"Владимир Николаевич Шустов. Человек не устает жить " - читать интересную книгу автора

волне, перевернутые кверху колесами двуколки, разбитые ящики, бочки, охапки
сена. На речном зеркале точками чернели головы людей. Небо из синего стало
белым, стало не сплошь белым, а пегим: скорострельные пушки, поставив над
переправой защитную сетку, испятнали его завитками дымов. На западном
берегу, возле въезда на мост, образовалась живая пробка. Аркадий положил
бомбы в самый ее центр. Он видел, как слепящие всплески опрокидывали машины,
орудия, расшвыривали людей. Словно осы к растревоженному гнезду, к мосту
слетелись "мессеры". Их встретили "ястребки", и над миром завращалось
неистово рычащее моторами и щерящееся пулеметными трассами гигантское
"чертово колесо". Нескольким немцам посчастливилось-таки прорваться к
бомбардировщикам, атаковать их. Аркадий шел в паре с Новиковым. Их настиг
"мессер". Он был нахален и ловок, этот "мессер". Он пускался на всяческие
увертки, чтобы разъединить спарку тяжелых кораблей, а когда убедился, что
замысел его неосуществим, открыл стрельбу с дальней дистанции. Стрелял
метко: после двух-трех очередей один из моторов новиковской машины задымил.
"Голубая двадцатка", оттянув немца на себя, чертом закрутилась в воздухе.
Глаза Аркадия выхватывали из сумятицы боя то блестевший диск пропеллера -
"мессер" пер в лобовую, то "брюхо" с закрытыми люками шасси - он делал
"горку", то черно-белый крест на борту фюзеляжа - он пересекал путь по
курсу. Вовсю неистовствовал пулемет стрелка-радиста. Очереди были так часты,
что воспринимались как одна затянувшаяся. Справа полыхнула вспышка разрыва.
Еще и еще. Четвертой вспышки Аркадий не заметил. Лишь почувствовал, как
встряхнуло машину, как она задрожала мелкой противной дрожью. На левой
плоскости замельтешило пламя. Оно ползло по перкали к мотору.
...Бесконечно приятной была для Аркадия в тот день замшевая от пыли
трава летного поля. Он выбрался из кабины, расстегнул воротник гимнастерки,
оглядел изрешеченный осколками и пулями фюзеляж, потрогал осторожно, словно
боялся обломить, изуродованную и обезображенную огнем плоскость, вздохнул и
потянул с головы пропитанный потом шлемофон. Пряжки ушных клапанов заело. Он
рвал их, до крови ссаживая на пальцах кожу, дергал злосчастные эти пряжки из
стороны в сторону. А к "голубой двадцатке" наперегонки бежали товарищи.
Впереди Новиков. Он спешил - Новиков. Он подхватил Аркадия на руки, закружил
и... и поцеловал.
- Как еж, - смущенно сказал тогда Аркадий, все еще теребя неподатливую
пряжку.
- И верно! - удивился капитан, поглаживая большой, с блюдце, ладонью
светлую колкую щетину на подбородке. - Оброс, а побриться запамятовал.
Только и поговорили. Чувства выразить можно было лишь молчанием: всякие
слова умаляли их полноту. "Видишь, сколько солнца, сколько жизни вокруг? -
молча радовался Аркадий, приглашая и Новикова разделить радость. -
Красота?!" - "А слышишь, как стрекочут кузнечики? - молча откликался
капитан. - Соловьи!"
Аркадий внезапно прервал этот памятный ему диалог: в рокоте моторов -
не тогда, а сейчас! - возникла фальшивая нота. В воздухе она была опаснее
самого плотного зенитного огня.
Через плексиглас кабины Аркадий посмотрел на левый мотор. Все вроде
нормально. Значит, неполадки с правым. Так оно и есть: из-под кожуха мотора
по плоскости к срезу крыла тянулась, переливаясь в лунном свете, ровная
серебристая полоса. "Может быть, обойдется еще? Может быть, пронесет
нелегкая?" Лицо штурмана, обрамленное темным мехом туго затянутых ушных