей, и гибель всех, кто не сможет прокормиться без именно этой пары рук.

Сколько скандинавских парней ушло на дно морей, было убито в сражениях, умерло от непривычной пищи и скверной воды в чужих странах, знает только Господь Бог. Но во всяком случае цифру эту надо помножить по крайней мере на 6 или 7: это и будет цифра реальных человеческих потерь Скандинавии в эпоху викингов.

На примере Скандинавии, кстати, очень хорошо видно, как совмещаются все три способа избежать развития.

Удастся завоевать большую и богатую страну? Например, Бретань или Сицилию? Очень хорошо! Избыточное население уходит туда, проблема снимается.

Удастся найти «пустую» страну с похожей природой и климатом? Исландию, Гренландию, Америку? Еще лучше! Туда можно расселиться, и проблема тоже будет снята.

А если даже завоевать никого не удается, а новые страны не находятся, тоже неплохо! Молодежь гибнет, людей становится меньше, проблемы можно уже не решать, развиваться не обязательно.

Скандинавия времен викингов успешно избегнул а «ужасов» развития. Вот только впоследствии это ей мало помогло — все равно настал момент, когда пришлось меняться и меняться.

Да! Именно! Русь ждал бы экологический кризис. Христианская Русь сумела выработать новые формы хозяйства. По всей Руси — раньше на западе, заметно позже на востоке, подсечно-огневое земледелие сменялось трехпольем. Трехполье — навозным земледелием, при котором поля удобрялись навозом.

Языческая Русь или оказалась бы на эту работу вообще не способна, или вырабатывала бы эти новые способы земледелия гораздо дольше, чем христианская.

Население росло бы такими же темпами; исчезала бы дикая природа, в которой так вольготно чувствовал себя язычник. При той же численности населения производство оставалось бы примитивным. Скажем, задерживался бы переход к навозному удобрению.

Христианская Русь — очень редконаселенная страна. Все Великое княжество Литовское и Русское в XV веке населяло от силы 5 миллионов человек. Столько людей жило в Малой и Белой Руси, вместе взятых. Но в XI веке на той же территории жило максимум полтора миллиона. Они кормились подсечно-огневым земледелием. Пять миллионов прокормиться подсечно-огневым земледелием уже не могли.

Не было бы перехода от подсечно-огневой системы к трехполью — не было бы и этих пяти миллионов. А при росте населения настал бы момент экологической катастрофы — когда пришел бы не скверный урожай, а уже полный неурожай. В считаные месяцы еды не стало бы вообще. Массовая смертность от голода, бегство всех, кто может, за пределы страны, людоедство и трупоедство. А после этого кошмара все равно ведь придется отказываться от подсечно-огневого земледелия и вводить трехполье. Если его не введут славяне — они исчезнут, а трехполье введут те, кто придет на место вымершей от голода Руси.

Московия населена еще реже, чем Западная Русь. Но и в Московии начала XVII века, при населении всего в 5–6 миллионов человек, вспыхнул страшнейший голод. Это при том, что навозное удобрение стало нормой на 80 % территории страны еще в XVI веке. Ухудшились погодные условия, два года подряд не было урожая — и все, страна обрушилась в катастрофу.

Представим себе — в Московии живут все те же 5–6 миллионов, а навозное земледелие не возникло. Поля истощаются. Они физически не способны прокормить растущее население. А пока земля истощается, язычники счастливо, с довольными лицами плясали бы и пели. Они бы ругали своих замечательных богов, требуя кормить тысячу людей там, где раньше кормилось двести. Раньше ведь кормились?! А теперь что же это делается?! Дети Даждьбога выполняют все ритуалы, приносят жертвы — вон всего позавчера зарезали трех рабов. Ты ленишься, противный Даждьбог! Жрецы колотят палками болваны богов на капищах, народ опахивает поля на голых бабах, совокупляется на вспаханном поле, льет на межу воду из специальных сосудов, вырезает на деревьях свастики и уточек с головой коня.

Беда в том, что разводить коров на навоз и вывозить навоз в поле никому не приходит в голову. Поля истощаются все больше… Значит, в один прекрасный момент продовольствия не станет. Совсем. Тот же механизм — после катастрофы оставшиеся в живых все же делают то, что необходимо. С Даждьбогом или с Христом, но они делают — или исчезают.

