"Жизнь и смерть ордена тамплиеров. 1120-1314" - читать интересную книгу автора (Демурже Ален)

Глава 4. Сомнения и вопросы

Тысяча сто восемьдесят девятый год: полным ходом идет проповедь Третьего крестового похода, повсюду царит воодушевление. Тем не менее слышен и другой голос: «Deus non vult…», Богу это не угодно. Так впервые зазвучала последовательная критика крестового похода, которая исходила от английского клирика Ральфа Найджера.[427] Конечно, и до этого поражения вызывали сомнения; но ведь были и победы. А в 1187 г. все рухнуло в одночасье. Встал вопрос: почему? И главное: что делать? Как поступить, чтобы отвоевать Иерусалим? Об этом размышляли и иногда сомневались: как, опять Иерусалим? Не лучше ли сосредоточить внимание на самом Западе, где с ужасающей быстротой расползались ереси вальденсов и катаров? Тем не менее Запад снова вооружился в надежде возродить времена Первого крестового похода.

Однако в последовавшие годы идея крестового похода претерпела опасные изменения, привнесенные своими же организаторами: в 1202–1204 гг. воины Четвертого похода отклонились от своей цели в Египте и обрушились на христиан — византийских греков. Иннокентий III и папы XIII в. использовали крестовые походе в борьбе против своих недругов из Италии и других стран, например, императора Фридриха II Гогенштауфена и короля Арагона. В 1208 г. началась проповедь крестового похода против еретиков Лангедока: вскоре она привела к отвратительной бойне в Безье.

Об отклонении или искажении крестового похода сказано немало; мы бы сказали скорее об его распространении на все, что могло расцениваться как опасность. На самом деле, идея крестового похода с самого начала допускала принципы и средства, которые папство могло употребить и на другие цели, нежели освобождение и защита Святых мест. Фактически для папской власти крестовый поход стал скорее средством, чем целью: средством сохранить единство христианского мира; а стало быть, средством борьбы с любыми врагами Церкви — неверными, еретиками, отлученными, политическими противниками, короче говоря, со всеми, кто мог нанести ущерб этому единству.[428]

У папской власти было на это право, но крестовые походы нового типа вызвали шквал ожесточенной критики. Благодаря крестовому походу папство сумело объединить христианский мир во имя освобождения Гроба Господня. Опорочив идею крестового похода, папство утратило свой престиж и доверие; оно ослабело именно в тот момент, когда амбициозные светские власти поставили под вопрос его непререкаемый авторитет.[429] Матвей Парижский, как известно, враждебно настроенный по отношению к папе и военным орденам, писал, что король Кастилии Фердинанд Святой, умерший в 1252 г., «сделал для Церкви Христовой больше, чем папа и все крестоносцы, все тамплиеры и все госпитальеры, вместе взятые».[430] Когда в 1254 г. папа задумал организовать крестовый поход против королевства Сицилия, которое по-прежнему удерживали наследники Фридриха II, тот же Матвей Парижский с негодованием заметил: «Узнав об этом, тамплиеры, госпитальеры, патриарх и все прелаты, и жители Святой земли, которые сражаются с врагами Христа, были поражены в самое сердце. Ибо они возненавидели лицемерие папы».[431]

Один тамплиер Святой земли, Рико Бономель, выразил в стихах свой гнев и горечь после взятия Арсуфа в 1265 г. султаном Бейбарсом:

Вместе с папой под обвинение попала вся Церковь. В «Споре между крестоносцем и отказавшимся от креста» Рютбефа, дезертир заявляет:

Критики крестового похода принадлежали к разным слоям. В целом, изначальная цель — освобождение и защита Гроба Господня — под сомнение не ставилась. Этим объясняется живучесть идеи крестового похода, по-прежнему актуальной и в XIV и XV вв.: подтверждением чему служит составление различных проектов освобождения Святой земли, планов Филиппа VI Валуа или герцога Бургундского Филиппа Доброго, а также крестовые походы против турок Жана Бесстрашного в 1396 г. и Жака Кёра в 1456 г. Крестовые походы во имя освобождения гробницы Христа все еще были популярны, по крайней мере, в придворной среде и у аристократии. Экспедиции, организованные ради другой цели, встречали лишь незначительный отклик в христианском мире, даже если речь шла об испанской Реконкисте, которая, по правде сказать, несколько замедлилась.[434] А недовольные жаловались на злоупотребления, порожденные проповедью крестового похода.

