"Речной король" - читать интересную книгу автора (Хоффман Элис)

КОЛЬЦО И ГОЛУБЬ

Его нашли утром первого ноября, на полмили ниже по течению, застрявшего в густых зарослях тростника и камышей, ясным голубым утром, когда на небе не было ни облачка. Все, кроме его черного пальто, было в воде, так что с первого взгляда казалось, будто сверху упало нечто с крыльями, чудовищно огромная летучая мышь или ворона без перьев, а может быть, ангел, который оступился, а потом утонул, утонул в слезах этого несчастного измученного мира.

Тело обнаружили двое местных мальчишек, отлынивавших от уроков, и с этого дня они никогда больше не прогуливали школу. Все, чего хотели эти мальчишки, – поймать пару форелей, а наткнулись на нечто, плавающее на мелководье в излучине реки, где росло несколько старых ив. Один из приятелей решил, что обнаруженный предмет – всего лишь огромный полиэтиленовый мешок, пущенный по течению, но второй мальчик заметил еще что-то белое, что можно было запросто спутать с водяной лилией. Только после того, как его потыкали палкой, выяснилось, что цветок является человеческой рукой.

Когда мальчики поняли, что именно обнаружили, они сломя голову понеслись по домам, шумно колотили в парадные двери и звали своих мам, обещая, что с этого дня всегда будут вести себя хорошо. Спустя двадцать минут два представителя городской полиции пробрались через заросли черемухи и остролиста вниз, к берегу реки Хаддан, где потом нервно дожидались прибытия бригады судмедэкспертов из Гамильтона. Оба полицейских мечтали, как было бы хорошо, если бы этим утром они вообще не вылезали из постели, но ни один из них ни за что не признался бы в этом вслух. Это были люди долга, владеющие своими эмоциями, что было совсем не легким делом в такой день. Хотя он и отличался высоким ростом, под покрывалом из ряски лежал совсем еще мальчишка, просто ребенок, который должен был только начинать жить, шагать вперед под ясным голубым небом в такой редкий и чудесный для ноября день.

Детективы, которых вызвали сюда, составляли ровно четверть штата хадданской полиции и были лучшими друзьями со второго класса. Эйбел Грей и Джоуи Тош удили рыбу на этом самом месте, когда им было по восемь лет, честно говоря, в те дни они постоянно прогуливали школу. Они запросто находили лучшие места, где можно было накопать червей, а сколько часов они провели, ожидая поклевки от какой-нибудь из форелей-патриархов, которые обитали в зеленой глубине пруда Шестой Заповеди, не поддавалось подсчету. Они знали эту реку лучше, чем многие знают собственный задний двор, но в этот день и Эйб, и Джоуи мечтали оказаться подальше от Хаддана, они с удовольствием вернулись бы сейчас в Канаду, где отдыхали в июле, когда жена Джоуи, Мэри-Бет, позволила мужу провести отпуск вместе с Эйбом. В самый последний день отпуска местные рыбаки показали им, где самый лучший клев. Там, над серебряной гладью озера в восточной Канаде, можно позабыть обо всех своих бедах. Но некоторые моменты не так-то просто забываются – например, упорное сопротивление воды, когда они двумя длинными палками переворачивали тело. Цвет холодной бледной кожи утонувшего мальчика. Похожий на оханье звук, когда они подтягивали его к берегу, словно мертвец вздохнул в последний раз.

Утро выдалось неудачным с самого начала, оба детектива не должны были заниматься этим делом, но они поменялись дежурствами, чтобы Дрю Нельсон смог съездить на свадьбу в другой город, и этот дружеский жест и превратил их в стражников мертвого тела. Осознание того, что каймановые черепахи и зубатки вот-вот примутся трудиться над останками, вынуждало их действовать быстро. Оба полицейских знали, что угри особенно ценят человеческую плоть, и было большим облегчением, что ни один еще не начал пировать на мягких тканях тела, нос и подушечки пальцев были их любимыми местами, а также гладкое основание шеи.

Поскольку им не удалось подтянуть тело палками, Джоуи Тош сбегал к машине и принес из багажника монтировку, они использовали ее, чтобы высвободить ногу покойника, крепко застрявшую под камнем. Солнце этим утром было жаркое, зато вода холодная. К тому времени, когда тело уже лежало на берегу, оба полицейских продрогли до костей, одежда промокла насквозь, в ботинках чавкала вода. Эйб порезал палец об острый камень, а Джоуи потянул плечо, и все, что они получили в результате этой изнурительной работы, – худосочного мальчишку, чьи молочно-белые глаза так действовали на психику, что Эйб сходил к машине за дождевиком, которым и закрыл утопленнику лицо.

– Хорошенькое начало дня.

Джоуи смывал грязь с рук. В его тридцать восемь у него была прекрасная жена, трое детей (и еще один на подходе) и милый маленький домик в западной части Хаддана, на Бельведер-стрит, всего в квартале от того места, где они с Эйбом росли. И еще у него были кипы счетов. В последнее время Джоуи подрабатывал по выходным охранником в торговом центре Миддлтауна. И чего он по-настоящему не хотел, так это мертвого тела и всей бумажной волокиты, которой оно потребует. Но как только он принялся ныть о том, сколько всего дожидается его на письменном столе, Эйб прервал его, он прекрасно знал, к чему клонит Джоуи.

– Тебе не удастся отвертеться от рапорта, – сказал ему Эйб. – Я слежу за графиком. Сейчас твоя очередь.

Эйб имел обыкновение предугадывать мысли друга и поспевать всюду первым, и сегодняшний день не был исключением. В те времена, когда они ходили в среднюю школу в Гамильтоне, именно об Эйбе мечтали все девочки. Он был высокий, темноволосый, со светло-голубыми глазами, молчаливый, что легко убеждало женщин, будто бы он слушает их, хотя он не давал себе труда вслушиваться в их слова. Сейчас Эйб выглядел даже лучше, чем в школьные времена, так что некоторые женщины в городе, взрослые женщины, благополучно состоящие в браке, имели привычку сидеть в своих припаркованных машинах, дожидаясь, пока Эйб сменит на обеденный перерыв кого-нибудь из постовых у начальной школы. Некоторые женщины имели склонность звонить в участок по малейшему поводу: енот перед парадной дверью, который ворчит и ведет себя как-то странно, ключи, случайно запертые в машине, – все это в надежде, что пришлют Эйба и они смогут угостить его чашкой кофе, чтобы выказать свою признательность за изгнание енота или за открытую машину. Если после всего, что он для них сделал, он вдруг захочет не только кофе, что ж, очень даже хорошо. На самом деле даже просто замечательно, хотя правда состояла в том, что заинтересовать Эйбела Грея было чрезвычайно сложно. Женщина могла стоять перед ним полуголая, а Эйб спокойно занимался бы своим делом, расспрашивая, в какое окно проникли воры или где именно в последний раз слышали подозрительный шум.

Несмотря на приятную внешность Эйбела Грея и то, как липли к нему женщины, давным-давно женат был Джоуи, а Эйб до сих пор оставался холостяком. В Хаддане все уже знали, что любая женщина, надеющаяся на серьезные отношения, будет разочарована в Эйбе. Он постоянно искал чего-то и не мог отдаться какой-нибудь из них без остатка, в худшем случае он оставался холодным, в лучшем – отстраненным, даже он сам это признавал. Он никогда не возражал, когда женщина обвиняла его в бесчувственности и нежелании брать на себя ответственность. Но здесь, на берегу Хаддана, у тела утонувшего мальчика, Эйб чувствовал, как его захлестывает волна эмоций, и это было на него не похоже. Разумеется, он видел раньше мертвецов, еще и месяца не прошло с тех пор, как он доставал двоих мужчин из разбитых машин после аварии на Мейн-стрит, и, как оказалось, ни один из них не уцелел. В таких маленьких городках, как Хаддан, полицейских часто вызывают к престарелым соседям, когда те долго не подходят к телефону или не открывают дверь. Не один раз Эйб обнаруживал распростертым на полу в кухне какого-нибудь старика, ставшего жертвой удара или аневризмы.

До сих пор самой страшной смертью, какую Эйб видел по долгу службы полицейского, была та, которую он наблюдал прошлой весной, когда их с Джоуи отправили на подмогу в Гамильтон. Один тип забил до смерти жену, затем забаррикадировался в гараже, где и выстрелил себе из ружья в голову, прежде чем они успели высадить дверь. С подъездной дорожки пришлось смыть пожарными шлангами немало крови. Один из судмедэкспертов, Мэтт Фаррис, который всю жизнь прожил через улицу от убитой женщины, выбежал в поле за домом, потому что его рвало, а остальные парни из бригады, как могли, притворялись, будто не замечают ни его, ни моря крови, ни запаха смерти, витающего в теплом апрельском воздухе.

Тот случай в Гамильтоне особенно сильно повлиял на Эйба. Он уехал, напился и исчез на три дня, Джоуи в итоге нашел его на заброшенной ферме деда, спящим на полу на куче сена. Если учесть, что люди часто сетуют, будто в маленьких городах ничего не происходит, Эйб навидался достаточно, но до сего дня он только раз видел мертвое тело подростка, тело своего брата Фрэнка. Ему не позволяли смотреть, но он все равно увидел Фрэнка, там, на полу в ванной, и тогда, и потом он жалел, что увидел. Жалел, что не послушался отца и не подождал снаружи, во дворе, где пели цикады, а листья боярышника сами собой складывались внутрь, не желая мокнуть под дождем.

Мальчику на берегу было всего на несколько лет меньше, чем брату Эйба в тот кошмарный год, о котором ни Эйб, ни Джоуи не заговаривали до сих пор. Жители города запомнили его как год, когда исчезла форель и можно было сидеть с удочкой часами, хоть целый день, если хочется, и не заметить ни единой рыбины. Из Бостона приезжали несколько экологов, чтобы провести расследование, но ни один так и не установил причины. Чудесная порода серебристой форели, казалось, исчезла навсегда, обитателям городка только и оставалось, что смириться с потерей, но следующей весной форель снова появилась, будто и не исчезала. Пит Байерс, хозяин аптеки, заметил это первым. Хотя сам он был слишком мягкосердечен, чтобы увлекаться рыбалкой (все знали, что при виде дождевого червя, разрезанного на две части, ему делается дурно), Пит любил реку и каждое утро проходил по берегу две мили из города и две мили обратно. В один прекрасный день, когда он возвращался домой, река сделалась серебристой, и точно, когда он опустился на колени посмотреть, оказалось, что вода кишит форелью, он мог бы ловить ее голыми руками, если бы захотел.

– Терпеть не могу такое ожидание, – произнес Джоуи Тош сейчас, когда они стояли на страже. Он кидал в реку камешки, распугивая мальков, которые сновали между камышами. – У Эмили днем урок танцев, и если я до трех часов не заеду за тещей и не доставлю ее в балетную школу, Мэри-Бет будет припоминать мне это до конца моих дней.

На этой самой излучине берег был илистый, а глубина такая, что можно перейти реку вброд, здесь никак нельзя утонуть. Эйб присел, пачкая колени в грязи, чтобы лучше рассмотреть детали. Хотя лицо мальчика было закрыто, Эйб не сомневался, что покойник не из местных. Единственное, чему можно было порадоваться, – им с Джоуи хотя бы не придется ехать домой к кому-нибудь из приятелей или соседей, к кому-нибудь из тех людей, с кем они не один год рыбачили вместе, и сообщать о гибели сына.

– Он не из наших.

Эйб с Джоуи знали почти всех, кто родился и вырос в Хаддане, хотя теперь, когда на окраинах появилось столько домов и столько семей перебралось сюда из Бостона, становилось все труднее запоминать лица и имена. А еще совсем недавно любой житель городка был прекрасно знаком с историей каждой семьи, что запросто могло обернуться против того, кто попал в неприятности. Например, Эйб с Джоуи были непослушными мальчишками. Подростками они превышали скорость, курили столько марихуаны, сколько удавалось раздобыть, пользовались фальшивыми удостоверениями личности, чтобы покупать выпивку в Гамильтоне, где никто не знал их фамилий. Наверное, потому, что были сыновьями полицейских, они были обречены на то, чтобы попадать в максимально возможное число неприятностей. Естественно, никто не учил их плохому, они сами охотно нарывались. Эрнест Грей, отец Эйба, был начальником полиции и уволился всего восемь лет назад, вышел в отставку и уехал во Флориду; он шел по стопам собственного отца, Райта, который до него целых тридцать лет был шефом полиции, а заодно и местным героем. Райт не только считался лучшим в городе рыбаком, он еще прославился спасением трех глупых подростков из Хаддан-скул, которые катались на коньках по тонкому льду в один слишком теплый январский день. Эти мальчишки наверняка погибли бы, если бы Райт не подоспел с веревкой и собственной упрямой решимостью не дать им утонуть.

