"Владимир Николаевич Шустов. Человек не устает жить " - читать интересную книгу автораволне, перевернутые кверху колесами двуколки, разбитые ящики, бочки, охапки
сена. На речном зеркале точками чернели головы людей. Небо из синего стало белым, стало не сплошь белым, а пегим: скорострельные пушки, поставив над переправой защитную сетку, испятнали его завитками дымов. На западном берегу, возле въезда на мост, образовалась живая пробка. Аркадий положил бомбы в самый ее центр. Он видел, как слепящие всплески опрокидывали машины, орудия, расшвыривали людей. Словно осы к растревоженному гнезду, к мосту слетелись "мессеры". Их встретили "ястребки", и над миром завращалось неистово рычащее моторами и щерящееся пулеметными трассами гигантское "чертово колесо". Нескольким немцам посчастливилось-таки прорваться к бомбардировщикам, атаковать их. Аркадий шел в паре с Новиковым. Их настиг "мессер". Он был нахален и ловок, этот "мессер". Он пускался на всяческие увертки, чтобы разъединить спарку тяжелых кораблей, а когда убедился, что замысел его неосуществим, открыл стрельбу с дальней дистанции. Стрелял метко: после двух-трех очередей один из моторов новиковской машины задымил. "Голубая двадцатка", оттянув немца на себя, чертом закрутилась в воздухе. Глаза Аркадия выхватывали из сумятицы боя то блестевший диск пропеллера - "мессер" пер в лобовую, то "брюхо" с закрытыми люками шасси - он делал "горку", то черно-белый крест на борту фюзеляжа - он пересекал путь по курсу. Вовсю неистовствовал пулемет стрелка-радиста. Очереди были так часты, что воспринимались как одна затянувшаяся. Справа полыхнула вспышка разрыва. Еще и еще. Четвертой вспышки Аркадий не заметил. Лишь почувствовал, как встряхнуло машину, как она задрожала мелкой противной дрожью. На левой плоскости замельтешило пламя. Оно ползло по перкали к мотору. ...Бесконечно приятной была для Аркадия в тот день замшевая от пыли оглядел изрешеченный осколками и пулями фюзеляж, потрогал осторожно, словно боялся обломить, изуродованную и обезображенную огнем плоскость, вздохнул и потянул с головы пропитанный потом шлемофон. Пряжки ушных клапанов заело. Он рвал их, до крови ссаживая на пальцах кожу, дергал злосчастные эти пряжки из стороны в сторону. А к "голубой двадцатке" наперегонки бежали товарищи. Впереди Новиков. Он спешил - Новиков. Он подхватил Аркадия на руки, закружил и... и поцеловал. - Как еж, - смущенно сказал тогда Аркадий, все еще теребя неподатливую пряжку. - И верно! - удивился капитан, поглаживая большой, с блюдце, ладонью светлую колкую щетину на подбородке. - Оброс, а побриться запамятовал. Только и поговорили. Чувства выразить можно было лишь молчанием: всякие слова умаляли их полноту. "Видишь, сколько солнца, сколько жизни вокруг? - молча радовался Аркадий, приглашая и Новикова разделить радость. - Красота?!" - "А слышишь, как стрекочут кузнечики? - молча откликался капитан. - Соловьи!" Аркадий внезапно прервал этот памятный ему диалог: в рокоте моторов - не тогда, а сейчас! - возникла фальшивая нота. В воздухе она была опаснее самого плотного зенитного огня. Через плексиглас кабины Аркадий посмотрел на левый мотор. Все вроде нормально. Значит, неполадки с правым. Так оно и есть: из-под кожуха мотора по плоскости к срезу крыла тянулась, переливаясь в лунном свете, ровная серебристая полоса. "Может быть, обойдется еще? Может быть, пронесет нелегкая?" Лицо штурмана, обрамленное темным мехом туго затянутых ушных |
|
|