В1274 г. в преддверии Лионского собора папа Григорий X попросил совета относительно крестового похода. В ответ на его просьбу было составлено значительное количество мемуаров. Францисканец Жильбер де Турнэ подвел итог наиболее распространенным упрекам в адрес крестового похода: самыми вопиющими примерами злоупотреблений были отказ духовенства от финансовой поддержки и одобрение Церковью платы за отказ от обета крестоносца.[435]

Эта критика подрывала самую основу идеи крестового похода. Возникло два критических течения. Первое, представленное поэтами и трубадурами, можно кратко сформулировать следующим образом: зачем идти сражаться с сарацинами, когда дома так хорошо? Пейроль в своем «Радостном прощании со Святой землей» полагает, что, совершив паломничество в Иерусалим, он выполнил свое обет; с этого момента он мечтал лишь об одном — вернуться в Марсель: «Если бы я вправду побывал за морем, то послал бы подальше Акру и Тир, и Триполи, и воинов, тамплиеров и госпитальеров, и короля Жана».[436] Отказавшийся от обета крестоносца в поэме Рютбефа еще более откровенен: «И в этой стране вполне можно почитать… Господа без особого ущерба… Истинно говорю, что безумен от рождения тот, кто идет на службу к другому, когда и здесь может почитать Бога и кормиться от своего наследства». Некоторые церковнослужители с пониманием относились к подобным настроениям. Гумберт де Роман перечисляет причины нежелания отправляться в крестовый поход: боязнь моря, любовь к своей стране, просто любовь.[437]

Представители второго критического течения — миссионерского — возражали против методов крестоносного движения. Хотим ли мы обратить сарацин в христианскую веру? Но крестовый поход, — не лучшее средство. Миссионерская работа и мирная проповедь — вот что позволит достичь этой благой цели. В 1273 г. доминиканец из Акры, Гильом Триполийский, выступил в защиту миссионерства; он показал точки соприкосновения между исламом и христианством и был уверен, что обращение сарацин не за горами. Он враждебно относился к крестовому походу, критиковал св. Бернарда и порицал заморские экспедиции Людовика IX.[438]

Это миролюбивое и миссионерское течение развилось в среде нищенствующих орденов, францисканцев и доминиканцев. Правда, постулаты этого течения во многом не совпадали с реальными фактами: на Святой земле как раз христиане переходили в ислам, а не наоборот. Ислам — очень целостная религия, враждебная христианству; напрасно было ожидать обращения мусульман, их следовало побеждать во время крестовых походов. Вместо этого миссионеры повернулись к монголам, так как имелись основания надеяться, что их удастся привести в лоно христианской религии. Следовательно, в поступке Людовика IX, который отправился в крестовый поход против мусульман, но послал миссионеров к монголам, нет ничего противоречивого, и в целом не стоит излишне преувеличивать различия между крестоносцем и проповедником. Даже Раймунд Лул-лий, этот апостол миссионерства, признавал, что в некоторых случаях крестовый поход необходим.[439]

Наконец, дело дошло и до самого Господа. Тамплиер из Тира, рассказывая о взятии Дамьетты в 1249 г., считает, что крестоносцы могли бы захватить Каир, «если б на то была Божья воля. lt;…gt; Но Бог отвернулся от христиан».[440] Провансальский трубадур Аусторк д'Орлак возлагал вину на духовенство и думал, что стоит принять ислам, «потому что Господь и Св Мария желают, чтобы мы были побеждены». Другой трубадур, Дасполь, упрекал Бога за то, что Он покровительствует сарацинам, потому что они одерживают вверх над христианами, и не ничего делает, чтобы обратить их в истинную веру.[441] В трагические 1260-е гг., когда султан Бейбарс добился самых впечатляющих успехов, тамплиер Рико Бономель составил «Скорбную песнь» (I`re dolors):

Советникам Филиппа Красивого, которые через сорок лет обвинили тамплиеров в отступничестве от Христа, не составило труда собрать несколько подобных высказываний, которые принадлежали далеко не только рыцарям ордена Храма.