Пэлл Тош, отец Джоуи, тоже был хороший человек, его сбил пьяный водитель, парковавшийся на своем «крузере» в первый день Рождества того же кошмарного года, о котором они не говорили до сих пор, хотя оба были уже взрослыми людьми, старше, чем был Пэлл, когда погиб. Фрэнка Грея потеряли в августе, Пэлла в декабре, и после этого оба подростка совершенно отбились от рук. Кто знает, как далеко они бы зашли, если бы в итоге не попались на попытке ограбить дом старого доктора Хоува в Хаддан-скул. Когда их преступная деятельность была разоблачена, жители западной части города почувствовали, что их предали, а обитатели восточной утвердились в своих подозрениях. Они всегда недолюбливали эту парочку и не пустили бы дальше порога.

Вокруг ограбления поднялась большая шумиха, неприязнь горожан к ученикам Хаддан-скул, и наоборот, достигла высшей точки. Уже скоро на стоянке за гостиницей то и дело вспыхивали драки, кровавые стычки между подростками из городка и учениками Хаддан-скул. Однажды ночью в разгар особенно ожесточенного столкновения гранитного орла перед ратушей опрокинули, начисто отбив ему левое крыло. Каждый раз, когда Эйб проезжал мимо орла, он вспоминал тот год, и именно по этой причине он обычно ехал в город длинной дорогой, по Стейшн-авеню и через Эльм-драйв, избегая таким образом и лицезрения статуи, и воспоминаний.

Других мальчиков, скорее всего, отправили бы в исправительное учреждение для малолетних преступников, но Райт Грей поговорил с судьей Обри, товарищем по рыбалке, и попросил о снисхождении. В уплату за все неблаговидные поступки Эйб с Джоуи должны были в течение года заниматься общественными работами, подметая полы в ратуше и вытряхивая мусорные корзинки в библиотеке, в чем, должно быть, заключалась еще одна причина, по которой до сих пор Эйб избегал оба места. Несмотря на назначенное им наказание, Эйб с Джоуи продолжали грабить дома все время, пока занимались общественными работами. Для них это было словно наркотик, запретный бальзам, который успокаивал их души и помогал сдерживать гнев. Поскольку ни один из них не мог совладать со своим горем, они делали то, что казалось не только разумным, но и необходимым в данный момент: игнорировали каждый свою утрату. Они не говорили ни слова и продолжали нарушать закон. Особенно Эйб никак не мог остановиться. Он разбивал машины и был трижды отстранен от занятий в средней школе Гамильтона за один семестр, рекорд, никем не превзойденный по сей день. Они с отцом не могли находиться в одной комнате без того, чтобы не вспыхнула ссора, хотя оба понимали: каждая подобная стычка вызвана одним и тем же общим убеждением, что умер не тот сын.

В итоге Эйб переехал к деду и прожил на ферме Райта почти два года. Покосившийся домик Райта с маленькими ступеньками, ведущими на второй этаж, был выстроен в те времена, когда люди были ниже ростом, а их потребности – проще. Этот дом выглядел совершенно деревенским по сравнению с другими домами в городке, уборная совсем недавно была пристроена в заднем коридоре, а раковина на кухне сделана из мыльного камня и такая широкая, что в ней с легкостью можно было разделать форель или вымыть охотничью собаку. Каждую весну стаи дроздов гнездились вокруг дома, поедая лесные ягоды.

– Как ты можешь здесь жить? – спрашивал Джоуи всякий раз, когда заходил в гости.

Он убил массу времени на настройку телевизионной антенны, пытаясь поймать хоть что-нибудь на старенький телевизор Райта, но у него так ничего и не вышло.

Эйб каждый раз только пожимал плечами в ответ, потому что на самом деле ему самому в доме деда не нравилось решительно все. Ему не нравилось, что приходится идти полторы мили до школьного автобуса, не нравилось ужинать консервами шесть вечеров в неделю. Зато ему нравилось наблюдать, как сумерки сгущаются над полями, как чередуются свет и тень. Ему нравилось слушать, с каким звуком поднимаются в небо дрозды, когда он открывает заднюю дверь, вспугивая разом целую стаю. Теплыми вечерами Эйб ходил на луг, где одно заросшее травой место было обнесено стеной, ничем не украшенной, если не считать того, что в некоторых камнях блестела речная слюда. За стеной находилась безымянная могила, место последнего упокоения человека, которого много лет назад знал его дед, одной женщины, которая всю жизнь искала покоя. И покой можно было здесь обрести, и живым и мертвым, Эйбу хотелось бы, чтобы его брат тоже был похоронен здесь, на лугу. Но отец, разумеется, никогда бы этого не позволил, ведь это было равносильно признанию, что Фрэнк покончил с собой. Родители Эйба настаивали на том, что Фрэнк погиб в результате несчастного случая.

Если кто-то из горожан и думал иначе, ему хватало ума держать язык за зубами. Был один неприятный момент в зале для траурных церемоний, когда Чарли Хейл, семья которого более ста лет занималась подготовкой обитателей города к переселению в иной мир, требовал отказа от погребения в освященной земле, учитывая сомнительные обстоятельства смерти. Но Эрнесту Грею не составило труда поставить Чарли на место. Эрнест отвел его в сторонку, чтобы не слышала мать мальчиков, и сказал Чарли то, что сказал бы любому самодовольному кретину, который попытался бы отказать его сыну в месте последнего упокоения. После чего похороны продолжились своим чередом, и половина города пришла проститься. Но все равно Эйбу было бы гораздо легче, если бы Фрэнк лежал здесь, на лугу, где сладко и чисто пахла высокая трава и каролинские дикие розы вились по стене. На лугу всегда было пустынно, но как-то днем Эйб поднял глаза и заметил, что дед наблюдает за ним с порога задней двери. День был ветреный, и белье на веревке мотало взад-вперед, оно хлопало, как будто в упоительном голубом воздухе что-то разрывалось.

Все это время Джоуи не задавал никаких вопросов, когда Эйб опускал кулак на стекло витрины или ввязывался в драку на стоянке у «Жернова». Ему не нужно было спрашивать о причинах. И хотя с тех пор прошло уже двадцать два года, Эйб с Джоуи продолжали вести себя с той же настороженностью, Эйб был особенно твердо убежден, что лучше всего жить одному. «Ни во что не ввязываться» стало не только его девизом, это было его жизненное кредо, во всяком случае до сего дня. Кто знает, почему скорбь охватывает тебя в этот день, а не в другой. Кто может объяснить, почему некоторые обстоятельства меняют человека. У Эйба не было причин расстегивать пуговицы черного пальто мертвого мальчика, но он почему-то это сделал. Он знал, что тело нельзя трогать до приезда бригады экспертов, но откинул тяжелые, напитанные водой полы пальто, а затем открыл лицо мальчика, несмотря на эти широко раскрытые глаза. Когда он сделал это, начал подниматься ветер; хотя в это время года похолодание было самым обычным делом, любой, кто вырос в Хаддане, знал: холод первого ноября предвещает плохую погоду чуть ли не до самой весны.

– Какая у тебя версия? – Джоуи опустился на колени рядом с Эйбом. – Парень из Хаддан-скул?

Джоуи обычно предоставлял думать Эйбу. При таком давлении со стороны домашних ему было чем занять мозги, не отягощая их еще и предположениями и теориями.

– Думаю, да. – С близкого расстояния кожа мальчика казалась голубой. На лбу был багровый синяк, темный, почти черный. Скорее всего, ударился головой о камни, когда течение потащило тело вниз по реке. – Бедный ребенок.

– Бедный ребенок, как бы не так!

Парни из судебно-медицинской бригады не спешили, и когда Джоуи посмотрел на часы, то понял, что не поспевает на урок танцев у Эмили; теща будет стонать и жаловаться, мол, он никогда не думает ни о ком, кроме себя, а Мэри-Бет изо всех сил будет сдерживаться, чтобы не сказать лишнего в присутствии детей, отчего он только почувствует себя еще более виноватым.

– В Хаддан-скул бедные не учатся.

Стоя на коленях на берегу реки, Эйб чувствовал, как холод заползает под одежду. Его темные волосы слишком сильно отросли, теперь они намокли, может быть, поэтому его пробирала дрожь. Он всегда гордился своей непробиваемостью, но сложившаяся ситуация как-то подействовала на него. Погибший мальчик ростом был почти с Эйба, но такой худой, что под белой прилипшей рубашкой виднелись все ребра, как будто бы там уже лежал скелет. Должно быть, он весит не больше ста двадцати фунтов. Эйб решил, что еще он, наверное, был способным, как Фрэнк, который окончил среднюю школу в Гамильтоне и осенью должен был уехать в Колумбию. Целая жизнь была у него впереди, вот в чем дело, у семнадцатилетнего юноши нет причины брать ружье деда и стрелять в себя.

Джоуи поднялся и приставил руку козырьком ко лбу, он пытался разглядеть дорогу сквозь рощу диких олив. Никакой бригады из Гамильтона не было видно.

– Хорошо бы собрать всех этих детишек из Хаддан-скул, посадить в самолет и отправить обратно в Коннектикут, или Нью-Йорк, или черт их знает откуда они еще.

Эйб невольно отметил про себя, что хотя Джоуи решительно отстаивает семейные ценности и постоянно твердит Эйбу, насколько счастливее он был бы, если бы наконец остепенился, в глубине души он все тот же воинственный хулиган. Джоуи всегда был задирой, им и остался. Как-то жарким весенним днем, когда они еще были детьми, Джоуи нырнул в пруд Шестой Заповеди, совершенно голый, как в день своего рождения, не подозревая о том, что неподалеку затаилась ватага мальчишек из Хаддан-скул, которая дожидается момента, чтобы украсть его одежду. Джоуи уже трясся от холода, когда его нашел Эйб, но тем же вечером Джоуи разогрелся. Они прихватили с собой Тедди Хамфри, который был готов драться с кем угодно, в любое время и в любом месте. Уже скоро они выследили группу учеников из Хаддан-скул, идущих на станцию, они застали их врасплох и сбили с них спесь, и только спустя долгое время Эйб задумался, почему тогда им с Джоуи не было дела, те ли это ребята, которые были виновны в краже одежды у пруда.

– Ты все еще даром растрачиваешь силы на ненависть к ребятам из Хаддан-скул?

Эйб изумился, насколько непоколебимым может быть его друг.

– Ко всем и каждому. Чуть меньше к тем, кто уже умер, – признался Джоуи.

Оба они прекрасно помнили, как смотрел на них доктор Хоув, когда разбиралось их дело об ограблении, будто бы перед ним были насекомые, плевки, марающие его вселенную. Доктор Хоув был тогда уже дряхлым и такой слабым, что его принесли в здание суда, но он нашел силы, чтобы подняться и назвать их головорезами, и почему бы ему не назвать их так? Разве не такими они были? Но в то же время они чувствовали себя оскорбленными каждый раз, когда кто-нибудь из учеников Хаддан-скул узнавал их в городе и переходил на другую сторону улицы. Может быть, этот мертвый мальчик делал бы то же самое, если бы тогда был их ровесником, может быть, они и для него были бы плевками.

– Какая у тебя версия?

Джоуи считал, что это самоубийство, но, разумеется, не собирался произносить такое слово вслух в присутствии Эйба. Хотя, по слухам, самоубийства случались в Хаддан-скул – первокурсники не выдерживали академических строгостей или ломались под гнетом социума, – об этом не говорили громко, как и в случае с Фрэнком Греем, сыном начальника полиции и заодно внуком местного героя. В таких случаях не бывало ни вскрытия, ни медицинской экспертизы, только закрытый гроб. И никаких вопросов.

– Я бы сказал, несчастный случай.

Почему бы Эйбу не высказать первым эту догадку? В конце концов, несчастные случаи происходят все время. Стоит отвернуться – и пропал, можно упасть с лестницы, удариться головой о камень, спустить курок ружья, вроде бы незаряженного. Можно прицелиться и выстрелить, не успев подумать. Смерть по неосторожности, вот как это называется. Случайная смерть.

– Ага. – Джоуи облегченно закивал головой. – Наверное, ты прав.

