"Жорж Сименон. Льет дождь" - читать интересную книгу автора

отказывался от какого-нибудь блюда. - Не то захвораешь чахоткой.
А как же чахоточный Альбер?..
Я увидел мадам Рамбюр. Она сидела неподалеку от окна. Она была мне
видна лишь до пояса, на коленях у нее лежала развернутая газета, тот же "Пти
паризьен". Альбер рядом с ней пил что-то дымящееся, то ли кофе с молоком, то
ли шоколад; и время от времени я видел, как шевелятся его губы, когда он
разговаривал с бабушкой.
Я-то знал, почему не гуляю по четвергам, как другие мальчики.
"Если завел торговлю..."
Да еще матушка не желала, чтобы я играл с уличными мальчишками. Ну, а
Альбер почему не гуляет? Из-за чахотки? Знает ли он, что болен? Знает ли,
что отец его сидел в тюрьме?
Тетя Валери, кряхтя, встала и, даже не взглянув на меня, спустилась
вниз. Наступил ее час. Она шла в "одно местечко". Потом тетя уже не
поднимется наверх и, к ужасу матушки, появится в лавке с такой миной, от
которой покупателям впору разбежаться.
Раньше родители могли беседовать между собой о чем угодно, не боясь,
что я их услышу. Хотя бы потому, что ложились позже. К тому же нас разделяла
перегородка, и если до меня смутно доносились их голоса, слов я разобрать не
мог.
Теперь это стало невозможно. После ужина тетя Валери оставалась внизу
до последней минуты. И так как я спал теперь в спальне родителей, то слышал
все, о чем они перешептывались.
- Сидит рядом с плитой, видит, что горит, и не подумает снять
кастрюльку или позвать меня! - жаловалась матушка. - Ни за что на свете
картофелинки не почистит...
И что бы сейчас ни утверждала матушка, я собственными ушами слышал, как
отец вздыхал:
- Ей семьдесят четыре, и у нее диабет...
А немного погодя:
- Все-таки у нас будет собственный домик в деревне...
Чего я никак не мог понять, так это истории с Буэнами и пресловутым
домом в Сен-Никола, поскольку тетя говорила об этом главным образом по
вечерам на кухне, когда я был уже в постели.
Как-то, не так давно, я напомнил матушке, что слышал тогда, но она
сразу возмутилась:
- Ты преувеличиваешь, Жером... Странно, что всюду ты выискиваешь одно
только дурное...
Однако дома она не получила, и я оказался прав, как прав был в
отношении той, несравненно более серьезной, истории, которая случилась
позже.
Эта история - я не нахожу другого слова - началась именно в тот вечер с
газетами, вечер проткнутого штыком живота - словом, в вечер того самого дня,
когда мы с тетей Валери разругались, как двое сопливых уличных мальчишек,
разругались так, что тетя, будь это в ее власти, каталась бы, сцепившись со
мной, по полу и мы бы кусались и царапались за милую душу.
Она меня ненавидела. Я ее не терпел. И продолжал думать о ней, когда
она уже спустилась; я глядел на улицу, но злорадно представлял себе ее
огромную тушу, втиснутую в нашу действительно крошечную уборную.
Мылась ли она когда-нибудь? В отделенном кретоновой занавеской углу