"Морис Симашко. Искушение Фраги" - читать интересную книгу автора

был разорвать Сеид-хана, чтобы занять его место на бархатной подушке. Но все
они сидели тихо, глядя ему в рот.
Тугие толстые животы, блестящие от терьяка глаза, дрожащие руки. В одно
страшное оскаленное лицо сливались они в глазах поэта. О, как бы он
рассказал о них в своих песнях! Как с разных сторон показал бы их людям! У
поэта сжались кулаки и загорелись глаза...
Но вот плечи его снова согнулись, кулаки постепенно разжались.
Пришедшие на ум слова сразу как-то потускнели и потеряли свое значение.
Глаза его стали обычными, как у всех сидящих на огромном гокленском ковре в
доме Сеид-хана. Сейчас поэт уже не был тем глупцом, которому так много
доставалось в молодости. Долгие годы гонений и скитаний сделали его мудрым.
Что ж, таков мир, где сильный гнетет слабого. Человек рождается для
страданий. Так было и будет. Как он не мог понять такой простой мудрости
жизни! Ведь многие его друзья поняли это уже в двадцать лет, другие к
тридцати, а ему...
Ему скоро пятьдесят. И песни поэта давно полны тем, за что через много
лет умные осторожные люди назовут его творчество "противоречивым".
Поэт снова обвел взглядом сидящих. Сейчас они уже не казались ему
такими плохими. Видно, они лучше его понимают смысл жизни. Где-то в глубине
души поэту было приятно, что его пригласили на совет правителей.
Он быстро отогнал от себя эту мысль и с достоинством выпрямился. Тонкие
губы наблюдавшего за ним Мухамеда скривились в нехорошей усмешке...
Хивинский хан обрушил свой гнев на йомудов. Так было всегда, когда они
за воду не платили кровью. Йомуды снова не дали всадников для большой
ханской войны на Севере. Тогда хан закрыл каналы. Йомуды открыли воду силой,
и хан наказал их. Все хивинское войско прошло по их землям, и сейчас живые
бегут сюда. По дороге хивинцы напали и на балханских теке. Хан сказал, чтобы
между Бешеной рекой-Джейхуном и землями шаха не осталось ничего живого.
Это рассказывал Дурды-хан, и голос его был спокойным. Он понимал хана
Хивы.
Как принять беглецов? Голодные и жадные, они ничего не принесут с
собой. И, пройдя Черные Пески, остановятся ли хивинские всадники на виду у
Хорасана?
Каждый говорил, наклонив голову к Сеид-хану... Пусть идут на Мангышлак.
Пропустить, пусть идут в земли курдов. А хан Хивы не посмеет тронуть людей,
которые служат льву Ирана. Молчал лишь Дурды-хан. Поэт слышал, что в горах
уже тайно перехвачены две сотни номудских кибиток. Снова на невольничьих
рынках Измира и Дамаска появятся бритые туркменские головы.
Жизнь темная, жуткая, и не видно в ней просвета. Аллах проклял эту
землю. И поэту можно петь лишь о воле рока. Нечего волновать людей
несбыточными мечтами. Все на свете преходяще. Рабом или шахом родится
человек - его ждет могила. Она ждет и поэта. Все чаще думал он теперь о
смерти, и губы его шептали красивые и безнадежные слова.
Такие слова из века в век повторяли здешние поэты. А когда им
становилось невыносимо тяжело, они начинали петь о радости минуты, о счастье
быть с любимой, пить запретное вино и погружаться в мрак пьяного небытия...
Сеид-хан по установившемуся обычаю выслушал всех. Потом принял решение.
Да, пусть идут куда хотят. Не пускать йомудов в гокленские селения, под
страхом смерти не давать им ни воды, ни лошадей. Объявить об этом во всех
аулах. Пусть видит хан Хивы, что нет у нас с ними ничего общего.