Эйб с Джоуи оба предпочли бы простой несчастный случай сложному запутанному делу вроде гибели Фрэнка Грея. Люди, находившиеся в тот момент в миле от места происшествия, клялись, что слышали выстрел. Они до сих пор точно помнили, где находились в ту минуту: собирали в саду фасоль или были в ванной комнате, готовясь принять холодную ванну. Стоял раскаленный добела август, самый безжалостный месяц в Хаддане, буки и кусты малины казались пыльными от жара. Обещали грозу, и в воздухе угадывался запах дождя, соседи побросали все свои дела, подбежав к окнам и дверям. Многие подумали, что услышанный ими после обеда звук был раскатом грома. Эхо гуляло над городком целую минуту, которая некоторым показалась вечностью, они продолжали слышать этот раскат, стоило только закрыть глаза.

Много лет назад в городах Массачусетса на могилы тех, кто сам лишил себя жизни, поверх надгробий ставили камни, поговаривали, будто такие отчаянные души бродят по ночам, не в силах покинуть мир живых, тот самый мир, которого они себя лишили. В таких городах, как Кембридж, Бедфорд, Брустер и Халл, в сердце каждого, кто сам лишил себя жизни, загоняли кол, а похороны поспешно проводили где-нибудь в поле, зная наверняка, что после этого на выбранном клочке земли ничего не будет расти. Некоторые верят, что, если человек твердо намерился совершить самоубийство, никакая сила не сможет его остановить. Те, кто живет рядом с рекой или озером, говорят, будто спасать тонущего незнакомца – к несчастью, уверенные, что такой человек в конечном итоге поднимет руку на своего спасителя. Но некоторые люди просто не в силах бездействовать, когда на берегу лежит мертвое тело, и Эйб никак не мог оставить его в покое и ждать приезда бригады. Он стянул с парня мокрую белую рубашку и обнаружил множество тонких кровавых полосок на животе и груди. Камни в реке Хаддан острые, течение быстрое, так что ничего удивительного, что тело исцарапалось, пока путешествовало вниз по течению. Странным было то, что кровь продолжала сочиться и капельки выступали из ран.

– Что это такое?

Джоуи горячо мечтал оказаться где-нибудь в другом месте. Лучше всего было бы остаться в постели с Мэри-Бет, но если это невозможно, то тогда он с большим удовольствием регулировал бы движение на шоссе номер семнадцать, чем торчал тут с Эйбом.

– У него не должна идти кровь, – сказал Эйб.

Раздался плеск, и оба полицейских вздрогнули, словно от выстрела. Виновником переполоха оказалась всего лишь водяная крыса, ищущая пропитание, но зверек здорово их напугал. Однако беспокоила их не только крыса. Она прекрасно знали, что мертвые тела не кровоточат.

– Наверное, вода скопилась под кожей в порезах и царапинах, смешалась с кровью и теперь просто вытекает. Он насквозь пропитался водой, – с надеждой предположил Джоуи.

Эйб слышал, что кровь погибшего человека обычно разжижается, а не высыхает, и когда он присмотрелся внимательнее, то увидел, что несколько темных маслянистых лужиц уже скопилось на земле. Скорее всего, выдру привлек запах крови.

– Скажи, что я прав, – попросил Джоуи.

Повисла тишина, если не считать шума реки и пения лесного дрозда. Кусты боярышника и дубы почти оголились, и хотя виргинская лещина кое-где еще цвела, цветки были такие сухие, что разлетались от порывов ветра. Заболоченные берега реки уже побурели, а поля за зарослями паслена и тутовника стояли еще более темные. В воздухе ощущался вкус смерти, такой, будто глотаешь камни.

– Ладно, – сказал Джоуи, – вот тебе другая версия. Скорее всего, мы здорово его встряхнули, когда доставали из воды. Поэтому кажется, будто у него до сих пор идет кровь.

Джоуи всегда нервничал рядом с трупом, у него был чувствительный желудок, его часто тошнило. Один раз, когда их отправили забирать тело новорожденного младенца, аккуратно завернутого в полотенце и уложенного в мусорный контейнер за Хаддан-скул, Джоуи даже потерял сознание. Вскрытие показало, что младенец умер еще до рождения, но сама мысль о том, будто кто-то мог избавиться от ребенка таким бессердечным способом, взбудоражила весь город. Виновного так и не нашли, и, хотя доктор Джонс подчеркивал, что доступ к мусорным бакам был у любого горожанина, ассоциация выпускников Хаддан-скул в тот же год выстроила для города центр отдыха.

Подобные дотации всегда имели место каждый раз, когда в школе складывалась щекотливая ситуация. Второе здание городской библиотеки было построено после того, как ученики Хаддан-скул, катаясь на угнанной машине, влетели в фургон Сэма Артура, когда он возвращался домой с заседания городского совета, а оказался в больнице с двумя сломанными ребрами и ногой, которую собрали заново, скрепив металлическими штырями. Новый городской корт явился результатом наркотического скандала, в котором был замешан сын конгрессмена. Эти подарки, сделанные для города, мало что значили для Эйба. Он не пользовался библиотекой, и одного вечера пинг-понга в развлекательном центре в обществе Джоуи и его детей хватило, чтобы вызвать у него мигрень. Нет, Эйба гораздо больше интересовал багровый кровоподтек на лбу у мальчика. Его гораздо больше занимали раны, которые не желали закрываться.

Теперь у Эйба возникло странное ощущение в шее сзади, будто там засело что-то острое. Это был осколок чужой смерти, он не имел к нему никакого отношения, но все равно торчал там. Светлые глаза Эйба уже приобрели отсутствующее выражение, верный признак того, что он готов испортить себе очередной отрезок жизни. Он выводил из себя шефа, Глена Тайлза, то отказываясь отпускать старого судью Обри с простым предупреждением, когда тот был задержан по дороге домой из «Жернова» с повышенным уровнем содержания алкоголя в крови, то читая нотации мэру за превышение скорости, когда любой другой коп в Хаддане отпустил бы его, в лучшем случае ласково пожурив. Подобные нелепые выходки Эйб позволял себе и в личной жизни. Он то порывал с очередной женщиной, бывшей от него без ума, как эта миленькая Келли Эйвон, которая работает в банке, то забывал оплатить счета и даже не замечал, что у него отключено электричество, пока молоко в холодильнике не скисало. Если бы Джоуи периодически не прикрывал Эйба, тот наверняка вылетел бы с работы, несмотря на репутацию отца и деда. Сегодня, как и много раз до того, Джоуи, как мог, старался развеять мрачное настроение друга. Надо сменить тему, переключиться на что-нибудь более вдохновляющее.

– Как прошел вчерашний вечер? – поинтересовался Джоуи, который знал, что у Эйба свидание с новой женщиной: он познакомился с ней после автокатастрофы, произошедшей на семнадцатом шоссе.

Эйб уже перепробовал всех одиноких женщин в Хаддане и заодно в Гамильтоне, и все они уже знали, что он не желает брать на себя ответственность. Ему приходилось идти все дальше в поисках женщины, которая захочет предоставить ему шанс.

– Ничего не вышло. Мы хотели разного. Она желала разговаривать.

– Может, тебе никто не удосужился сообщить, Эйб, но разговаривать с женщиной – это не то же самое, что просить ее назначить дату свадьбы. Как я могу трудиться на благо общества, когда ты в таком состоянии? Я не получаю никакого удовольствия от твоей интимной жизни. Слишком много жалоб и недостаточно секса. С тем же успехом ты бы мог быть женат.

– Что я могу сказать? Постараюсь устроить какое-нибудь более бессмысленное свидание, чтобы было что тебе рассказать.

– Ага, давай, – бодро согласился Джоуи и, услышав звук сирены, полез вверх по склону, встретить подкрепление из Гамильтона.

Эйб стоял рядом с мальчиком, хотя и знал, как это опасно. Дед предостерегал его, что каждый, кто слишком долго остается рядом с мертвым телом, рискует взвалить на себя его тяготы. На самом деле Эйб уже чувствовал, как его пригибает к земле, словно воздух вдруг сделался слишком тяжелым, и, несмотря на старую кожаную куртку, продолжал трястись от холода. В этот первый день ноября он осознал, насколько сильно хочет жить. Он хотел слышать шум реки, птичье пение и ощущать боль в поврежденном колене, которое всегда ныло в сырую погоду. Он хотел быть пьяным и целовать ту женщину, которую по-настоящему желает. Этот мальчик, тело которого он сторожит, никогда не испытает всего этого. Его возможности смыла вода, унесла в самые глубокие омуты на реке, туда, где прячется самая крупная форель, гигантская рыбина, у которой, как говорят, бриллиантовые клыки, отражающие солнечный свет, он слепит рыбаков, и форели каждый раз удается ускользнуть.

Поздним утром, после того как в Хаддан-скул подтвердили, что один из учеников действительно отсутствует, утонувшего мальчика завернули в черный пластик и обложили льдом, подготовив тело к перевозке в Гамильтон, поскольку в Хаддане не было условий для проведения вскрытия. Эйб рано ушел с работы, он отправился посмотреть, готова ли санитарная машина. Старая полицейская машине Райта была припаркована у погрузочной платформы, ее держали скорее из сентиментальных чувств, хотя Эйб часто на ней выезжал. Дед любил прокатиться по ухабистой дороге вдоль реки, и, когда Эйб подрос, Райт часто брал внука с собой, хотя дед Эйба далеко не всегда ездил за форелью. Он оставлял Эйба в машине и возвращался с букетом синих ирисов, которые росли по берегам реки. Цветы казались такими маленькими в огромных ручищах Райта, словно это были крошечные фиолетовые звездочки, упавшие с неба. Ребенок с легкостью мог поверить, что если подбросить их вверх, так высоко, как только может человек, они, наверное, никогда больше не вернутся на землю.

Какой-нибудь другой взрослый человек, собирающий у реки цветочки, может быть, и походил бы на дурака, но только не Райт Грей. На обратном пути на ферму дед всегда наказывал Эйбу держать цветы осторожно и ни в коем случае не помять. Иногда, в жаркий весенний день, вместе с ирисами в машину приносили пчелу, и приходилось открывать все окна. Несколько раз бывало, что пчела так и ехала с ними всю дорогу до дома, гудя как безумная и зарываясь в букет, вот до чего душистыми были те дикие ирисы. Райт никогда не относил букет в кухню, где бабушка Эйба, Флоренс, готовила ужин. Вместо этого он нес их за дом, на луг, где росла высокая трава и где женщина, которую он знал много лет назад, обрела покой. Может быть, именно тогда в Эйбе и проснулась его подозрительная натура. Еще тогда ему казалось, что существует некая правда, которую он никак не может уловить, а сейчас он не мог понять, почему не упорствовал в том, чтобы отыскать ее, и почему не задался самым простым и самым сложным вопросом из всех: почему?

Очень долго он мечтал отыскать способ разговаривать с мертвыми. Неизвестность – такая штука, которая преследует человека, она может терзать его десятилетиями, год за годом, пока случайное и намеренное не сплетутся в единую удавку сомнения. Все, чего хотел Эйб, – десяти минут разговора с мальчиком, который, возможно, сам предпочел покончить с жизнью. «Ты действительно хотел это сделать?» Это все, что он хотел узнать. «Ты громко кричал, разносился ли твой голос эхом над вершинами деревьев, поднимаясь к облакам? Видел ли ты под конец голубое небо или только быстро спускающийся черный занавес? Твои глаза остались широко раскрытыми, потому что ты еще не пресытился жизнью и знал, сколько всего еще не успел повидать, целые годы, десятилетия жизни, тысячи ночей и дней, которых у тебя больше нет?»

Когда утонувшего мальчика отвезут в Гамильтон, он наверняка посинеет по дороге, точно как серебристая форель после того, как ее поймают на крючок и сунут в рыбацкий мешок, вместе с пустыми пивными бутылками и неиспользованной наживкой. При всех вероятностях, не было фактов, за которые можно зацепиться, не было никаких доказательств, но раны мальчика взывали к нему. Эйб сел в машину деда, решив ехать вслед за санитарной машиной, по крайней мере какое-то время. Он решился на это, хотя был совершенно уверен, что жизнь его будет гораздо проще, если он вернется назад.

– У нас что, эскорт? – крикнул водитель санитарной машины через открытое окно, когда они остановились на выезде из города.