Впрочем, эти глубинные критические замечания оставались уделом меньшинства. Отчасти это объяснялось противостоянием, отныне ставшим традиционным, между крестоносцами и «пуленами». Но речь идет скорее об отдельных поступках, чем собственно о креcтовом походе. Еще во второй половине XIII в. встречались крестоносцы, такие же наивные и «чистые», как участники Первого креcтового похода. В 1267 г. «Роберт де Кресек, знатный человек из Франции» и Оливье де Терм в сопровождении ста тридцати рыцарей отправились из Акры в направлении Монфора. На обратном пути они натолкнулись на мусульманские войска, преграждавшие им дорогу. Оливье полагал, что лучше дождаться ночи и вступить в город, пройдя через сады. Но «мессир Роберт ответил ему, что он прибыл из-за моря, чтобы умереть за Господа в Святой земле, и, уж во всяком случае, он приехал, чтобы сражаться».[443]

В то время как латинские государства Востока, которым из-за побед Бейбарса прищлось перейти к обороне, все чаще заключали с врагом перемирия, на Западе подозревали измену. Непонимание стало глубже, чем когда-либо. Однако в сознании большинства крестовый поход по-прежнему остался единственно возможным решением проблемы спасения Святых мест. Это доказывают ответы, данные в 1274 г. Григорию X, и многие проекты крестового похода, составленные впоследствии. Спор шел не «за или против крестового похода», а о том, «как одержать победу». Что поднимало проблему военных орденов.

Если бы возобладали миссионерские и миролюбивые настроения, то ордены, символизировавшие непрерывность крестового похода, очевидно, не имели бы больше причин для существования. Любая критика, очернявшая крестовый поход, неизбежно должна была затронуть и их. Однако они оказались мишенью для нападок, направленных лично против них, и в девяти случаях из десяти они оказывались под подозрением все вместе.

Их упрекали за спесь, высокомерие и заносчивость. То, что впоследствии превратилось в «имидж» ордена Храма, в XIII в. приписывалось всем военным орденам без различий. Само это обвинение было измышлено белым духовенством, у которого привилегии и независимость орденов вызывали зависть и возмущение. Естественно, недовольство подкреплялось и некоторыми неразумными поступками самих рыцарей-монахов на поле битвы (вспомним, например, решения Ридфора при Фонтен дю Крессон) и той напористостью, с которой тамплиеры и госпитальеры отстаивали свои права.

Однако критики орденов часто противоречили сами себе: когда тамплиеры или госпитальеры проявляли мудрость и хотели умерить воинственный пыл крестоносцев, их тотчас же причисляли к «пуленам» и называли трусами, если уж не прямо изменниками. Мишле прекрасно описал менталитет крестоносцев:

Список претензий жителей Запада к орденам был длинным. В мае 1267 г. султан Бейбарс появился у стен Акры; он «внезапно напал на бедняков простолюдинов на акрской равнине». Сыновья короля Арагона, тамплиеры и госпитальеры сделали вылазку и закрепились на одном из холмов. Тамплиеры и госпитальеры советовали оставаться на месте, а арагонцы, естественно, «хотели броситься на сарацин и уговаривали тамплиеров и госпитальеров и осыпали их оскорблениями…». И тамплиер из Тира добавляет: «Если бы они атаковали, город бы погиб».[445]

Граф Артуа, брат Людовика IX, в битве при Мансуре повел себя абсолютно так же. Вместе с передовым отрядом из тамплиеров он организовал рискованную, но успешную атаку. Несмотря на советы «брата Жиля, великого командора ордена Храма, достойного, доблестного и храброго рыцаря, умудренного в боях и прозорливого в прочих делах», граф Артуа решил развить свой успех и напасть на город Мансуру, не дожидаясь подхода сил короля и вопреки его ясному приказанию. Естественно, в западноевропейском лагере поднялась волна критики в адрес орденов:

Предсказание оправдалось в точности. Завязнув в беспощадных боях на улицах города, где коннице не развернуться, франки понесли сокрушительное поражение. Граф Артуа был убит, а тамплиеры потеряли почти двести человек.

