"Андрей Сидоренко. Заяабари (походный роман)" - читать интересную книгу автора

Я не собираюсь менять мир - просто еду, куда глаза глядят. Мир сам
меняется вокруг в лучшую сторону, он поворачивается ко мне лицом по
собственному желанию. За последние десять лет я не видел столько прекрасных
людей, искренне желающих мне удачи и помогающих в трудную минуту. Я еду один
и далеко, а получается, что далеко не один. Везде меня встречают, провожают
и помогают, как-то само по себе получается.
Во время жизни я начал замечать, что люди мечтают о большом
путешествии, не обязательно о таком в точности, как мое, и не обязательно на
Байкал, но обязательно мечтают. Мечтают все: старики и старухи, мужчины и
женщины и даже молодежь, все без исключения грезят о синей птице и о дальних
странах, но почему-то у большинства мечта так и остается мечтой.
От того, что народ видел меня живого, отправляющегося в дальние страны
за туманом, на душе у большинства становилось немного радостней, и это было
видно. А что может быть важнее, чем та радость, которую можно подарить?!
Только от этого мы и становимся счастливей и лучше. И я поддался вредному
для души чувству, считая, что, может быть, делаю важное и нужное дело,
производя на свет радость. И я стал похожим на возгордившегося от сознания
своей значимости заправщика аквалангов, который думает, будто люди дышат под
водой из-за его усилий, а не благодаря природе вещей, и от этого делаются
счастливее, и что он заслуживает благодарности. Я не хочу быть похожим на
наивного заправщика баллонов. Радость и любовь должны существовать лишь
только благодаря одной необходимости и, по большому счету, заслуги в этом
нашей никакой нет. В мире любви и радости наш эгоизм становится ни при чем.
Заснул поздно, в разгар ночи, а наутро проснулся и посмотрел в окно.
Пейзаж было не узнать. Природа одичала. Лес стал более дремуч, и непонятно
почему. Он состоял из деревьев, каждое из которых по отдельности ничего из
себя особенного не представляло. Это были, в основном, деревья хвойной
породы, остальные, с листьями на ветках, встречались реже и как бы между
прочим. Деревья произрастали во множестве, и, кажется, договорились между
собой о чем-то важном и тайном, о том, что незаметно для глаз, но хорошо
воспринимается внутренностями организма, которые находятся под грудной
клеткой. Начинаю догадываться, почему здешний лес переименовали в тайгу - от
внутреннего содержания тайного смысла, а не по определению, которое дает В.
Даль: "Тайга - обширные сплошные леса, непроходимая, исконная глушь, где нет
никакого жилья на огромном просторе, кой-где зимовки лесовщиков, или
кущника, поселяемого нарочно для приюта проезжим".
Очень по-старинному сочно сказал Даль, но о главном умолчал - все это
могло быть в лесу дремучем просто, а не в тайге. Я пока еще не был в
сибирской тайге, вижу ее только из окна вагона, но и этого уже достаточно,
чтобы почувствовать нечто особенное и волнующее.
Однажды был в этих краях пролетом. Самолет, перенося меня из Хабаровска
в Москву, забарахлил и совершил вынужденную посадку в Братске. Нас выпустили
из фюзеляжа на волю, и я окунулся в непривычную атмосферу Сибири. В районе
аэропорта врезались в память несколько больших деревьев, которые стояли
отдельно и не могли считаться лесом, но я почувствовал их мощь, которую они
хранили как добрую память о ранее вырубленной здесь тайге. Отдельные деревья
из тайги - жалкое зрелище, они как зверь в клетке. Деревья не человек, и нет
в их природе свойства жить отдельно.
Тогда хотелось отсюда убраться поскорей, потому что чувствовал себя в
сибирской атмосфере несколько неуютно, и я без грусти о тайге улетел. Но те