Эйб узнал водителя, Крис Уайтек, они вместе учились в средней школе, он занимался баскетболом и в последнем классе сломал руку. Час скидок еще не наступил, а грязная стоянка у «Жернова» была уже почти наполовину забита. По правде говоря, машина Эйба тоже часто стояла здесь, между «шевроле» и пикапами, и этот факт Джоуи Тош пытался скрыть от Глена Тайлза, как будто в таком городе что-то можно удержать в тайне. Но в этот ноябрьский день Эйб не испытывал ни малейшего желания занять свое обычное место в баре. Истина имеет такое забавное свойство: как только человек решает отыскать ее, он так и вынужден идти за ней следом, и неважно, куда заведут его факты.

– Угадал, – крикнул Эйб Крису в ответ. – Я всю дорогу за вами еду.

По дороге Эйб вспомнил, что дед постоянно говорил ему: любой, кто найдет время, чтобы прислушаться, будет поражен, как много можно узнать, не прикладывая никаких усилий. По-настоящему наблюдательный человек может лечь на берегу у реки и услышать, где плещется рыба, да что там, форель практически дает указания любому, кто захочет их получить. И поскольку его дед был лучший рыбак в городе и всегда давал полезные советы, Эйб начал прислушиваться. Он подумал о темной отметине на лбу мальчика, о синяке цвета дикого ириса, и решил, что в кои-то веки за свою жизнь проявил внимательность. Он взял на заметку то, что хотел ему сказать утонувший мальчик.

Новости распространялись по Хаддану быстро, и к полудню большинство жителей уже знали о случившемся. После начальной порций догадок и сплетен люди перенасытились слухами и просто умолкли. На всей территории школы, в самых неожиданных местах, стояла тишина. В кухне не грохотали кастрюли и сковородки, в общих комнатах не было слышно разговоров. Учителя отменили занятия, первый раз за год никто не играл в американский футбол. Находились такие, кто только и мечтал заняться своими делами, но большинство не могли так просто отмахнуться от этой смерти. Многие общались с Гасом в школе, и по большей части это общение не было дружеским. Те, кто проявлял жестокость, знали об этом, и было их легион. Тех, кто не садился с ним в кафетерии за один столик, тех, кто отказывался одолжить ему конспекты по пропущенным занятиям, кто шептался у него за спиной, кто смеялся ему в лицо, кто презирал его, не замечал его или не удосуживался узнать его имя. Девушки, которые считали себя слишком хорошими, чтобы разговаривать с ним, теперь лежали в постелях с мигренью. Мальчики, которые кидали в него волейбольными мячами во время занятий физкультурой, угрюмо мерили шагами свои комнаты. Ученики, которые с восторгом кидались на легкую добычу, теперь опасались, что их последние неблаговидные поступки уже записаны в некий небесный кондуит и помечены черными чернилами, стереть которые невозможно.

Товарищи Пирса были не единственными, кого терзали угрызения совести, несколько членов преподавательского состава так расстроились, услышав о смерти Пирса, что не смогли заставить себя съесть ланч, хотя на десерт подавали шоколадный пудинг, который все обожали. Учителя, ставившие низкие оценки и порицавшие неряшливый почерк и пятна от кофе, которыми сопровождались работы Гаса, теперь находили, что за корявыми буквами скрывался яркий и оригинальный ум. Линн Вайнинг, которая с нетерпением ждала исключения Гаса за исполненную им серию черных картинок, вынула полотна из шкафа для отвергнутых работ и поразилась, увидев светящиеся цветовые пятна, которых не заметила раньше.

Было устроено общешкольное собрание, в конце дня все собрались в актовом зале послушать, как Боб Томас говорит о смерти Гаса, называя ее несчастной случайностью, но слухи уже поползли, и все считали ее самоубийством. На столах рядом с библиотекой был выставлен некролог, а Дороти Джексон, школьная медсестра, выдавала транквилизаторы, заодно со льдом и сверхсильным тайленолом. Особенное опасение внушали обитатели «Мелового дома», бывшие к усопшему ближе всех, так что бывшего зятя Шарлотты Эванс, психолога Фила Эндикотта, позвали перед ужином на дополнительную консультацию. Встреча состоялась в общей комнате «Мелового дома», и она явно была необходима. Первокурсники, которые жили вместе с Гасом наверху, казались особенно потрясенными, а Натаниэль Гибб, бывший мягкосердечнее остальных, вышел посреди консультации, когда Фил Эндикотт рассмотрел еще только две из пяти стадий горя. Под конец Дак Джонсон посоветовал своим подопечным почаще гулять и с пользой проводить каждый день, но никто его не слушал. Поскольку стены были тонки и канализация древняя, все слышали, как Натаниэля рвет в ванной комнате, они слышали, как в туалете раз за разом сливается вода.

По другую сторону зеленой лужайки девочки в «Святой Анне», которые ни разу не разговаривали с Гасом, теперь рыдали в подушки и мечтали изменить ход событий. Любой юноша, умирающий при загадочных обстоятельствах, легко становится предметом мечтаний: девушка вольна воображать, что произошло бы, если бы она только вышла прогуляться вдоль реки в этот последний вечер октября. Она могла бы окликнуть его и спасти, может быть, она даже могла бы утонуть сама, уйти на дно, совершая самоотверженный поступок.

У Карлин Линдер этот внезапный всплеск ложного сочувствия вызывал отвращение. В ней самой все бурлило, кипело от гнева и сожаления. Она отказалась идти на устроенное деканом собрание, вместо этого заперлась в ванной, где принялась выдергивать из головы светлые волосы и раздирать кожу неровными обкусанными ногтями. Пусть остальные думают что угодно, она-то точно знает, кого винить в смерти Гаса. Ее отвратительное поведение в ночь на Хэллоуин погубило и Гаса, и их дружбу, из-за чего возникло что-то холодное и злобное на том месте, где у Карлин должно было быть сердце. Чтобы выпустить наружу все гнусное, что в ней было, Карлин взяла с полки медицинского шкафчика бритву. Одно движение, и начали вытекать капельки крови, еще одно, и алый ручеек потек по руке. В итоге Карлин сделала шесть порезов. Ее собственная плоть была учетной книгой, в которую она заносила все, что сделала плохо. Первый порез был за скупость, второй за алчность, следующий – за то мелочное удовольствие, какое она получала, видя зависть других девочек, затем еще один за тщеславие и за трусость, и последний, самый глубокий, порез был за предательство друга.

В ту ночь, когда погиб Гас, Карлин снились разбитые яйца, всегда предрекающие несчастье. Поднявшись с постели ранним утром, она подошла к окну, и первое, что увидела, – дюжину разбитых яиц на дорожке внизу. Это была всего лишь глупая шутка, какие-то местные мальчишки закидали яйцами «Святую Анну», как делали каждый Хэллоуин. Но, глядя вниз на дорожку, Карлин понимала: кое-что она не сможет сложить снова, как бы сильно ни старалась. И когда было сделано объявление, не могла поверить, что Гаса действительно больше нет. Она побежала в «Меловой дом», почти уверенная, что наткнется на него в коридоре, хотя корпус был пуст, поскольку многие мальчики предпочли выбраться из замкнутого пространства. Никто не остановил Карлин, когда она поднялась на чердак, никто не заметил, как она вошла в комнату Гаса. Она свернулась клубочком на его аккуратно заправленной постели. К тому времени весь гнев и жар испарились, слезы Карлин были холодными и тоскливыми. Она рыдала так душераздирающе, что испуганные воробьи слетели с ивы, кролики задрожали в зарослях куманики и прижались крепче к холодной твердой земле.

Было почти время обеда, когда приехали двое полицейских. Оба они чувствовали себя неуютно на территории школы, и оба вздрогнули, захлопывая дверцы машины. Эйб уже съездил в Гамильтон и обратно, Джоуи завершил рапорт. Теперь они приехали сюда встретиться с Мэттом Фаррисом из медицинской бригады и быстренько осмотреть жилище покойника. Эйбел Грей отметил, как замечал и раньше, что трагедии имеют тенденцию отдаваться эхом. Например, подъезжая к месту аварии на скользкой дороге, он слышал звуки, которых никогда не замечал раньше: падающие листья, шорох гравия под колесами машины, шипение крови, растекающейся по снегу. В Хаддан-скул было слышно, как воздух колышется волнами. Было слышно птичье пение, шелест буковых ветвей, а за всем этим звучал чей-то плач, тоненькая ленточка тоски, поднимающаяся над крышами домов и кронами деревьев.

– Ты слышишь? – спросил Эйб.

Джоуи кивком указал на мальчика, проезжающего мимо на горном велосипеде, стоимость которого, наверное, равнялась месячной зарплате рабочего.

– Звон монет? Ага, слышу.

Эйб засмеялся, но его не покидало тягостное чувство, некое дурное предчувствие, какое накатывало на него по ночам, когда он стоял у окна, дожидаясь возвращения своего кота. Сначала он не хотел, чтобы кот жил у него, но однажды ночью кот просто пришел и устроился как дома, и вот теперь Эйб переживал, если его не было на крыльце, когда сам приходил с работы. Иногда он даже засиживался за полночь, пока чертов кот не соизволял появиться под дверью.

– Стой, – окликнул Эйб какого-то паренька, проходившего мимо. Мальчик тут же окаменел. В таком возрасте мальчишки безошибочно вычисляют копов, даже хорошие мальчики, которым нечего скрывать. – Который из них «Меловой дом»?

Парнишка указал им на здание, выстроенное так близко к реке, что ветви плакучих ив спускались прямо на крышу. Когда они подошли к дому, Эйб немного потопал ногами, сбивая с ботинок грязь, но Джоуи не стал себя утруждать. Возле дома было еще несколько дорогущих велосипедов, небрежно брошенных на землю. Хаддан был не тем местом, где требуется вешать замки на велосипеды или запирать двери на засов, разве что в те времена, когда в городе бесчинствовали Эйб с Джоуи и горожане толпами валили в скобяную лавку, закупая йельские замки и засовы.

Как только полицейские вошли в сумрачный коридор «Мелового дома», первой мыслью Эйба была та же самая мысль, какая посещала его много лет назад, когда они грабили дома: «Никто нас не останавливает». И это всегда удивляло его. «Никто ни за чем не следит».

Мэтт Фаррис дожидался в комнате отдыха для учеников, куря сигарету и используя в качестве пепельницы бумажный стаканчик.

– Где вас носило? – поинтересовался он, этот вопрос сделался уже чем-то вроде шутки, так как он сам и его напарник Кении Кук вечно опаздывали.

Он сунул окурок в стаканчик и выбросил все в мусорную корзину.

– Ты явился вовремя, потому что сегодня без Кении, – пошутил в ответ Джоуи.

– Пожар хочешь устроить? – спросил Эйб, глядя на дым, идущий из мусорной корзины.

– Спалить это место? А что, неплохая идея.

Мэтт был местным парнем, по-местному враждебно настроенный по отношению к школе, он некоторое время развлекался, глядя, как тлеет содержимое мусорной корзины, прежде чем залить все это стаканом воды.

– Значит, фотографий не будет? – спросил Эйб.

Снимки делал напарник Мэтта, Кении, но у него была еще одна работа, в лаборатории в Миддлтауне, и в экстренных случаях он не всегда мог бросить ее и приехать.

– Глен приказал не дергать его, – сказал Мэтт. – Не тратить на это дело слишком много времени.

Эйб успел заглянуть в несколько комнат, пока они шли по второму этажу, везде было предсказуемо сыро и ощущался острый запах нестираной одежды. Полицейские пошли наверх, согнувшись на последнем пролете лестницы, чтобы не стукнуться головой о низкий потолок. Им пришлось сгорбиться еще сильнее, когда они добрались до кроличьей норы чердачного помещения, с бумажными стенками и такими низкими потолками, что человеку роста Эйбела приходилось сутулиться все время. Даже Джоуи, который едва дотягивал до пяти футов и восьми дюймов, быстро ощутил клаустрофобию. Хотя они уже представляли себе, как живет другая половина города, все-таки и подумать не могли о таком.

– Чертова сырость! – пробурчал Джоуи. – Кто бы мог подумать.

Они-то всегда считали, что ученики Хаддан-скул живут в роскоши, с пуховыми постелями и каминами. То, чему они завидовали, на поверку оказалось всего лишь тесным чердаком, где доски пола ерзали от каждого шага и трубы выходили прямо из потолка.

Когда они подошли к комнате Гаса, Эйб снова услышал плач. На этот раз его услышали и Джоуи с Мэттом.