Итак, высокомерие, надменность… и соперничество между орденами. Для многих авторов это соперничество и является основной причиной неудач. Правда, другие авторы отвергают это объяснение, указывая на то, что при необходимости ордены всегда умели действовать вместе.[447]

Второй упрек был связан с корыстолюбием. «Ордены тамплиеров и госпитальеров, утверждает Дасполь, были основаны ради святости орденов и пропитания нищих, но вместо того чтобы свершать благие дела, они причинили много зла, закостенев в своей злобе, ведь все они исполнены высокомерия и жадности».[448] Так жадности или расточительства? Для наших критиков это одно и то же: тамплиеры не все свои средства тратили на нужды Святой земли. На Вьенском церковном соборе в 1312 г. эту плодотворную тему обратят против тамплиеров.

Очень быстро храмовников стали обвинять в измене собственной миссии и нежелании сражаться на Востоке. Разве в 1278 г. папа Николай III не написал трем орденам, попросив их, чтобы они держали на Востоке побольше солдат?[449] Без сомнений, какие-то нецелевые расходы средств имели место как у тамплиеров, так и у госпитальеров. Поступили предложения — естественно, от белого духовенства — заставить военные ордены платить десятины и аннаты. Собравшись в Реймсе в 1292 г., епископы подняли вопрос о конфискации имущества орденов. Их предложение было подхвачено публицистом Пьером Дюбуа. Но кому же передать это имущество? Варианты были разными: Пьер Дюбуа полагал, что королю Франции, а епископ Анжера Гильом Ле Мэр — белому духовенству. Помнил ли кто-нибудь об Иерусалиме?

Противники крестового похода, сторонники мирного миссионерства, упрекали ордены за то, что они ничего не делали для обращения неверных в христианскую веру или использовали спорные методы. В 1237 г. папа приказал орденам и белому духовенству Святой земли крестить рабов, которые этого пожелают, и отпускать после этого на свободу. Тамплиеры отказались, так как в этом случаеони лишились бы рабочей силы, в которой остро нуждались. Госпитальеры запретили крестить и отпускать на волю рабов без разрешения великого магистра. Общие интересы христианского мира вошли в противоречие с частными интересами орденов. А Роджер Бэкон, английский францисканец, упрекал тевтонов за насильственное крещение, которое они практиковали в Пруссии.[450]

Однако у орденов находились и защитники. Ральф Найджер, первый последовательный критик крестового похода, не нашел для них других слов кроме похвалы. На Востоке цикл эпических поэм местного происхождения, но написанных под французским влиянием, включал в себя помимо песен об Иерусалиме и Антиохии песни «Нищие», поэмы, к несчастью утраченные, во славу орденов: «В другой книге… вы узнаете о том, как был основан орден Храма, и еще орден св. Иоанна, там, где воскрес Господь».[451]

В своих размышлениях большинство авторов XIII в., писавших о крестовом походе и предлагавших способы вернуть христианам Святой град, уделяли внимание и военным орденам, признавая их опыт, знание местности, дисциплину и постоянство. Тем забавнее выглядит то, что писатели вроде Фиденция Падуанского, Жильбера из Турнэ и даже Гумберта де Романа даже не вспоминают об орденах Храма и Госпиталя, когда настойчиво требуют создания постоянной армии.

Спор о роли военных орденов непременно приводил к теме их слияния в одну организацию. По мнению многих авторов, очень критически настроенных по отношению к орденам, но убежденных в их необходимости, объединение давало возможность положить конец пагубной вражде и всевозможным злоупотреблениям, которые они усматривали у обоих орденов. Слияние повлекло бы за собой улучшение нравов и более эффективную деятельность.

