"Константин Михайлович Симонов. Русское сердце (про войну)" - читать интересную книгу автора

грудной клеткой, ему казалось, что больно дышать не оттого, что разбита
грудь, а от больничного воздуха: оттого, что он не может сесть в машину,
подняться и там, наверху, вздохнуть полной грудью. Врачи говорили, что все
это не так, но он-то знал, что прав он, а не они.
И когда однажды вечером к нему пришли и спросили: "Хлобыстов, хочешь
учиться летать на новой машине?" - он молча утвердительно закрыл глаза,
потому что боялся ответить вслух: его душил кашель, он боялся, что сейчас
раскашляется и ему прикажут еще лежать. Потом он отдышался и сказал:
"Хочу!"
Он попал в госпиталь весь в бинтах и перевязках, без шлема и
комбинезона, и, когда его выписывали и снова принесли комбинезон, его
охватила дрожь, второй раз в жизни, - та самая, какая была у него, когда
он увидел старенький У-2 на заводской площадке.
А через месяц он уже летал на новой машине - вот на такой же, в какой
он сидит сейчас, - с ее короткими сильными плоскостями и острым, щучьим
носом.
Из-за облаков показалось солнце и желтым языком лизнуло по левой
плоскости. Он повернулся налево и невольно вспомнил, какой она была, эта
плоскость, когда он возвратился на аэродром после тарана. От нее
оставались две трети, и там, где она была обрезана, торчали рваные
лоскутья.
Ребята тогда на обратном пути спрашивали по радио: "Как идешь?" Он
отвечал: "Ничего, иду". Что же еще ответить? Он и в самом деле шел, сам
удивлялся, но шел.
...Дежурство подходило к концу. К его самолету подошли несколько
человек. Знакомый политрук из их авиационной газеты - хороший парень, но
мучитель (вечно что-то ему рассказывай) - представил Хлобыстову двух
корреспондентов.
Хлобыстов был недоволен и даже не особенно старался скрыть это. Лучше
помолчать и подумать о будущем, чем вспоминать о прошлом. Но
корреспонденты были то ли хитрецы, то ли просто свои ребята: они не стали
его расспрашивать, как и на какой высоте он заходил в хвост, а просто
начали болтать о том, о сем, и вдобавок еще один из них оказался
земляком-рязанцем, из тех самых мест, где он когда-то ползал мальчишкой.
Его дежурство кончилось, и они все вместе пошли к землянке. И когда в
землянке разговор все-таки зашел о том дне, в который все это случилось и
после которого его портреты были напечатаны во всех газетах, он снова
насторожился и сухо и коротко начал еще раз, неизвестно какой по счету,
повторять обстоятельства боя.
Но они остановили его. Нет, они все это уже знали сами, они не просят
его об этом рассказывать. Они просто хотят, чтобы он, если может,
вспомнил, что он тогда чувствовал, как было у него на душе.
Он уперся локтями в стол и опустил голову на руки. В самом деле, что
он тогда чувствовал?
День был беспокойный, и он очень устал. Да, конечно, он тогда очень
устал. Сначала он летал вдвоем с Поздняковым на разведку, потом еще раз на
штурмовку, потом заправляли его самолет. Он стоял около, и ему очень
хотелось часок поспать, но надо было вылетать снова. Он слышал, как,
клокоча, в баке переливался бензин. По звуку он знал, сколько уже налито.
Еще пять минут - и он полетит.