Конечно, у Московии всегда оставалась возможность выбрасывать избыточное население на восток и на юг. И христианская Русь, все же холодная страна, не была в силах прокормить избыточное население. Сначала «лишние» люди уходили из бассейна Днепра в междуречье Оки и Волги. Потом шли на восток — в Поволжье, Заволжье, Урал, Сибирь, в башкирские и казахские степи.

В XVIII веке вспыхнул пафос присоединения Причерноморья. Как писал Константин Симонов,

Чем меньше решаются вопросы в сердце страны, тем больше людей побегут на окраины. Из языческой Руси переселенцев было бы больше, чем из христианской. Но христианская Русь, во-первых, несла более совершенные способы обработки земли, чем были у местного населения. Если этого нет — то и отношения с населением Урала и Сибири складываются совершенно иные. Христианская Русь могла чему-то научить мусульман и язычников. Языческая Русь вряд ли оказалась бы на это способна.

Во-вторых, христианская Московия — мощное централизованное государство. Она способна силой навязывать «местным» свою власть, присоединить их земли к Москве. Русские переселяются и в Сибирь, и на Северный Кавказ вполне комфортно, под защитой своего государства.

Из языческой Руси подсечно-огневого земледелия или примитивной трехполки бежит больше людей, чем из христианской Руси. Но бегут совершенно иначе. Не переселяются — а именно что разбегаются. Не «мы» приходим большими массами и начинаем преобладать над «ними». А «мы» прибегаем к «ним», сирые и голодные. «Мы» целиком зависим от «них», прибиваемся к «ним», учимся у «них».

У языческой Руси не будет ни Урала, ни Сибири, ни черноземного юга.

А вот что гарантированно будет — это еще больше катастроф, чем у христианской Руси. Ну, и малолюднее она будет, меньше населена и освоена… То есть — больший соблазн у соседей.

Маловероятно и промышленное развитие. Христианская Русь в XVI–XVII веках делала шаги к сложному машинному производству. Пока — силами небольшого числа квалифицированных мастеров. Такие же мастера были и в любой языческой стране. Но одно дело — немногочисленный слой ремесленников, в котором дети наследуют отцам. Другое дело — многочисленный и динамичный промышленный класс — техники, рабочие с квалификацией, инженеры.

Такой класс появился на христианской Руси в XIX веке. Оказалось — не отдельные люди, большие массы людей готовы учиться совершенно новым вещам, осваивать качественно новые виды производства и совершенно нетрадиционный образ жизни.

На крайнем востоке Азии, в Китае и на юго-востоке выручило невероятное трудолюбие земледельцев, тысячи лет разводивших рис и овощи. Маниакальное трудолюбие и старательность помогли массам китайцев и вьетнамцев вырастить и ряды квалифицированного рабочего класса.

А вот Индия и Африка до сих пор сталкиваются с этой проблемой. Полуголодный, а то и просто голодающий человек идет на завод. Вот он получил миску с рисом и овощным карри… слава Шиве! Он и завтра будет иметь такую миску… Слава еще и Вишну! Но учиться? Приобретать квалификацию? У него нет такой ценности. Совершенствовать ни себя, ни окружающий мир он не намерен. Ему это просто не интересно, и этим он заниматься не будет.

В общем, промышленный взлет России во второй половине XIX, в XX веке — под сомнением. Ведь язычник — это человек, которому ничего особенно не надо.

Языческая Русь могла состояться только в одном качестве — как страна веселая, субъективно счастливая и самодовольная, но несравненно более вялая и пассивная, чем состоявшаяся православная Россия.

Язычники — люди не деятельные. Это люди, которые устраивать этот мир не собираются. Ни толкового современного производства, ни современной жизни с такими людьми не устроить.

Чтобы читатель не решил — я рассказываю сказки, расскажу о вполне реальной перспективе экологической катастрофы, нависшей над Индией.

Дело в том, что половина полей в Индии требует орошения. Когда-то поля орошались из каналов и рек или воду задерживали в прудах после муссона. В XVII–XVIII веках из колодцев стали брать воду не только для питья — для орошения.

Вол с завязанными глазами ходил по кругу, вращал колесо, вода струйкой стекала в канавку. Таким способом нельзя взять воду с большой глубины.

В начале XX века появились дизельные и электрические насосы, но они были очень дороги, практически недоступны. Правительство независимой Индии объединяло хозяйства в товарищества и давало мощную технику на все хозяйства деревни, в том числе и насосы. Или товарищество получало кредит и само покупало насос.