– Только этого нам не хватало. Какой-то избалованный маменькин сынок бьется в истерике. – У Джоуи оставалось меньше двадцати минут на то, чтобы доехать до дома, проглотить обед, оправдаться перед Мэри-Бет за все хозяйственные поручения, о которых он забыл или забудет в ближайшее время, а потом отправиться на дежурство в центр города. – Можем уйти, – предложил он. – Вернемся завтра.

– Ага, точно. – Эйб достал из кармана ролейд з [3] и закинул в рот несколько таблеток. – Давай-ка покончим с этим.

Гнетущее чувство, какое испытывал Эйб, все усиливалось. Он не выносил чужих слез, хотя должен был уже привыкнуть. Взрослые мужчины со слезами умоляли дать им еще один шанс, когда он задерживал их за управление автомобилем в нетрезвом состоянии. Женщины неоднократно припадали к его плечу, рыдая по поводу ничтожной дорожной аварии или пропавшей собаки. Но, несмотря на свой опыт, Эйб так и не привык в бурному выражению чувств, и дело только осложнилось, когда он открыл дверь Гаса и обнаружил, что маменькин сынок, о котором они говорили, на самом деле девочка ненамного старше Эмили, дочери Джоуи.

Что касается Карлин Линдер, она не слышала приближающихся шагов, и когда увидела Эйба, то первым ее движением было бежать. И кто стал бы ее винить? Эйб был крупный мужчина и в крошечной комнате на чердаке казался просто громадным. Но вообще-то Эйб не обращал на Карлин особенного внимания. Его гораздо больше занимало то, что он видел перед собой, то, что удивило его гораздо больше, чем плачущая девочка: в комнате было безукоризненно чисто.

Карлин поднялась с постели, она поняла, что Эйб полицейский, еще до того, как он представился, и на один ошеломляющий миг ей показалось, что сейчас ее арестуют, может быть, даже предъявят обвинение в убийстве. Вместо того Эйб подошел к шкафу и обнаружил, что рубашки там аккуратно развешаны на плечики, а ботинки выстроены в ряд.

– Гас всегда содержал комнату в таком порядке?

– Нет. Обычно его одежда валялась по всему полу.

Джоуи оставался в коридоре вместе с Мэттом Фаррисом. Когда он заглянул в комнату, ему не понравилось то, что он увидел. Очередная ученица Хаддан-скул, решил он, избалованная девчонка, которая разражается слезами каждый раз, когда не удается заполучить то, чего ей хочется.

– Наверное, стоит отвезти ее в участок. И там допросить.

Джоуи обладал способностью говорить не то, что нужно, и не в том месте, и этот раз не был исключением. Не успел Эйб заверить Карлин, что они не сделают ничего подобного, как девочка выскочила из комнаты. Промчалась по коридору, сбежала по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки разом.

– Блистательный ход. – Эйб развернулся к Джоуи. – Она, может быть, знала что-нибудь, а ты вломился и напугал ее.

Джоуи подошел к шкафу, пошарил на верхней полке.

– Вот оно! – Он достал полиэтиленовый пакетик с марихуаной и перебросил его Эйбу. – Если она есть, я всегда ее найду! – с гордостью сообщил он.

Эйб опустил марихуану себе в карман, может, пригодится, а может быть, и нет. Как бы то ни было, он не мог понять, как в комнате, такой чистой и аккуратной, могли столь легкомысленно забыть пакетик «травки».

Пока Мэтт Фаррис обрабатывал поверхности в поисках отпечатков пальцев, Эйб подошел к окну посмотреть, что видел отсюда утонувший мальчик. Окно находилось на такой высоте, что можно было разглядеть птичьи гнезда на ивах, дроздов, парящих над церковной колокольней в городе. С этого наблюдательного пункта леса на дальнем берегу реки казались бесконечными, целые акры боярышника и остролиста, диких яблонь и сосен. Ни пылинки на подоконнике, отметил Эйб, и на стекле тоже ни пятнышка.

– Возможны два сценария. – Джоуи подошел и встал рядом с Эйбом. – Либо парень сознательно убил себя, либо обкурился, потерял ориентацию и случайно утонул.

– Но ты не говоришь о возможности несчастного случая, – заметил Эйб.

– Из того, что я слышал, получается, что парень был неудачник. – Понимая, до чего может договориться, Джоуи быстро пошел на попятный, чтя память Фрэнка. – Я не хочу сказать, что только неудачники лишают себя жизни. Я вовсе не об этом.

– Жаль, что Келли нет. – Эйб не собирался говорить о Фрэнке. Не здесь. Не сейчас. – Мне все-таки хотелось бы получить фотографии этой комнаты, и я знаю, как это сделать.

Он заметил внизу на дорожке женщину с фотоаппаратом и кивком указал на нее Джоуи.

– Ничего себе, – сказал Джоуи. – Классная задница.

– Я показываю тебе на фотоаппарат, ты, идиот!

– Ага, я так и понял, что тебя привлек именно фотоаппарат.

Бредя через зеленую лужайку, Бетси Чейз размышляла, не она ли последней видела Гаса Пирса живым. Она не могла забыть момент, когда он перелез через кладбищенскую ограду, расстроенный ссорой с Карлин. Могла ли Бетси сделать что-нибудь, чтобы спасти его? Что, если бы она окликнула его, когда он растворился в лесу, что, если бы вышла вперед? Смогла бы она изменить то, что должно было произойти? Могло ли одно-единственное слово повернуть судьбу несчастного мальчика в другое русло, как одна-единственная звезда может указать дорогу в буране?

Фотоаппарат Бетси, как обычно, ободряюще хлопал ее по боку, но она чувствовала себя ошеломленной, голова шла кругом, может быть, из-за того, что она внезапно вышла с сумрачной, тенистой тропинки под лучи предзакатного солнца. В тени, отброшенной недавней смертью, даже от рассеянного солнечного луча могла закружиться голова. Бетси привалилась к одному из плакучих буков, чтобы восстановить равновесие. К несчастью, рядом гнездились лебеди. Они так ревностно охраняли свою территорию, что любой здравомыслящий человек пошел бы дальше, но Бетси посмотрела в видоискатель и начала наводить резкость. Она предпочитала смотреть на мир через стекло, однако продолжить ей не удалось, потому что ее кто-то окликнул. Бетси приставила козырьком руку ко лбу. На крыльце «Мелового дома» стоял человек, и его взгляд был устремлен на нее.

– Это фотоаппарат? – спросил человек.

Что ж, это было совершенно очевидно, но не более очевидно, чем тот факт, что глаза человека были светлые, прозрачно-голубые, и он обладал тем взглядом, какой запросто пригвождает человека к месту, лишая способности или желания двигаться. Бетси почувствовала себя одним из тех кроликов, которых встречала, гуляя в сумерки: хотя было совершенно ясно, что надо удирать, они оставались на месте, окаменевшие, даже когда такое поведение грозило неминуемой бедой.

Эйб двинулся к ней, так что удирать было бы глупо. Когда он достал удостоверение личности, Бетси мельком взглянула на фотографию. Эти фото на документы обычно нелепы, портрет из ГУЛАГа или с каторги, но этот человек казался симпатичным даже на своем фото в удостоверении. Лучше не смотреть слишком долго, Бетси знала, чего ей лучше не делать. Он был самый красивый мужчина из всех, кого она видела в Хаддане, а считается, что красивые мужчины никого не любят так сильно, как собственное отражение в зеркале. Однако Бетси невольно отметила несколько основных фактов, изучая его удостоверение: дату рождения, а заодно имя и цвет глаз, о которых она уже знала, что они поразительно голубые.

Эйб объяснил, что ему нужно, и повел ее к «Меловому дому». Пока Бетси шла рядом с ним, она не сводила глаз с лебедей, ожидая, что птицы нападут, шипя и хватая клювами за одежду и ботинки, но ничего такого не произошло. Один просто выглянул из гнезда, а второй продолжал шагать по дорожке, отчего Бетси прибавила шаг.

– Я видела Гаса Пирса прошлой ночью, – начала она вдруг рассказывать детективу. – Наверное, это было как раз перед тем, как он побежал к реке.

Эйб часто замечал, что люди выдают больше информации, чем от них требуется, без малейшего принуждения они отвечают на тот самый вопрос, который еще не был задан, сообщая детали, о которых сложно догадаться.

– Он был вчера не один.

Бетси кинула на дорожку крошки, завалявшиеся в кармане, но лебедь презрительно отнесся к ее угощению и поспешил вслед за ними, шлепая лапами по бетону. Слава богу, они уже подходили к спальному корпусу.

– Со светловолосой девочкой? – спросил Эйб.

Бетси кивнула, удивленная тем, что он знает.

– Они ссорились на старом кладбище.

– Настолько серьезно, чтобы он из-за этого убил себя?

– Все может быть. – Что с ней такое? Она, кажется, была не в состоянии замолчать, словно молчание в присутствии этого человека было гораздо опаснее, чем слова. – Сложно сказать, как может отреагировать влюбленный человек.

– Вы исходите из собственного опыта?

Краска разлилась у нее по шее и щекам, и Эйба странным образом тронуло ее смущение. Он шагнул ближе, привлеченный каким-то вкусным запахом, отдаленно напоминающим о домашних пирожных. Эйб, которому всегда было плевать на десерты, вдруг обнаружил, что мечтает об этих пирожных. Он испытывал горячее желание поцеловать эту женщину, прямо здесь, на дорожке.

– Не отвечайте на этот вопрос, – посоветовал он.

– А я и не собиралась, – заверила его Бетси.

На самом деле она не имела ни малейшего представления, как способны отреагировать влюбленные люди, кроме как выставить себя совершенными идиотами.

– Вы здесь преподаете? – спросил Эйб.

– Первый год. А вы? Вы здесь учились?

– Никто из жителей города никогда не учился в Хаддан-скул. Мы даже стараемся не бывать на территории школы.

Они подошли к двери, которая захлопнулась за Эйбом, когда он выходил, но он навалился на дверь всем весом, затем провел кредитной карточкой под засовом, вскрывая таким образом кодовый замок.

– Ловко, – сказала Бетси.

– Большой опыт, – ответил ей Эйб.

Бетси ощущала такое нелепо сильное влечение к нему, будто бы земное притяжение сыграло с ней злую шутку. Это был полный бред, но она никак не могла отдышаться. Влечение было из той категории, когда гадаешь, на что похожи поцелуи почтальона или как выглядит без рубашки садовник, ухаживающий за розами. Они с Эриком, естественно, потом посмеются над тем, как ее привлек к полицейскому расследованию человек с голубыми глазами. Естественно, она исполняет свой гражданский долг. Чтобы придать отношениям деловой характер, она обязательно отправит в полицейский участок счет за пленку и проявку.

– Вижу, ты заполучил фотографа.

Мэтт Фаррис представился сам и представил Джоуи, когда Бетси поднялась на чердак. Когда столько народу столпилось в комнате Гаса, каморка показалась еще меньше. Мэтт предложил всем выйти в коридор и дать Бетси возможность спокойно поработать.

– Ничего себе, – сообщил он Эйбу, когда они вышли.

Джоуи вытянул шею, чтобы лучше видеть, пока Бетси осматривала комнату Гаса.

– Слишком умная и слишком красивая для тебя, – сказал он Эйбу, – так что я бы на тебя не поставил.

Местные любили пошутить, что девяносто процентов женщин Массачусетса привлекательны, а остальные десять преподают в Хаддан-скул, но эти люди никогда не видели Бетси Чейз. Она была скорее привлекающей внимание, чем хорошенькой, с темными волосами и резко очерченной линией скул, ее брови были удивленно приподняты, как будто она недавно чему-то сильно поразилась и только теперь начала приходить в себя. Угасающий свет, падающий через окно, осветил ее так, что Эйб задумался, почему никогда не замечал Бетси в городе. Наверное, просто потому, что не замечал: не было смысла ухаживать за Бетси, которая и близко не соответствовала его излюбленному типу, хотя Эйб до сих пор так и не нашел этот свой тип. Женщина с нулевыми запросами, вот о какой он всегда мечтал в прошлом. Такая, как Бетси, только сделает его несчастным и просто выбросит под конец. Кроме того, ему уже слишком поздно испытывать новые душевные привязанности, у него, наверное, и не получится, даже если он попытается. Бывали ночи, когда он сидел один у себя в кухне, прислушиваясь к звуку поезда, направляющегося в Бостон, и втыкал в ладонь булавки, просто чтобы что-то почувствовать. Он клялся, что не чувствует ничего.

