"Элис Сиболд. Почти луна " - читать интересную книгу автора

ковром ступенек. Сперва одно, потом другое, как будто двигаешь куклу в
человеческий рост. Но так просто здесь не получится. Мне придется справиться
без помощи дочерей. Я должна все проделать сама. Я вывернулась из-под
матери, и она застонала, как проколотая надувная подушка. Села рядом с ее
телом на лестнице. Я знала, что дом обладает мощью и тяжестью, способными
меня сокрушить. Надо выбираться отсюда. И внезапно я вспомнила о ванне между
лошадок-качалок в сарае.
Оставив мать дремать, я понеслась вверх по лестнице, метнулась в ее
захламленную спальню за одеялами, в розовую уборную за полотенцами. Изучила
себя в зеркале над раковиной. Глаза казались еще меньше и синее, чем обычно,
словно напряженность происходящего повлияла на цвет и его восприятие. Уже
много лет я подстригала волосы так коротко, что через них почти просвечивала
кожа.
Когда я вошла в дом матери, она глянула и заявила: "Только не говори
мне, что у тебя тоже рак. Нынче у всех рак".
Я объяснила, что с такой стрижкой проще жить, проще заниматься спортом,
копаться в саду, работать. Меня тревожила неопределенность: если бы у меня и
впрямь был рак, она бы расстроилась или всего лишь вступила в соперничество?
Ее интонация указывала на второе, но в это трудно поверить, ведь она моя
мать.
Стоя наверху лестницы с одеялами и полотенцами, я отгоняла мысль о том,
что она никогда больше не увидит этих комнат и что теперь они станут для
меня пустыми раковинами, заваленными барахлом. Тишина в верхнем холле
привлекла мое внимание, и я уставилась на висящие там картины - картины,
которых скоро не станет. На их местах появятся темные квадраты, потому что
солнце годами не касалось этих стен, а эхо будет отражаться от лишенных
занавесок окон с двойным переплетом и толстых стен из оштукатуренного
кирпича. Я начала напевать. Всякую чепуху. Рекламу кошачьей еды и детские
песенки, последнее - привычка, унаследованная от матери, способ избежать
нервного срыва. Мною завладела потребность в шуме, но когда я начала
спускаться по лестнице, то снова умолкла. Мать сползла и разлеглась на полу,
на старом бордовом персидском ковре.
- Нет, мама, нет, - сказала я и тут же поняла, что проку еще меньше,
чем если говорить с собакой.
Собака задирает голову. Собака заглядывает в глаза. Моя мать - мертвый
мешок с костями, от которого несет дерьмом.
- Почему так? - спросила я.
Встала над ее телом с охапкой одеял и полотенец и заплакала. Я
молилась, чтобы никто не постучал в дверь, чтобы миссис Касл не решила
проверить, как у нас дела, хотя Мэнни - парень на все руки - мог бы мне
сейчас помочь.
Я положила полотенца на нижнюю ступеньку, взяла красное с черным
дедушкино одеяло "Гудзон-Бей"[2] и расстелила рядом на полу. Оно дотянулось
до столовой. Сверху, чтобы не поцарапать шерсть, мексиканское белое
свадебное одеяло. Я не размышляла здраво, просто заворачивала рыбу или
делала фаршированные блинчики.
"Великанское буррито с мамочкой", - пронеслось в голове.
Я наклонилась, глубоко дыша и стараясь правильно держать позвоночник -
спасибо Стелле из "Уорлд джим",[3] - и просунула руки под мышки матери.
Ее глаза распахнулись.