Этот вопрос был поднят на Лионском соборе в 1274 г. в ходе широкой дискуссии по поводу крестового похода, которую предваряли многочисленные доклады и записки, поступившие на рассмотрение папы. Но это предложение натолкнулось на решительный отказ. Присутствовавший на соборе арагонский король Хайме I категорически отверг саму мысль о едином ордене, который мог бы стать слишком могущественном в его государстве. Аналогичную позицию занял впоследствии и Хайме II, который отказался передать имущество ордена Храма госпитальерам. Одни считали, что слияние орденов должно было затронуть только ордены Святой земли; по мнению других, все ордены, включая испанские, должны были объединиться в одну новую организацию. Таким образом, слияние отложили на потом; а до тех пор реализация этого проекта существовала лишь в воображении: например, почти одновременно с этим собором Жакемар Желе написал «Роман о новом Лисе» — произведение, полное яростных нападок на Церковь и монашеские ордены. Все они составят на службе лукавого Лиса, который поручил своим сыновьям руководить ими. Сам же он решил взять на себя командование новым орденом, объединившим тамплиеров и госпитальеров. Лис был облачен в одеяние двух цветов — цвет госпитальеров с правой стороны, а тамплиеров с левой — и брил бороду на левой половине лица.[452]

Идея не была забыта. После падения Акры, внимая «гласу народному», папа Николай IV снова задал этот вопрос клиру. Большая часть региональных соборов, созванных в 1292 г., высказалась за объединение. Участники собора в Арле, после того как потребовали, чтобы денежную субсидию собирали со всех, а между государями царили мир и согласие, добавили: «И пусть тамплиеров и госпитальеров сократят и объединят в один орден».[453] К этому времени подоспели и другие записки. В своей записке король Карл II Анжуйский предложил, чтобы объединенный орден возглавил единый магистр, сын короля, которому будет суждено впоследствии стать королем Иерусалимским.[454] Каталонец Раймунд Луллий сначала предлагал объединить все ордены, а затем одни ордены тамплиеров и госпитальеров. Он считал, что во главе этого нового ордена Святого Духа должен встать «король-воитель» (rex bellator), неженатый или вдовец.[455]

Из этих предложений вытекало, что вместе со своим великим магистром — королем или будущим королем Иерусалимским — новый орден стяжает еще большую славу и станет играть первостепенную роль, поскольку именно ему придется руководить «походом» за море и управлять королевством. Речь шла ни больше ни меньше, как о том, чтобы сделать орден ядром будущего теократического государства Иерусалимского и воплотить в более широком масштабе план, который тевтонские рыцари реализовали в Пруссии.

Эти красивые замыслы так остались мертвой буквой. Они не только не учитывали практические и финансовые проблемы, но и выбивались из русла традиционной концепции крестового похода, который был затеян папством и подлежал руководству папского легата. Кроме того, все эти проекты противоречили политике национальных монархий, старавшихся сократить права и привилегии орденов тамплиеров и госпитальеров, а потому, естественно, совершенно не собиравшихся способствовать в деле зарождения единого ордена. Один публицист по имени Пьера Дюбуа, писавший для Филиппа Красивого, яростно критиковал ордены и предлагал привести их на службу французскому королю. И если Филипп в действительности думал о том, чтобы отречься от престола и руководить объединенным орденом, то, несомненно, лишь в надежде привлечь на службу своему королевству ценный военный и финансовый инструмент. В этом-то и кроется двусмысленность, даже лицемерие всех этих споров о слиянии орденов: о Святой земле много говорили, но думали ли о ней по-настоящему?

В 1305 г. вопрос снова стал актуальным. И тут мы впервые знаем мнение одного из главных заинтересованных лиц, Жака де Моле, магистра ордена Храма. Папа Климент V спросил совета у магистров тамплиеров и госпитальеров по поводу организации крестового похода и слияния орденов. Жак де Моле письменно изложил свои соображения касательно второго пункта и отправился во Францию, чтобы обсудить первый. Из-под пера Фулька де Вилларе, великого магистра госпитальеров, вышли два документа о крестовом походе. Один, общего характера, напоминает множество других текстов, о которых я упоминал выше; но во втором, более интересном, магистр предлагает настоящий план действий, который начали претворять в жизнь в 1307–1310 гг.[456]

Но нам неизвестно, что Вилларе ответил на вопрос об объединении орденов; очень жаль, так как это позволило бы более объективно оценить текст Жака де Моле. Гильом де Ногаре приобщил записку Моле к своему досье на орден Храма. Но помогла ли она Ногаре в подготовке процесса тамплиеров? Я в этом сомневаюсь. Впрочем, историки широко прибегают к этому тексту, чтобы доказать тезис о посредственности Моле.[457] Но прежде чем вынести свой приговор, обратимся к восприятию ордена Храма общественным мнением.

