"Константин Симонов. Воспоминания " - читать интересную книгу автора

количество просьб о помощи со стороны эмигрантов, которые все разом на него
навалились. Кое-кому пришлось помочь, но если бы помогать всем, кто просил,
не хватило бы и десяти Нобелевских премий. По его словам, после получения
премии он вдруг стал фигурой, которую, по мнению всех других, оставшихся ни
при чем, можно и нужно было доить. И этим дружно занялись весьма многие, в
том числе и совершенно неизвестные ему лица.
Как выглядел Бунин летом 1946 года? Я уже говорил о его облике. Мне
трудно сейчас вспомнить, как он бывал одет, но на нем все хорошо сидело и
выглядело хорошим. Уже суховатая старческая шея, сухощавое лицо. Видимо,
оттого, что он похудел не за последние годы военной голодовки, а всегда был
худощав, это помешало образоваться на его лице и шее мешкам и складкам.
В нем уживалось как бы два юмора. Один юмор добродушный, а другой -
желчный. И он вперемежку пользовался и тем и другим, как будто у него в
запасе всегда есть два пистолета двух разных калибров и он может, в
зависимости от обстоятельств, вынимать то один, то другой.
Он был еще крепок, гулял хорошей быстрой походкой и любил пройтись,
никогда ни всерьез, ни в шутку не жалуясь на здоровье.
Что он говорил о литературе? О нашей и французской? Я мало что запомнил
из этого. Пожалуй, даже осталось ощущение, что он вообще не склонен был
говорить о литературе. Больше говорил о России, о Франции, о войне, о
политике, о немцах. И даже когда вспоминал Алексея Толстого, то опять-таки
не как писателя, а как друга и человека с иной судьбой, чем у него самого...
1961-1973

О НИКОЛАЕ МИХАЙЛОВИЧЕ ГОРЧАКОВЕ

Я встречался с Николаем Михайловичем Горчаковым в разных театрах и в
разные годы, и до в после Великой Отечественной войны. Но самые сильные и
самые светлые воспоминания о нем у меня связаны с прифронтовой Москвой
зимы - весны 1942 года и с Московским театром драмы, которым руководил тогда
Горчаков.
В ту зиму и весну это был единственный большой драматический театр,
игравший в Москве - для москвичей и для многих и многих людей, приезжавших
на эти представления из разных воинских частей, порой прямо с фронта. Во
всяком случае, в начале той зимы, когда театр почти не отапливали, а
спектакли из-за опасности бомбежек игрались днем, половину театрального зала
занимали фронтовые полушубки. Да и потом, когда фронт отодвинулся дальше, в
зале театра штатское по-прежнему - половина на половину - перемешивалось с
военным.
Если я не ошибаюсь, где-то в конце января 1942 года я принес Горчакову
первый акт своей пьесы "Русские люди". Последующих актов не было, они
попросту еще не были написаны, но я опять уезжал в этот день на фронт, и мне
хотелось оставить у Горчакова хотя бы начало той пьесы, о замысле которой мы
говорили с ним за две недели до этого.
Это было днем, а глядя на ночь на фронт уходила машина, с которой мне
надо было уехать. Мы договорились с Горчаковым, что поговорим о пьесе после
моего возвращения. Но через несколько часов и всего за час до моего отъезда
он без звонка приехал ко мне и сказал, что, если я задержусь на фронте
больше чем на неделю, он без меня распределит роли и начнет репетиции.
- Но я же не дописал, - сказал я.