"Энн Риверс Сиддонс. Королевский дуб " - читать интересную книгу автора

смерти отца, после кончины которого мы будто сразу оказались в холодном и
враждебном безмолвии.

С Тиш Гриффин мы жили в одной комнате общежития в течение всех четырех
лет, проведенных в университете Эмори в Атланте. Она изучала тогда
психологию и утверждала, что я живу как будто не по своей воле, а сверяю
поведение с Писанием, пытаясь во что бы то ни стало освободиться от власти
отца.

Мой отец... Похожий на быка, приземистый, громогласный черноволосый
грен, державший небольшую бакалейную лавку в рабочем районе Атланты. Семья
обосновалась там еще до моего рождения и жила до дня его смерти.

Отец пил и этим позорил нас. Во всяком случае, так утверждала мама. Она
повторяла одно и то же несчетное количество раз и наконец заставила меня,
шестилетнюю девочку, поверить в это. И в самом деле, его поздние возвращения
домой из кафе Кирквуда, спотыкающаяся походка, непонятное мычание, его
внезапные вспышки гнева, то, как его шатало, когда он приходил к обеду, -
всего этого было достаточно, чтобы унизить набожную и чопорную женщину,
каковой была моя мать, и меня, робкого и воспитанного ребенка. Прекрасно
помню, как деревенела спина и горели щеки от мучительного стыда за отца,
когда одноклассники дразнили меня и смеялись надо мной.

Но я также помню, что любила папу. Помню тот мощный, вызывающий
слабость в коленях прилив удовольствия от полной безопасности, которую я
ощущала от запаха его мягких, высушенных на солнце сорочек и горько-сладкого
аромата одеколона. И приступы смеха, которые, как пузырьки от лимонада,
вырывались из груди, когда он громко, неуклюже дурачился, брал меня на руки
и подбрасывал над головой.

Несмотря на свой невысокий рост, отец был очень сильным человеком, с
мощной грудной клеткой и стальными мускулами. Я ощущала скрытую гордость от
того, что эта мужественность и сила принадлежат мне. Этот современный Дедал,
этот минотавр среди людей был именно моим, он принадлежал только мне, мне,
маленькой девочке, у которой больше ничего не было в этом мире. Я казалась
незаметной и почти бестелесной среди окружающих, но в громадных, покрытых
черной шерстью руках Пано Андропулиса я становилась иной, такой же яркой и
блистающей, как Венера на ночном зимнем небе.

К тому времени, когда я стала достаточно взрослой, чтобы понимать, что
поведение отца беспутно и возмутительно, и так же, как мама, ожесточиться и
страдать от стыда, моя боль была куда больше материнской, ведь в глубине
души жила еще безнадежная и беспомощная любовь; в душе же матери остался
только холодный гнев. Я вообще не уверена, любила ли она когда-нибудь отца.

- Это классический эскапизм - сказала мне однажды Тиш. Мы,
второкурсницы, апрельским вечером сидели на кроватях в своей комнате и
рассказывали о наших свиданиях, а из открытого окна доносился запах
распустившейся мимозы.