В 1970-е годы оказалось — из-под земли Индии выкачивают больше воды, чем туда поступает! Колодцы сделались глубже — до 50, 100, 300 метров. Часть земель Индии орошается артезианской водой. Эта вода — буквально «полезное ископаемое», невозобновимый ресурс.

Сегодня в Индии воды выкачивают в два раза больше, чем ее поступает в недра. К 2050 году площади орошаемых полей сократятся, потому что не хватит воды. Некоторые районы страны станут намного более засушливыми, чем сейчас. Ожидается сокращение производства зерна на 25 % (а население возрастет на 50 %).

Одновременно сократится площадь пашни, приходящейся на каждого жителя Индии. Считается, что, если на каждого жителя страны приходится меньше 600 квадратных метров пашни, страна начинает ввозить продовольствие. Индия и так его ввозит, а к 2050 году на каждого индуса придется по 400 квадратных метров пашни. Все, приехали.

Разместить «лишнее» население в городах? Для этого нужны огромные деньги, а их, конечно же, нет.

Пусть заработают? Но они ничего не умеют.

Научить? На это тоже нужно много денег.

Ввезти продовольствие в Индию? А уж на это сколько денег нужно?!

Сейчас в Индии недоедает 53 % населения. Они не голодны, но и не сыты. У этих людей нет денег на лекарства, путешествия и книги, на компьютеры и видеотехнику. Нет совсем, нет никогда, нет поколениями. Никогда не было и никогда не будет.

Если население будет и дальше расти предсказанными темпами, в ближайшие 50 лет неизбежна грандиозная катастрофа: в один «прекрасный» день не станет еды для нескольких сотен миллионов людей. Сразу, за считаные месяцы.

Люди будут ехать, идти, ползти в другие районы страны, облепляя вагоны поездов, штурмуя автобусы, затаптывая слабых, стариков и детей, — но и там, куда они приедут, прибегут, придут и приползут, будет твориться то же самое.

Люди будут разбивать магазины и склады, и даже беспощадная стрельба по толпе их уже не удержит.

Люди нарушат все кастовые законы, поедая коров, обезьян и собак. Они ринутся в заповедники и в горы, сожрут всех еще сохранившихся носорогов, тигров и диких слонов, но и это их не спасет, — всех диких животных Индии не хватит на хороший обед населению даже одного крупного города.

Люди будут обгладывать кору, есть листья, траву, червей, насекомых и глину, но и этого не хватит на всех.

Люди будут отнимать пищу друг у друга, есть друг друга, а все касты, племена и народы начнут грабить «чужих», чтобы снабдить едой «своих». Вспыхнут бунты и драки, бойни и войны, и этого глобального побоища не остановить не только полиции, но и армии. Скорее уж армия примет во всем этом участие. Война всех против всех будет вестись еще и с целью людоедства.

Одновременно возникнут нехватки воды, а медикаментов попросту не будет. Вообще.

На протяжении считаных недель и месяцев умрут сотни миллионов человек. Все ужасы Второй мировой войны, голода 1930-х годов, голода в Поволжье в 1921–1922 годах покажутся просто пикником, развлекательной прогулкой по сравнению с этим выплеском безнадежного кошмара.

А после катаклизма уцелевшие окажутся на бесплодной, уставшей родить земле, где даже вся зеленая трава и листья сожраны голодными, с вычерпанными недрами, истребленной фауной, без домашних животных и без запасов посевного зерна. Гниение же сотен миллионов трупов породит еще и чудовищные эпидемии болезней.

О таких случаях сказано в Священном Писании — насчет живых, которые завидуют мертвым.

Все, конец Индии.

Только не надо обвинять меня в попытках кого-то пугать или в «крайних преувеличениях». Во-первых, я опираюсь на очень серьезные документы, в том числе документы ООН и данные аналитиков с самой высокой квалификацией. Например, на расчеты и оценки Люксембургского института европейских и международных исследований, Центра по изучению экономик, исторических систем и цивилизаций при Бенгемптонском университете, школы мир-системного анализа и так далее. Все это не моя выдумка, не сон после слишком плотного ужина и не бредни садиста.

Во-вторых, это еще не самый устрашающий сценарий, есть и гораздо пострашнее.

А в-третьих, в одной стране такая катастрофа уже произошла, только об этой стране как-то забыли…

Площадь Сомали — 637 700 квадратных километров. Население в 1974 году оценивали в 3 миллиона человек. Оценивали — потому что переписей не было. В столице и самом большом городе Могадишо в 1973 году жило «больше 250 тысяч человек». Оценка тоже примерная.

