"Константин Симонов. Воспоминания " - читать интересную книгу автора

постановкой от начала до конца, а на последнем этапе, буквально засучив
рукава и не уходя с репетиций, помогал молодому режиссеру выпустить
спектакль.
Не его вина, что спектакль вышел все же не летом, а лишь в конце осени
1940 года. Произошел довольно редкий случай - неопубликованную пьесу стали
критиковать в печати еще до выхода спектакля [19]. Театр был вынужден
приостановить почти законченную работу. Молодой автор стал переделывать
пьесу, в чем-то, видимо, к лучшему, а в чем-то и к худшему. Создававшаяся
обстановка никак не благоприятствовала работе.
Но я это пишу не для того, чтобы защищать свою первую пьесу, мне просто
кажется нелишним вспомнить, как в такой обстановке Берсенев решительно и
весело работал над выпуском нового варианта пьесы. Хочу подчеркнуть именно
это слово - весело. Он силой своей энергии и темперамента переборол все
похоронные настроения, связанные с выпуском спектакля, казалось заранее
обреченного на растерзание критики. В итоге спектакль был выпущен и имел -
не берусь судить, заслуженный или незаслуженный - успех у зрителя и рецензии
почти во всех центральных газетах, где хвалили и отчасти жалели актеров и
дружно в пух и прах разносили автора.
Берсенев отнесся к этому совершенно спокойно, спектакль "История одной
любви" не только не снял, а, наоборот, густо включил в репертуар, и этот
его, очень важный для самочувствия молодого автора, поступок был тоже одной
из причин моей последующей, на протяжении ряда лет, совместной работы с
Театром имени Ленинского комсомола.
По утрам появлялись все новые и новые язвительные рецензии, а по
вечерам во время спектаклей моей пьесы, на которые Берсенев часто заходил на
час-полтора, мы сидели у него наверху в гримерной и обсуждали план новой
пьесы, которая условно называлась "Герой Советского Союза".
Я написал ее очень быстро и увлеченно - и потому, что сам: точно знал,
чего хотел, и потому, что чувствовал - и театр и его руководитель, несмотря
на то что первый блин вышел комом, верят в мою новую работу.
Берсенев поддерживал мое боевое настроение. Очевидно, ому были тогда
куда яснее, чем мне, промахи моей первой пьесы, но он предпочитал сетованиям
на эту тему разговор о новом деле.
Я дал ему пьесу утром, а к вечеру он уже прочел ее. Пусть меня упрекнут
в нескромности - я все равно скажу, что в тот вечер у Берсенева было
счастливое лицо. Именно так! Он считал, что пьеса как раз то, что сейчас
нужно для его театра, и буквально после трехминутного разговора сказал, что
сам будет ставить ее. Потом вдруг рассмеялся и добавил, что моя авторская
ремарка насчет окна будет выполнена им в точности!
Дело в том, что я созорничал и, держа в памяти поучительный, но все же
задевший меня разговор в коктейль-холле, в нерпой же картине своей новой
пьесы заставил героя прыгать из окна. В данном случае характер героя
требовал, пожалуй, именно такого поступка - поэтому Берсенев смеялся и не
возражал.
Мы прощались уже поздно, на углу Брюсовского переулка, в котором жил
Берсенев.
- А как же мы все-таки назовем нашу с вами пьесу? - как бы подчеркивая
этим словом "наша", что, если понадобится, он будет воевать за нее до конца,
спросил Иван Николаевич. - Ведь назвать ее "Герой Советского Союза" - значит
уже в афише начинать с конца!