– Может, мне удастся взять у нее для тебя телефончик, – продолжал Джоуи.

– Ну, я даже не знаю. – Эйб толкнул его под ребра. – Кажется, это ты ею заинтересовался.

– Я интересуюсь всеми, – признался Джоуи. – Но чисто теоретически.

Все они громко смеялись над этими словами, когда Бетси закончила снимать и вышла к ним в коридор. Эйб хотел сразу же забрать у нее пленку, к чему она внезапно отнеслась с подозрением. Возможно, дело было в этом мужском смехе, который она совершенно справедливо отнесла на свой счет.

– Я сама проявляю свои пленки, – заявила Бетси Эйбу.

– Стремитесь к идеалу.

Эйб покачал головой. Точно не его тип.

– Ладно. – Бетси понимала, когда ее пытаются задеть. – Если хотите забрать пленку, забирайте. Очень хорошо.

– Нет, не стоит. Доделайте все до конца, напечатайте фотографии сами.

– Влюбленные ссорятся? – ехидно поинтересовался Джоуи, когда они выходили из «Мелового дома».

– Нет, – отрезали оба в один голос и посмотрели друг на друга, более смущенные, чем каждый из них согласился бы признать.

Джоуи ухмыльнулся:

– Ну разве вы не два сапога пара?

Но на самом деле всем им пора было отправляться каждому своим путем. Мэтт Фаррис уехал в лабораторию в Гамильтон, Джоуи вышел на крыльцо, чтобы позвонить по сотовому телефону жене, Бетси вернулась обратно на дорожку, по которой шла, когда ее окликнул Эйб:

– Можете прислать снимки в участок. – Эйб надеялся, что его голос звучит совершенно равнодушно.

Он не собирался бегать за каждой встретившейся ему женщиной, словно какая-нибудь плохо воспитанная собака. Он бодро помахал на прощание, хороший полицейский, который не желает ничего, кроме правосудия и справедливости. – Не забудьте приложить счет.

После того как она ушла, он мрачно застыл на месте, не замечая, что к нему приближается лебедь, пока тот не оказался у него под ногами.

– Кыш! – сказал Эйб птице.

Но лебедь как ни в чем не бывало подошел еще ближе. Хадданские лебеди славились своим странным поведением, может быть, потому что им приходилось проводить в Массачусетсе всю зиму, выискивая крошки под дверью столовой, будто нищим или бродягам. Огромные стаи канадских гусей пролетали над городом, останавливаясь только для того, чтобы подкормиться, а лебедям приходилось оставаться здесь, гнездиться в корнях ив, сидеть, нахохлившись, под живыми изгородями из лавра и шипеть на снег и лед.

– Прекрати на меня таращиться, – велел Эйб лебедю.

По тому, как птица смотрела на него, Эйб решил, что она собирается напасть, но вместо этого лебедь вдруг завернул за «Меловой дом». Эйб подождал немного, а затем тоже завернул за спальный корпус. Он не желал думать о женщинах и одиночестве, лучше всего сосредоточиться на следах, которые ведут от задней двери «Мелового дома» к реке.

Когда Джоуи закончил ругаться с Мэри-Бет по поводу того, должен он или не должен быть дома, когда в воскресенье придут на обед ее родители, Эйб жестом позвал его к себе.

– Что-то здесь не так.

Склон был грязный и мокрый, и, хотя дождя не было уже несколько дней, в траве стояли лужи.

– Угу, – согласился Джоуи, опуская в карман телефон. – Здесь воняет.

– Ты ничего не замечаешь?

То, насколько по-разному они воспринимают окружающий мир, всегда изумляло Эйба. Когда внимание Джоуи было сосредоточено на тучах над Гамильтоном, Эйб замечал лишь дождь в Хаддане. Джоуи видел разбитую машину, а все, что замечал Эйб, – единственную каплю крови на шоссе.

– Чертов лебедь следит за нами.

Лебедь устроился на заднем крыльце, распушив перья, чтобы согреться. У него были черные глаза, похожие на камешки, способные не моргать, даже когда тишину темнеющего неба прорезал шум самолета.

– А еще что-нибудь? – спросил Эйб.

Джоуи осмотрел крыльцо, только чтобы не обидеть друга.

– Метла. Она должна для меня что-нибудь значить?

Эйб привел его на тропинку, ведущую к реке. Тропинка была слишком чистая, в самом деле, ее явно подмели. Когда они снова подошли к крыльцу, Эйб перевернул метлу: концы прутьев были испачканы в земле.

– Да они просто чистюли, – заметил Джоуи. – Подметают заднее крыльцо. Но я видел и более странные вещи.

– А как насчет тропинки? Судя по всему, ее тоже кто-то подмел.

Эйб сел на ступеньку и посмотрел за деревья. Река в этом месте была широкая, течение быстрое. Ни камыша, ни тростника, ни ряски – ничего, что могло бы задержать предмет, увлекаемый вниз течением.

– Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, что ты ужасно подозрительный? – спросил Джоуи.

Люди говорили об этом Эйбу всю его жизнь, но с чего бы ему быть другим? По его мнению, любой, кто не проявляет осторожность, просто дурак, и именно поэтому он собирался как следует поразмыслить над этой ситуацией. Он, кто всегда следил за тем, чтобы не оказаться втянутым в чужие дела, уже завяз в этом деле слишком глубоко. После того как он высадил Джоуи возле дома, Эйб поймал себя на том, что думает о мальчиках, которые умерли слишком рано, и о женщинах, которые хотели слишком многого, и уже скоро он заблудился на улицах, знакомых ему с детства. Он не там свернул на Мейн-стрит, снова свернул не там на Лесной, подобную ошибку может совершить любой мужчина, которого отвлекают мысли о красивой женщине, и, прежде чем успел осознать, он уже ехал через мост туда, куда ездил его дед, к месту, где росли дикие ирисы. Спустя столько лет Эйб помнил, где это, он до сих пор с легкостью мог точно указать место, где река вливалась, медленная и глубокая, в пруд Шестой Заповеди.

Встречать этим же вечером в аэропорту отца мальчика выпало на долю Эрика Германа и Дака Джонсона, подобную обязанность добровольно не взвалил бы на себя никто, особенно Дак, для которого простой разговор казался делом сверхъестественным. Они выехали после ужина и ехали до самого Бостона в молчании. Уолтер Пирс ждал их перед терминалом «Ю-Эс-Эруэйз», и, хотя он был совершенно не похож на сына, Эрик с Даком тут же узнали его, они ощутили исходящую от него скорбь раньше, чем подошли пожать ему руку.

Они отнесли его чемодан к машине Эрика, к старенькому «вольво», повидавшему на своем веку столько миль. Пока они ехали, коротко поговорили о непостоянстве погоды, прекрасной, пока они проезжали Логан, но делавшейся все более пасмурной и ветреной по мере продвижения по трассе И-93, затем обсудили скорость перелета из Нью-Йорка. Час пик подходил к концу, когда они выезжали из города, и к тому времени, когда свернули на семнадцатое шоссе, дорога опустела, а небо сделалось синим, как ночью. Мистер Пирс попросил остановить в Гамильтоне, у лаборатории, где проводилось вскрытие, чтобы взглянуть на тело.

Хотя Гаса должны были привезти утром в Хаддан, чтобы кремировать в «Похоронном бюро братьев Хейл» и подготовить останки к перевозке в Нью-Йорк, хотя Эрик с Даком оба были измотаны всем этим делом до предела, они, разумеется, согласились сделать остановку. Кто бы мог отказать скорбящему отцу в последний раз взглянуть на сына? Но Эрик сожалел, что рядом нет Бетси. Она пережила жизненную катастрофу, лишившись родителей в раннем возрасте. Она, скорее всего, пошла бы в лабораторию вместе со старшим Пирсом, нашла бы какие-нибудь утешительные слова из тех, какие мечтают услышать люди, кому предстоит жить дальше. Но, поскольку ее не было, Уолтер Пирс один вошел в здание, тускло освещенное, с нехваткой персонала, где потребовалось несколько попыток, прежде чем было найдено нужное тело.

Дожидаясь на стоянке, Эрик с Даком недовольно бурчали и ели жареный арахис, который Эрик обнаружил в бардачке, затем перешли на энергетические батончики, которые Дак постоянно таскал с собой. Близость несчастья вызывает у некоторых людей голод, словно набитый желудок может защитить их от беды. Оба вздохнули с облегчением, когда мистер Пирс не потребовал от них никаких объяснений, особенно если учесть, что как раз они были теми взрослыми, которые отвечали за его сына. Хотя Эрик с Даком были воспитателями при «Меловом доме» уже пять лет, они никогда особенно не общались друг с другом. И теперь им совершенно нечего было сказать, особенно когда мистер Пирс вернулся в машину. Они слышали, как он плачет, пока выезжали на дорогу, ведущую в Хаддан, полоску асфальта, которая этой самой ночью казалась бесконечной. Мистер Пирс вдруг спросил, почему это случилось именно с его сыном. Голос его срывался и был едва слышен. Почему сейчас, когда мальчик только-только начинал жить? Почему Гас, а не чей-нибудь еще сын? Но поскольку ни Дак, ни Эрик не знали ответа, они не произнесли ни слова, а мистер Пирс так и проплакал всю дорогу до города.

Они отвезли его в гостиницу, обрадованные тем, что наконец можно вынуть из багажника его чемодан, и пожелали ему доброй ночи. После того как благополучно доставили мистера Пирса, Эрик с Даком Джонсом поехали прямо в «Жернов». Большинство народу из школы предпочитали сидеть в баре гостиницы, где мартини был дорогой, а шерри на сорок процентов состоял из водопроводной воды. Люди, которые родились и выросли в Хаддане, говорили, что если высокие цены и скверное обслуживание – это то, чего хочет Хаддан-скул, то так тому и быть, но сегодня Эрик с Даком хотели пива и виски и еще тихого местечка, где никто их не побеспокоит. Им требовалось что-нибудь тонизирующее после того, что они только что пережили, но пришлось отказаться от привычного сидения в гостинице – вдруг старший Пирс решит, что ему тоже нужно выпить; так что они доехали до «Жернова», заведения, на которое всегда поглядывали с презрением, хотя сейчас они быстро и с удобством устроились в баре.

Народ из Хаддан-скул почти не захаживал в «Жернов», за редким исключением, таким, как Дороти Джексон, школьная медсестра тридцати лет, которая любила час скидок, когда все напитки отпускались два по цене одного. Несколько местных мельком взглянули на новых посетителей, но никто к ним не подошел.

– Скверно, что Гас Пирс не был приписан к «Дому Отто», – произнес Эрик, ни к кому в особенности не обращаясь. Его не заботило мнение Дака Джонсона, он ни во что не ставил его, поэтому считал себя свободным говорить, что ему вздумается, в присутствии этого человека, особенно после того, как пропустил первую порцию «Джони Уокера», чистого, без льда и без воды. – Тогда бы это были проблемы Денниса Харди.

Он говорил о преподавателе геометрии, воспитателе из «Дома Отто», которого никто особенно не любил.

– Наверное, нам надо было внимательнее относиться к Гасу. Нужно было разговаривать с ним.

Дак сделал знак бармену, заказывая по второй. Тренера охватило неприятное чувство, какое он испытывал иногда, выводя каноэ на середину реки ранним утром, еще до восхода солнца, в то время, когда птицы распевают так, будто весь этот мир принадлежит им. В этот час бывало так мирно, что Дак ощущал собственное одиночество, огромную черную поклажу, которую ему предстоит тащить вечно. Человеку, предоставленному себе самому посреди реки, могут прийти на ум мысли, которых он избегает, он может зайти так далеко, что начнет анализировать свою жизнь. Каждый раз, когда это происходило с Даком, он всегда разворачивался и греб обратно к берегу.

– А я с ним разговаривал!

Эрик невольно засмеялся, вспомнив, что во внеурочное время парень был таким же некоммуникабельным, каким и на семинаре по истории для первокурсников, хотя присутствовал ли Гас или отсутствовал на семинарах Эрика, зависело от того, с какой стороны посмотреть. Мальчишка не снимал солнечные очки, несколько раз ему хватало наглости так прибавить громкость своего плеера, что весь класс слышал, как грохочет в наушниках бас. Эрик мечтал о том времени, когда Гаса Пирса исключат, и сейчас ему было несколько стыдно за такие мечты.

