"Жорж Сименон. Льет дождь" - читать интересную книгу автора

Но все детство я упрямился.
- Поцелуй тетю Фольен!
Ни разу я не прикоснулся губами к ее увядшему лицу. Я запрокидывал
голову. Более или менее, скорее - менее, касался его щекой, а она делала
вид, что не замечает моего отвращения.
А ведь нельзя даже сказать, чтобы мадемуазель Фольен была уродлива. Она
мне казалась старой, но вряд ли ей тогда перевалило за сорок, она и сейчас
еще жива и, верно, занимает ту же самую комнату, где провела всю свою жизнь.
Когда случилось несчастье, именно мадемуазель Фольен похоронила моего отца,
а позже, когда я уже был взрослым молодым человеком, она же одолжила мне все
свои сбережения, при обстоятельствах, которые я предпочитаю не вспоминать.
Я не желал называть ее тетей. Она приходила без пяти минут восемь из
боязни недодать нам хотя бы одну минуту. И в то же время отказывалась брать
деньги за те многие часы, которые по другим дням проводила у нас, заменяя
матушку в лавке.
У нее был высокий лоб, глаза китаянки или куклы и большая брошь в виде
камеи, пристегнутая к черному шелковому корсажу, под которым не было даже
намека на женские формы.
И хоть бы я съедал конфеты, которые она считала себя обязанной
приносить по пятницам, - нет, потому что они были облиты цветной глазурью.
- Не надо ей говорить об этом... Я куплю тебе другие... - так решила
матушка.
И на следующий день конфеты съедали два наших жеребца - Кофе и
Кальвадос!
Мадемуазель Фольен никогда не приходила с пустыми руками. Это была у
нее даже какая-то страсть. Ей всегда представлялось, будто она делает
слишком мало, остается в долгу, тогда как я совершенно уверен, что платили
мы ей за полный рабочий день никак не больше двух франков, ну и еще кормили
обедом и в четыре часа давали чай.
Если она из отцовских старых брюк перекраивала мне штанишки, то
захватывала из дому кусок сатина или тафты на подкладку.
- Незачем брать хороший товар из лавки... - говорила она. - У меня
остались лоскуты от манто, которое я на прошлой неделе шила мадам Донваль...
Когда мы в то утро поднялись в комнату, тетя Валери сидела наряженная в
шелковое платье, словно собралась в гости.
- Ты мне поможешь, Жером? - попросила мадемуазель Фольен.
Надо было подтащить к свету задвинутую в угол швейную машинку, на
которой, сколько я себя помнил, никогда не было крышки. Вероятно, отец купил
ее, подобно большинству вещей у нас в доме, на какой-нибудь деревенской
распродаже.
Мадемуазель Фольен с удовольствием посматривала на керосиновую печь и
на яркое красное пламя; она всегда зябла и по утрам бывала пугающе бледной,
словно только что поднялась с постели.
- Она страшно малокровна, - вздыхала матушка.
Потом помню тетю сидящей в кресле в выходном платье и в золотой
цепочке, стрекотанье швейной машинки, обрезки материи на полу и за решеткой
дождя, более редкой и сквозной, чем все последние дни, часы на рыночной
площади, показывающие девять.
Свисток местного поезда. Белые клубы пара позади крытого рынка
заволакивают серое небо.