82 % населения Сомали занималось сельским хозяйством, из них 67 % — кочевым и полукочевым скотоводством. Кочевники традиционно разделяются на кланы: иса — на севере, дарод — на северо-востоке, хавайя — на восточном побережье. Земледелием занимаются члены клана раханвейн.

Сегодня сельским хозяйством занимается 80 % населения — не очень большой прогресс за 30 промчавшихся над миром лет. Только теперь в Сомали живет уже 6 842 ООО человек — в 2,2 раза больше, чем в 1974-м. А в бидонвиллях Могадишо проживает уже 1 миллион человек.

Большую часть территории Сомали занимают пустыни, сухие степи, колючие леса и кустарники, безлистые в сухое время года. Реки? В основном это «туги» — сухие русла, которые наполняются только в сезон дождей. Природа и 3 миллиона человек кормила еле-еле, впроголодь. К 6 миллионам пришел настоящий тяжелый голод.

Кланы и раньше жили не особенно дружно. Теперь они стали вооружаться, и к тому же «прихватизировать» армию. Генерал из клана хавайя старался брать на службу других офицеров и солдат хавайя. Иса опирался на военнослужащих иса. В армии хоть как-то, но кормили, да к тому же давали оружие и самые настоящие башмаки.

Представьте уровень нищеты, при которой башмаки — это фактор!

Власть в стране приватизировали и фактически захватили эти кланы-бандформирования.

Мальчики лет пятнадцати-шестнадцати, даже четырнадцати, стали валом валить в армию. Их брали — ведь от солдат ждали не высокого качества, а верности клановым вождям.

Природа еще обеднела. Прошли времена, когда зебры, антилопы, буйволы, жирафы встречались почти везде, а в более влажных районах — слоны и носороги. Слишком много голодных людей получили в руки автоматы и карабины.

С 1970-х годов стало обычным, что грузовики с сомалийскими солдатами прорывались через границу в Эфиопию или в Кению, охотились буквально на любых животных — в том числе и в заповедниках. Просто врывались в заповедник, убивали любое крупное животное и тут же жадно поедали — порой не успев поджарить мясо. Сырым.

Они охотились и на домашних животных, бывали случаи поедания и людей (при том, что традиции людоедства у сомалийцев никогда не было — они нерадивые, но мусульмане).

Армия Кении настигала браконьеров и расстреливала их из пулеметов, не вступая в переговоры. Стреляли и по тем, кто бежал навстречу кенийским солдатам с поднятыми руками: подыхающие с голоду сомалийцы в Кении не нужны.

В 1980-е годы сомалийские солдаты убили двух таких замечательных людей, как Джой Адамсон и ее бывший муж, Джон Адамсон. К тому времени они давно развелись и жили в разных местах. Это не очередь, пущенная в одну палатку, по одному двойному спальному мешку. Это два акта убийства.

Джой и Джон Адамсон, пережитки иной эпохи, остались в Кении и после достижения ею независимости. Своего рода наказание за идеализм.

Правительство Сомали много раз морочило голову и США и СССР, склоняясь то к капитализму, то к социализму и неизменно получая деньги и продовольствие. Из-за продовольствия кланы опять сцеплялись, шла в ход артиллерия и пулеметы, а в «Национальной географии» и других журналах Севера появлялись фотографии — живые скелетики лет четырех-пяти, еще живые скелетики грудного возраста на руках скелетов-матерей, целые семьи скелетов — еще живых и уже мертвых.

После войны Сомали с Эфиопией 1977–1978 годов и многочисленных пограничных конфликтов до миллиона человек бежали из пограничной зоны. Нищеты и голода не стало меньше.

К началу 1990-х годов полевые командиры окончательно приватизировали распределение продовольствия, привозимого в рамках международной помощи. В результате оно совсем перестало доходить до мирного населения.

Осенью 1993-го американцы решили наконец построить в Сомали свободное общество и демократию. Для охраны продовольствия и для его распределения были посланы американские войска.

Армия совершенно не собиралась выпускать из рук распределение и перераспределение хоть какого-то продовольствия. Солдаты и офицеры из армии генерала Моххамеда Айдида убили 25 американских военных пехотинцев. В США прошла кампания за возвращение домой солдат. Американцы не хотели, чтобы их сыновей убивали за право сомалийских детей что-то есть.

С тех пор Сомали остается примером страны, в которой экологическая катастрофа уже произошла и продолжает идти полным ходом. Уже без присутствия американцев.