Но больше всего Эрика волновало, что скажут на совете. Он опасался, что фиаско, которое он потерпел с Гасом Пирсом, оставит свою отметину. Факт оставался фактом: Эрик был старшим воспитателем, и мальчик, находившийся на его попечении, погиб. Вряд ли можно сказать, будто Эрик, да и, если уж на то пошло, кто-нибудь другой, проявил халатность. У всех первокурсников сейчас тяжелое время, разве не так? Они тоскуют по дому, перегружены заданиями и, разумеется, проходят обряд посвящения в жизнь коллектива, они остаются низшими в иерархии, пока не докажут, что чего-то достойны. Разве Эрик не об этом самом говорил мальчику? Разве не предлагал Гасу научиться брать на себя ответственность и привести свою жизнь в порядок?

– Кого мне действительно жаль, так это отца. – Дак Джонсон был мрачен, как никогда в жизни. – Мужик отправляет сына в школу и не успевает и глазом моргнуть, как парнишка совершает самоубийство.

Все говорили об этом именно так, и даже Дороти Джексон признавала, оглядываясь назад, что имелись тревожные признаки во время его пребывания в лазарете: депрессия, мигрени, отказ от пищи.

– Да и кто бы ему не посочувствовал? – согласился Эрик, частично ради того, чтобы утешить Дака.

Казалось весьма вероятным, что еще один стакан, и тренер зальется слезами. Эрик заказал по последней, хотя это и означало, что они с Даком опоздают к часу отбоя. Но могут же они, в конце концов, расслабиться. «Меловой дом» уже пережил одну трагедию, так ведь? Значит, по теории вероятностей этой ночью не случится ничего дурного, даже если их не будет.

Если бы Эрик с Даком предпочли этим вечером напиваться в гостинице, они, наверное, столкнулись бы с Карлин Линдер и им пришлось бы докладывать декану о том, что она нарушает режим. Но, к счастью для Карлин, они находились на другом конце города. Хаддан казался особенно тихим, когда она в самом начале десятого отправилась в гостиницу. Аптека и «Селена» были уже закрыты, движение почти затихло, только редкие машины проезжали мимо, фары прорезали тьму, а затем их свет угасал, удаляясь в черноту. Ветви дубов на Мейн-стрит колыхались на ветру, листья падали, затем собирались растрепанными кучами под заборами и припаркованными автомобилями. Уличные фонари, сделанные под старинные газовые, которые стояли здесь в былые времена, отбрасывали на улицу длинные тени, чередующиеся с полосами желтого света. Это была ночь из тех, когда одинокий путник невольно прибавляет шаг и добирается до места назначения несколько взбудораженный, даже если его или ее визит не был вызван страданием или чувством вины.

В фойе гостиницы было пусто, если не считать женщины за конторкой, которая была в настолько растрепанных чувствах, что, когда Карлин спросила, может ли она встретиться с одним из постояльцев, лишь молча указала на внутренний телефон. Карлин была в своем единственном приличном платье из негнущегося голубого сатина, которое мать купила ей на распродаже у «Люсиль». Платье плохо на ней сидело и было настолько летнее, что, даже если бы Карлин надела поверх пальто, а не легкий черный кардиган, украшенный маленькими жемчужными бусинками, который был на ней сейчас, она все равно дрожала бы от холода.

Как только она услышала, как Мисси Грин, секретарша декана, упомянула о приезде в город отца Гаса Пирса, Карлин поняла, что должна с ним встретиться. Но сейчас у нее потели руки, пока она набирала номер его комнаты. Она тут же решила повесить трубку, однако, прежде чем успела это сделать, мистер Пирс ответил, и Карлин поспешно заговорила, спрашивая, не могут ли они встретиться в баре. В баре было пусто, если не считать бармена, который налил Карлин диетической колы с лимоном и позволил ей остаться на высоком стуле, хотя она явно не достигла еще совершеннолетнего возраста. В гостинице подобное ночное сидение допускалось, поскольку человека, имеющего иные намерения, гораздо лучше обслужили бы в «Жернове», заведении, уже дважды за последние годы лишавшемся лицензии на торговлю спиртным. Здесь, в гостинице, не играли в дротики, как играли в них в «Жернове», здесь не случалось шумных стычек, не подавали жареной картошки с рыбой, никакие бывшие жены не гонялись за мужьями, требуя выплаты алиментов. Правда, в темных кабинетах в дальней части бара иногда бывали люди, женатые не на тех, с кем приходили провести вечер, но сегодня было пусто даже в кабинетах; какие бы события ни имели место в Хаддане этим вечером, все они происходили в каких-то иных частях города.

Мистер Пирс был уже в постели, когда позвонила Карлин, и прошло минут пятнадцать или даже больше, прежде чем он спустился. У него было помятое лицо человека, который только что плакал.

– Я благодарна за то, что вы согласились со мной встретиться, вы ведь меня совершенно не знаете и все такое. – Карлин понимала, что болтает как какая-нибудь идиотка, но она слишком волновалась и замолкла только тогда, когда посмотрела ему в глаза, откуда на нее глядело горе. – Наверное, вы устали.

– Нет, я рад, что ты отыскала меня. – Мистер Пирс заказал виски с содовой. – Я счастлив познакомиться с другом Гаса. Он всегда вел себя так, будто у него вовсе нет друзей.

Карлин допила колу и смутилась, увидев на деревянной стойке мокрое кольцо. Она догадывалась, что администрация гостиницы уже привыкла справляться с подобными явлениями, наверное, должна существовать какая-нибудь полироль, которая оттирает круги, чтобы никто никогда и не подумал, что здесь было мокрое пятно.

– Думаю, вам следует знать, что это я виновата в случившемся, – сказала Карлин, потому что пришла сюда признать свою вину.

Несмотря на то что она дрожала, лицо ее пылало от стыда.

– Слушаю.

Уолтер Пирс внимательно смотрел на Карлин.

– Мы поссорились, и я отвратительно вела себя с ним. Все это было просто глупо. Мы обзывали друг друга, и я так разозлилась, что позволила ему уйти после нашей ссоры. Я даже не побежала за ним следом.

– Ты никак не можешь быть виновата в том, что случилось той ночью. – Мистер Пирс залпом проглотил виски. – Во всем виноват я. Я не должен был отправлять его сюда. Я думал, что делаю как лучше, и вот что получилось. – Уолтер Пирс подал знак бармену и, когда в руке у него оказалась вторая порция виски, повернулся к Карлин. – Люди говорят, что это был не несчастный случай.

– Нет. – Карлин была совершенно уверена в своих словах. – Он все время писал мне записки без всякого повода. Если бы он задумал такое, он обязательно написал бы мне. – Карлин уже плакала. – Мне кажется, он просто оступился. Бежал прочь от меня и упал.

– Не от тебя, – сказал мистер Пирс. – Он бежал от чего-то другого. Может быть, от самого себя.

Поскольку она, кажется, не собиралась успокаиваться, Уолтер Пирс протянул руку и вынул из-за уха Карлин серебряный доллар, этот жест так удивил девочку, что она едва не упала со стула. Однако фокус произвел нужное действие: слезы перестали катиться из ее глаз.

– Это просто иллюзия. Монета все время была у меня в руке. – В тусклом свете бара отец Гаса казался измученным. Ему не уснуть этой ночью и, наверное, много следующих ночей. – Это моя вторая профессия, – пояснил он Карлин.

– Правда?

– А он тебе не рассказывал? На неделе я преподаю в школе, а по выходным работаю на детских праздниках.

– В Нью-Йорке?

– В Смиттауне. Лонг-Айленд.

Как ловко Гас состряпал себе фальшивую биографию, в точности так, как Карлин себе. Они лгали друг другу все время, и, осознав это, Карлин затосковала по Гасу еще сильнее, как будто бы каждая сказанная ими неправда еще крепче притягивала их друг к другу невидимыми узами.

Мистер Пирс предложил Карлин взять себе что-нибудь из вещей Гаса, что-нибудь, что напоминало бы о нем. Хотя Карлин не собиралась ни о чем просить, она не стала колебаться. Она хотела получить черное пальто Гаса.

– Эту жуткую одежду? Он купил его в секонд-хенде, и мы здорово с ним поругались из-за этого пальто. Разумеется, он настоял на своем.

Полицейский департамент Хаддана уже вернул одежду, в которой было найдено тело Гаса, и все вещи лежали в номере мистера Пирса. Карлин подождала в коридоре, пока он вынесет пальто, которое было сложено и завязано веревкой.

– Ты точно не хочешь взять что-нибудь еще? Какую-нибудь книгу? Его часы? Пальто до сих пор сырое. Это же просто хлам. Зачем оно тебе? Оно же скоро рассыплется на куски.

Карлин заверила его, что хочет получить только пальто. Когда они попрощались, мистер Пирс обнял Карлин, отчего она снова заплакала. Она плакала, пока спускалась по лестнице и шла через фойе, позаботившись отвернуть лицо от неприятной женщины за конторкой. Было настоящим счастьем выйти из жаркой гостиницы и снова оказаться на прохладном ветру. Карлин шла по пустынным улицам городка, звук ее шагов гулко отдавался от бетона. Она прошла мимо закрытых ставнями витрин магазинов, затем срезала путь за одним из белых домов на Мейн-стрит, пройдя через премированный цветник Луизы Джереми, прежде чем оказалась в лесу.

Погода переменилась, как это часто случалось в Хаддане, температура упала на целых десять градусов. К утру первые заморозки оставят ледяную корочку на лужайках перед домами и на полях, и Карлин дрожала от холода в своей летней одежде. Ей показалось разумным остановиться и надеть пальто Гаса, хотя мистер Пирс и был прав – шерсть все еще оставалась сырой. Пальто было толстое, слишком большое, но Карлин закатала рукава и запахнула пальто так, что оно пошло складками на талии. И ей тут же стало очень уютно. Она производила гораздо меньше шума, когда пошла по лесу дальше, словно ей подарили покров тишины, помогающий скользить между кустами и деревьями.

Был уже двенадцатый час, и, если бы отсутствие Карлин в «Святой Анне» обнаружилось, ее записали бы опоздавшей к отбою. Наказанием была бы уборка столов в кафетерии на все выходные, ничего хорошего, но Карлин все равно не спешила. Одной в лесу было хорошо, а темноты она никогда особенно не боялась. В здешних лесах, хоть и густых, не встречалось тех опасностей, к каким она привыкла на болотистых землях Флориды. В Хаддане не водились аллигаторы, змеи, пантеры. Самыми опасными созданиями, с какими можно было столкнуться в лесу, были дикобразы, жившие в пустых бревнах. Койоты пугались людей, разворачивались и убегали, почуяв запах, а те немногие рыси, каких не успели истребить охотники, были еще пугливее, они прятались в норах и пещерах, не без основания опасаясь ружей, собак и людей.

Этой ночью единственным попавшимся навстречу Карлин зверем был маленький коричневый кролик, взбудораженное существо, напуганное ее присутствием до такой степени, что у него не хватало духу сдвинуться с места. Карлин опустилась на колени и попыталась прогнать кролика, в конце концов он побежал, помчался с такой скоростью, что можно было подумать, будто он только что спасся от гибели в кастрюле. Когда Карлин пошла дальше, она замедлила шаг, ей требовалось привыкнуть к тому, как пальто обвивается вокруг ног, иначе она запуталась бы в полах и упала лицом вниз. Намокшая ткань, должно быть, плавала на поверхности, как лист водяной лилии, пока Гас находился в воде, тяжелый и неподвижный. Поскольку Карлин занималась плаванием, она прекрасно знала о свойствах воды: человек движется в ней совсем не так, как в воздухе. Если бы она собиралась утопиться, то прежде всего сняла бы пальто, аккуратно сложила его и оставила на берегу.

Она уже миновала деревянную табличку, обозначающую границу школьной территории, сюда отчетливо доносился шум реки и острый запах мокрых берегов. Она слышала в воде плеск, наверное, серебристой форели, встревоженной внезапным падением температуры. Дальше по реке лесные утки сбились в стаю, чтобы было теплее, и Карлин слышала, как они переговариваются в зябком воздухе. Поднимался туман, особенно густой над глубокими омутами, где водилась самая крупная рыба. Серебристой форели было так много, что если бы каждая рыбина превратилась в звезду, реку залило бы светом, и тогда человек, плывущий на лодке, миновал бы Гамильтон и добрался до самого Бостона, ведомый сверкающей лентой воды.

