"Александр Силецкий. В тридевятом царстве..." - читать интересную книгу автора Мысли путались в голове.
Стало быть, необходимо? Себя и все вокруг... Чтоб к истине прийти? Кошмар!.. А вдруг поможет? Камень скинет с души? И потом: даже если ерунда - никто ведь не узнает... - Я готов! - крикнул он, и сам испугался собственного воодушевления. - Ты убедил меня! В чем убедил, в чем, почему?! Дурацкая потеха... Ведь веры в истинность слов, голосом произнесенных, не было, еще манили к себе и выцветшее кресло, и часы с апостолами - не в них ли, в этих деревянных существах, сосредоточена вся вечность небессмысленного бытия? Но нечто иное зародилось уже средь растерзанных чувств Цветохвостова, вклинилось в сердце, распирало грудь - и сомнения, прежние, угрюмые, и внезапная надежда - все смешалось в его голове и покатилось, нарастая, будто снежный ком, увлекая за собой побочные мыслишки и страстишки, и, наконец, прорвало эту внешнюю, искусственную оболочку, и тогда Серафим заорал страшным голосом: - Все! Надоело! Хватит! Он схватил со стола лампу с зеленым абажуром, замер, потом зажмурился и грохнул лампу об пол. Звук вышел хрустящий, сухой, не слишком громкий и поэтому особенно противный. Это разозлило Серафима. Он кинулся к часам и, не раздумывая, повалил их - лишь пружины, распрямляясь, зазвенели, да кукушка глупо, как нерасторопная домохозяйка, за другим выкатились, словно на нелепую святую демонстрацию, и тотчас дружно попадали навзничь. - Давай, давай! - покрикивал голос с упоением. - Так их, так! Себя освобождаешь! А Цветохвостов уже вцепился в кресло и принялся пинать его, расшатывать, зубами раздирая обивку и топча витые подлокотники. Потом настал черед стола. Ну! - подбодрил голос. - Что ж ты? Но Серафим стоял, полный нерешимости и жалости, внезапно обуявших его, и молчал. Как? И это тоже? А что останется тогда? - Где уверенность, где гарантия, что тридевятое царство явится сюда? - хрипло спросил Серафим. И голос ответил: - Убей все, что вызывает томление изъязвленной души. Отринь от себя! Тридевятое царство не в том, что ты сгинешь в нем навеки, задохнувшись в своем, недостижимом и абсурдном идеале, а в том, что ты, закончив трудный день, сможешь возрадоваться наконец преодоленным тяготам и мукам и с нетерпением ждать новых, чтоб ощутить себя необходимым всем - и тем, кто потешался над тобой, и тем, кто тебе близок в доле собственных страданий. - Наверное, ты прав, - устало сказал Серафим. И тотчас словно бы моторчик заработал в нем - он снова ощутил прилив чудесных сил и даже, что там говорить, какого-то хмельного, безрассуднейшего вдохновенья. Он рванулся в переднюю, схватил в углу топор, оставшийся от давних, канувших в Лету туристских похождений, и принялся крушить им свой последний |
|
|