Критика и похвалы в адрес военных орденов в целом, естественно, не могли обойти стороной и воинство Храма. Если сравнивать тамплиеров с госпитальерами, то о вторых отзывались ни лучше ни хуже, чем о первых. Марсельский трубадур Ростан Беренгье (XIV в.), протеже великого магистра госпитальеров Фулька де Вилларе, не испытывал особой нежности к ордену Храма: впрочем, он не мог удержаться и от того, чтобы «уколоть» и госпитальеров:

Можно ли отличить, какая критика или похвала напрямую затрагивают орден Храм? Одна ирландская поэма (Livre de Howth) развивает тему развращенности богатством, из-за которого тамплиеры променяли добродетель на порок.[459] Автор «Романа о Лисе» обращается к одним тамплиерам с обвинением, которое часто адресовали крестоносцам, в измене и нежелании сражаться — а ведь Филипп де Нантей обвинял в том же оба ордена:

Самая распространенная критика, которую, кажется, чаще всего адресовали тамплиерам, — скаредность в раздаче милостыни. Иоанн Вюрцбургский уже упрекал в этом тамплиеров в середине XII в. Некоторые свидетели вспомнят о черте тамплиеров во время процесса в Англии и Шотландии. Было ли это обвинение безосновательно, как то уверял А. Дж. Форей?[461] Нельзя быть в этом уверенным полностью. Благотворительность, как мы знаем, не входила в задачи ордена. Но на Западе некоторые поступки тамплиеров были близки к тому, что делали госпитальеры; вполне можно проводить сравнение. Но даже если несправедливо упрекать в этом рыцарей Храма, нет сомнений, что тамплиеры придавали куда меньшее значение милостыне, заботам о больных, приюту скитальцев.

Что касается нравов и поведения тамплиеров, то о них сохранилось несколько поговорок: «Не верьте поцелую храмовника», «Пить как тамплиер». В какой момент они появились? Откуда? Где они были распространены? Здесь требуется провести тщательное исследование, поскольку в этой области, как и во многих других, безапелляционное утверждение не является неопровержимым доказательством.[462]

Самый яростным хулителем ордена Храма был английский историк Матвей Парижский. Этот сторонник Фридриха II, враждебно настроенный к папской власти, обличал «тех, кто жиреет от стольких доходов, предназначенных на борьбу с сарацинами, и нечестиво обращает свои силы против христиан, против своих братьев»; и еще: «Они предают нас словно волки под овечьей шкурой… ведь иначе сарацины давным-давно были бы разбиты…».[463]

Матвея Парижского слишком часто можно поймать на преувеличении, искажении, даже лжи, когда он пишет о тамплиерах. Однако мы многим ему обязаны: он опубликовал их письма; он процитировал горькие слова магистра Армана де Перигора: «Мы одни… несем на своих плечах всю тяжесть защиты этой страны…», о которых я упоминал в предыдущей главе. Конечно, сам он не придавал им большой важности «по причине дурной славы тамплиеров и госпитальеров».[464] Но у его читателя может быть другое мнение. В той же Англии в песнях, поэмах и других народных текстах никогда не встречалось содержательной критики ордена.[465]

Зато без труда можно отыскать тексты, дающие положительную оценку тамплиерам. Рютбёф защищал орден Храма в своем «Новом плаче о заморской земле», написанном в 1276 г.:

Один северофранцузский трувер, Гюйо де Провен, заявил: «Тамплиеры — весьма благородные люди». И Вольфрам фон Эшенбах, первый из германских миннезингеров, которому довелось побывать за морем, сделал тамплиера образцом рыцаря Грааля в своем «Пар-цифале» (нетрудно представить, какой шанс он дал всем любителям эзотерики!). Сборники «примеров» (ехетрlа), например тот, что был составлен францисканцем Этьеном де Бурбоном, популяризировал злоключения «сеньора Воды и Хлеба» — тамплиера, которому излишнее умерщвление плоти помешало держаться в седле.[466]

Процитированные в таком разнобое, эти то враждебные, то благоприятные мнения об ордене Храма обладают одним несомненным достоинством: они показывают, что реальность была нюансированной; что непопулярен был не один орден Храма; что у него были свои почитатели. В конце концов, очень немного критики обрушивалось только на одних тамплиеров. Однако систематическое исследование текстов, причем не только нарративных (я имею в виду юридические документы, акты процесса), позволит получить более точное представление об этой непопулярности и ее истоках.