Река Хаддан была на удивление длинной. Она текла, расходясь надвое, один рукав сливался с темными водами реки Чарльз, чтобы затем впасть в соленые воды бостонской гавани, а вторая часть растекалась по фермерским угодьям и лугам тысячью безымянных ручейков и протоков. Даже в ветреные ночи звук текущей воды можно было расслышать почти отовсюду в городе, наверное, из-за этого звука большинство горожан так крепко спали. Некоторые обитатели городка были не в силах проснуться, даже когда будильник трещал у них над самым ухом, а младенцы обычно спали часов до девяти-десяти утра. В начальной школе классные журналы были испещрены отметками об опозданиях, и все учителя прекрасно знали, что местные детишки большие любители поспать.

Но, разумеется, были и те, кто страдал бессонницей даже в Хаддане, и Карлин была из их числа. Теперь, когда Гаса не стало, самое большее, на что она могла надеяться, – слегка задремать и проснуться в два, в три пятнадцать или в четыре утра. Как она завидовала соседкам по комнате, которые умудрялись спать так крепко, не тревожась ни о чем на свете. Что же касается Карлин, она предпочитала по ночам уходить в лес, хотя пробираться через подлесок было непросто, здесь встречались абсолютно непроходимые заросли горного лавра и черного ясеня, а поваленные деревья преграждали путь. Не успела Карлин сообразить, что происходит, как наступила на полу черного пальто и, оступившись, споткнулась о перекрученные корни ивы. Хотя она быстро восстановила равновесие, лодыжка болела. Совершенно точно, эта прогулка по лесу отзовется ей во время завтрашней тренировки, она собьется со своего обычного темпа, может быть, даже придется отправиться в лазарет к Дороти Джексон, которая порекомендует ей прикладывать лед и наложить повязку.

Карлин нагнулась, чтобы растереть ногу и расслабить мышцы. И тогда, согнувшись, все еще проклиная кривые ивовые корни, она случайно заметила мальчишек, собравшихся в лесу. Вглядевшись в темноту, Карлин сбилась, насчитав семерых. На самом деле больше дюжины парней сидели на траве и поваленных бревнах. Небо к этому времени налилось свинцом, как будто на поверхность земли нахлобучили купол, и холод сделался неожиданно пронзительным. У Карлин в горле возникло странное ощущение, какой-то серный привкус, какой появляется, когда человек наталкивается на что-то такое, что явно хотели скрыть от посторонних глаз. Однажды, когда ей было всего пять лет, она зашла в комнату матери и обнаружила Сью и какого-то незнакомого мужчину, разгоряченных и голых. Карлин выскочила из комнаты и помчалась по коридору. Хотя она никогда не упоминала о том, что видела, еще несколько недель после того случая она не могла говорить, ей пришлось выдумать, будто она обожгла язык.

И сейчас, среди леса, ее охватило похожее чувство. Собственное дыхание эхом отдавалось в голове, она скорчилась, еще ниже пригнувшись к земле, как будто бы это она пыталась скрыться от посторонних глаз. Она могла бы уйти незамеченной, если бы осторожно поднялась на ноги и тихо продолжила свой путь, не успев разглядеть что-либо. Но Карлин вместо того перенесла весь вес на здоровую ногу, чтобы облегчить боль в растянутой лодыжке, и от этого движения у нее под ногой сломалась ветка.

В тишине раздавшийся звук ломающегося дерева прозвучал раскатом грома, отдался эхом, громким, как от пушечного выстрела. Мальчишки вскочили на ноги, сбившись в кучу, лица белели в темноте. Лужок, на котором они собрались, был особенно мрачным, поляна, где по весне мухи-поденки в изобилии откладывали перламутровые яйца и повсюду росла болотная капуста. Что-то от этого угрюмого места передалось и мальчикам, потому что в их глазах, лишенных всякого выражения, не было света. Карлин, со своей стороны, должна бы была обрадоваться, узнав мальчиков из «Мелового дома», и ощутить совершенное облегчение, заметив среди них Гарри, потому что с тем же успехом она могла бы натолкнуться на компанию гадких мальчишек из города. Но Карлин совершенно не успокоил тот факт, что это были ученики Хаддан-скул, от того, как они смотрели, вспоминались стаи диких собак, которые во множестве бродили по лесам Флориды. Дома, когда Карлин уходила ночью в лес, она всегда брала с собой палку на случай нежданного столкновения со сворой бродячих псов. При виде этих мальчишек, с которыми она училась в одной школе, Карлин в голову пришла та же самая мысль, которая посещала ее всякий раз, когда она слышала в лесу собачий вой. «Они могут растерзать меня, если захотят».

Чтобы совладать со страхом, Карлин развернулась к ним лицом, подпрыгнула и замахала руками. Несколько младших мальчиков, в том числе и Дейв Линден, с которым Карлин встречалась на некоторых занятиях, были охвачены ужасом. Даже Гарри выглядел угрюмо. Кажется, он не узнавал Карлин, хотя всего пару ночей назад говорил, что она любовь всей его жизни.

– Гарри, это я. – Голос Карлин прозвучал надломленно и жалко в сыром воздухе, когда она окликнула Гарри. – Это всего лишь я.

Она не сознавала, насколько сильно испугалась этих настороженно глядящих мальчишек, пока Гарри наконец не узнал ее и не замахал в ответ. Он повернулся к остальным и сказал что-то, явно успокоившее их, затем двинулся через лес, выбрав самый короткий путь, не затрудняясь посмотреть, на что наступает или что может сломаться у него под ногой. Голые черничные кустики и доцветающая виргинская лещина трещали под его ботинками, сминались хвощи и ядовитый сумах. Дыхание Гарри вырывалось холодными туманными облачками.

– Что ты здесь делаешь? – Он взял Карлин за руку и притянул ее к себе. Его куртка была из грубой шерсти, рука крепко держала девочку. – Ты нас напугала до полусмерти.

Карлин засмеялась. Она была не из тех, кто сознается, что испугался не меньше. Ее светлые волосы завивались локонами от сырого холодного воздуха, кожу покалывало. В зарослях кустов один из перепуганных кроликов пододвинулся ближе, привлеченный звуком ее приятного голоса.

– И за кого вы меня приняли? За чудовище из «ужастика»? – Карлин высвободилась из его хватки. – Вот я вас! – закричала она.

– Я серьезно. Двое парней решили, что это медведь. Хорошо, что у них не было ружья.

Карлин захохотала:

– Какие бравые охотники!

– Не смейся. В Хаддане встречаются медведи. Когда мой дедушка учился в Хаддан-скул, один медведь даже ворвался в столовую. Дед божится, что он сожрал пятьдесят два яблочных пирога и шесть галлонов ванильного мороженого, прежде чем его пристрелили. На полу, где теперь салатный бар, до сих пор видно кровавое пятно.

– Все это ерунда.

Карлин невольно улыбнулась, сбрасывая с себя ощущение жути, навеянное этим сборищем в лесу.

– Ну ладно. Может, и не там, где салатный бар, – согласился Гарри. Он заключил ее в объятия и притянул к себе. – А теперь ты скажи правду. О чем ты вообще думаешь, болтаясь по лесу в темноте?

– Ты со своими парнями тоже здесь.

– У нас собрание дома.

– Понятно, все вы пришли сюда, чтобы резать хвосты щенкам и есть улиток, или что у вас там принято.

– На самом деле мы собрались распить упаковку пива, которую раздобыл Робби. Как ты понимаешь, рассказывать об этом никому не надо.

Карлин приложила палец к губам, заверяя, что никому не скажет. Потом они посмеялись над тем, сколько правил нарушили и сколько раз их должны были бы за это отстранить от занятий. Они провели несколько ночей в лодочном сарае, и подобное романтическое времяпрепровождение, хотя и совершенно обычное среди учащихся, могло бы навлечь на них серьезные неприятности, если бы об этом узнали воспитатели.

Гарри настоял на том, чтобы проводить Карлин до школы. Хотя к тому времени, когда они добрались до Хаддан-скул, было уже за полночь, они все равно остановились поцеловаться в тени статуи директора, небольшое хулиганство, какое эта парочка любила позволять себе, проходя мимо.

– Доктор Хоув был бы потрясен, если бы увидел нас.

Карлин протянула руку, чтобы похлопать статую по ноге; некоторые утверждали, что это приносит удачу в любовных делах.

– Это доктор Хоув-то? Должно быть, ты никогда не слышала, что рассказывают об этом парне. Он никогда ни в чем себе не отказывал, а я должен обставить его. – Гарри поцеловал Карлин еще крепче. – Я просто обязан сломать ему хребет.

Листья буков шелестели, как бумага, сильно пахло рекой, пряной смесью дикого сельдерея и ряски. Когда Гарри поцеловал ее, Карлин показалось, как будто бы она сама тонет, а когда он оторвался от нее, она поняла, что думает о Гасе на дне реки; она представляла, как должно быть холодно лежать в тростнике, как, наверное, колышется вода от движения форелей, спешащих мимо в глубокую воду.

Лицо Гарри помрачнело, словно он догадался. Он провел рукой по волосам, как делал всегда, когда был чем-то раздражен и изо всех сил старался держать эмоции в узде.

– Это на тебе пальто Гаса?

Они стояли на дорожке, образующей контур песочных часов, какие придумала для влюбленных Анни, но больше уже не обнимались. На щеках Карлин рдели алые пятна. Она ощущала в груди что-то холодное, образовавшееся тогда, когда погиб Гас, это холодное грохотало и сотрясалось, чтобы напомнить ей о том, какую роль она сыграла в его гибели.

– А в чем проблема? – поинтересовалась Карлин.

Она отошла на шаг, и холод, который она ощущала, проявился и в ее тоне. Обычно девушки, с которыми гулял Гарри, были настолько ему благодарны, что никогда не перечили, так что реакция Карлин была для него неожиданностью.

– Слушай, ты же не можешь вот так разгуливать в пальто Гаса.

Он говорил с ней как будто с ребенком, мягко, но уверенный в собственной правоте.

– Ты будешь указывать мне, что я могу делать, а чего не могу?

Она была особенно красива сейчас, бледная и холодная, как эта ночь. Гарри тянуло к ней еще сильнее, именно потому, что она ему не поддавалась.

– Ну, во-первых, это чертово пальто мокрое, – сказал он. – Посмотри на себя.

Бусинки воды выступали из тяжелой черной ткани, и куртка Гарри промокла только оттого, что он обнимал Карлин. Но все равно Карлин уже неистово привязалась к этому пальто, и Гарри понимал, что она ни за что не откажется от него. Еще он знал, что чем искреннее звучат извинения, тем больше будет награда.

– Послушай, прости меня. У меня нет никакого права указывать тебе, как поступать.

Зеленые глаза Карлин были все еще затуманены, ее мысли было невозможно угадать.

– Я серьезно, – продолжал Гарри. – Я идиот, и я прекрасно понимаю, почему ты разозлилась. Ты имеешь полное право наказать меня за глупость.

Карлин ощутила, что лед внутри нее начинает таять. Они снова обнялись и целовались, пока губы не посинели и не сделались восхитительно горячими. Карлин подумала, что, может быть, они снова отправятся в лодочный ангар, но Гарри перестал ее обнимать.

– Мне бы надо пойти посмотреть, как там мои парни. Не хочу, чтобы кто-нибудь попался этой ночью. Они, знаешь ли, без меня заблудятся.

Карлин смотрела, как Гарри возвращается той же дорогой, которой они пришли, он обернулся и улыбнулся ей, прежде чем уйти обратно в лес. В одном Гарри точно был прав: с пальто текло. Под ногами Карлин на бетонной дорожке образовалась лужа. Стекающая вода была серебристой, словно ртуть или слезы. Что-то шевелилось в луже, и, наклонившись, Карлин с ужасом разглядела маленькую серебристую рыбку, такие рыбки часто встречались у берегов реки Хаддан. Когда девочка взяла ее в руки, рыбка прыгала у нее по ладони, холодная, как дождь, голубая, как небо, и надеялась, что ее спасут. У Карлин не было иного выбора как только бежать без остановки до самой реки, но все равно ее не покидало ощущение, что она, скорее всего, опоздает. Хотя она забежала в прибрежные камыши прямо в своих лучших туфлях, не обращая внимания на грязь и водяные лютики, прилипшие к платью, рыбку все равно было уже не спасти. Карлин стояла в бывшей лучшей, а теперь испорченной одежде и плакала из-за какой-то одинокой серебряной рыбки, а вокруг нее плескалась вода. Как бы она ни старалась, всегда будут те, кого еще возможно спасти, и те, кому назначено судьбой камнем пойти ко дну.