Можно проверить гипотезу Д. Правера, согласно которой непопулярность орденов проявилась около 1239–1240 гг. по двум причинам: из-за их распрей, которые тогда вспыхнули с наибольшей силой; из-за увеличения их расходов на Западе, в оправдание которым приводились возросшие траты в Святой земле. Зависть, жадность, скаредность и расточительство стали характерными чертами орденов на Западе. Орденов — или все-таки ордена Храма? Принимая во внимание даты, предложенные Д. Правером (1239–1240), я склонен думать, что пропаганда Фридриха II, благодаря его приверженцам на Западе (Матвею Парижскому), была достаточно эффективной, чтобы очернить образ ордена Храма, всецело преданного папству (тогда как в то время госпитальеры поддерживали императора). Все усиливавшиеся нападки на папство могли только повредить ордену Храма. Как бы ни повели себя тамплиеры во время прямого столкновения Филиппа Красивого с Бонифацием VIII, орден Храма уже получил свой ярлык; мнение общества уже было подготовлено.[467]

Письмо Армана де Перигора, процитированное в предыдущей главе, так же как поэма Рико де Бономеля, показывает, что тамплиеры знали об этой критике и живо ощущали враждебную атмосферу. Предчувствовали ли они более грозную опасность?

Своего рода набросок записки, составленной в ответ на критику, объектом которой стал орден, был найден в Арле; он явно предназначался для представителей тамплиеров на Лионском соборе 1274 г..[468] Если идти от обратного, то из этого текста можно узнать, какими были основные обвинения, выдвинутые против ордена. Например, первая часть записки посвящена защите прав и привилегийордена. В ней подробно рассказывается о благотворительной деятельности братьев; вот доказательство того, что орден подвергался нападкам как раз по этому поводу. Тамплиеры не только обеспечивали перевозку паломников в Иерусалим, но также помогали бедным, сиротам, беременным женщинам; новорожденным оказывали приют в орденских домах, где за ними следили «врачи» и дазали необходимые лекарства.

Тамплиеры особенно упирали на свои финансовые затруднения, называя даже в числе возможных свидетелей самих сарацин, которые знали, что братья испытывают нехватку в оружии, лошадях и людях. Они приращивали свои ресурсы на Западе, чтобы восполнить все увеличивавшиеся потребности на Востоке: всеобщее отступление мусульман, невиданная агрессивность мусульманских султанов вынуждали их платить значительную дань и поборы, чтобы вырвать у врага разрешение на перемирие, передышку и добиться выдачи пленных. В конце концов, тамплиеры предлагали проверить их счета. Естественно, этот аргумент должен был до глубины души удивить немало соборных отцов, убежденных в богатстве ордена Храма. Однако описи, составленные в 1307 г., сведения из Арагона, о которых упоминалось в предыдущей главе, свидетельствуют в пользу аргументов тамплиеров.

Боялись ли тамплиеры только за свои привилегии? Могли ли они представить себе, что само их существование поставлено под угрозу? Предчувствовали ли они, что собор может принять решение, противное их интересам? И вот тут мы снова возвращаемся к проблеме слияния орденов. Теперь я попробую взглянуть на нее глазами тамплиеров. А у них могло возникнуть впечатление, что это слияние задумывалось как поглощение ордена Храма орденом госпитальеров. Разве не могли госпитальеры в силу своего двойного призвания — военного и милосердного — выполнять самые разные миссии, которые собирались вменить единому ордену? Святая земля была потеряна, но у ордена госпитальеров оставались его бедняки… Это вполне может объяснить, почему тамплиеры так настойчиво указывали собору на свою благотворительную деятельность. Не этого ли боялся Жак де Моле, когда писал в своей записке на имя Климента V: «Крайне жестоко и неприязненно принуждать человека, который по зову сердца предпочел одеяние и убеждения одного ордена, изменять свою жизнь и обычаи или выбирать другой орден, чего он совсем не хочет».

В своей записке Жак де Моле изложил аргументы против объединения орденов: в общем, то, что нормально при двух существующих орденах — здоровая конкуренция, соревнование, — станет гибельным при одном ордене — конфликты, внутреннее бездействие. Признаем, в своих аргументах Моле не всегда отличался широтой взглядов. Ему явно не нравилось, что он больше не будет великим магистром. Его аргументация становилась попросту смешной, когда он утверждал, что «во время военных походов на сарацин принято, чтобы один орден находится в авангарде, а второй — в арьергарде». Если останется только один орден, то авангарда и арьергарда просто не будет.

Но Моле был своего рода ограниченным реалистом, который знал толк в людях и честолюбии: борьбу с ними он считал абсолютно бесполезной. Предложенное магистром сравнение с двумя существовавшими тогда нищенствующими орденами, которые «оба тщатся заполучить самых лучших людей и все больше подбадривают своих монахов во всем, что касается совершения богослужения, проповеди и наставления в слове Божьем…», очень уместно. Следует отметить, что соперничество между орденами тамплиеров и госпитальеров никогда не мешало им действовать сообща, когда в этом появлялась необходимость. Факты этому не противоречат, а современники — тем более: ведь, даже сетуя на разногласия и конфликты, они, как мы видели, хвалят или порицают оба ордена вместе, а не по отдельности.

Затем Моле излагает доводы в пользу слияния. Оно способствовало бы значительной экономии, «так как там, где сейчас два прецептора, остался бы всего один». Но главное, под видом защиты проекта объединения магистр хитроумно выдвигает самый сильный аргумент, в силу которого слияние не должно состояться: он отмечает, что по сравнению с прошлым щедрость верующих по отношению к орденам уменьшилась, и «им постоянно наносят большой ущерб прелаты и прочие люди, могущественные и нет, клирики и миряне». Однако, продолжает Моле, «если слияние все же произойдет, то [новый] орден станет таким сильным и могущественным, что сможет защитить свои права от кого угодно и непременно так и сделает».[469] Вне всякого сомнения, именно так и рассуждали Филипп Красивый, Эдуард I, Хайме II или король Кипра — убежденные противники объединенного ордена.

Очевидно, что, даже не произнося этого вслух, Моле наверняка не сомневаться в том, что этих самых монархов больше устраивало существовавшее положение дел. Но именно в этом вопросе интуиция подвела Моле, в отличие от Фулька де Вилларе, великого магистра госпитальеров, который сумел вывести свой орден из-под удара, разместив его за пределами Западной Европы.

Моле не был гением, это ясно. Однако было бы неправильно целиком сосредотачиваться на двух-трех нелепых или несомненно смехотворных положениях его записки для папы. При более внимательном прочтении видно, что автор обладал здравым смыслом, ему не чужд был реализм и даже хитроумие. Моле — консерватор: он так и пишет в начале своего доклада: «Невозможно или по крайней мере редко удается вводить новшества, не вызывая великих опасностей». В этом он полностью остается человеком своего времени — средневековья. Написанное им почти не отличается от того, что в это же самое время вышло из-под пера ученых авторов записок о крестовом походе и слиянии орденов. Например, Раймунд Луллий совершенно серьезно рассуждал о цвете плаща и креста будущих рыцарей единого ордена. А уже в середине XIV в. Филипп де Мезьер, автор трактата на ту же тему, посвятил этой проблеме не одну страницу, исполненную самой искренней заинтересованности. Почитать бы им «Новые приклюгения Лиса»!

Короче говоря, я не нахожу в докладной записке Моле ничего, чтобы могло бы оправдать то нелепое обвинение в глупости, которое обычно предъявляют Моле. Филипп Красивый и его советники, похоже, были того же мнения. Они предпочли обвинить его в ереси.