"Скотский уголок" - читать интересную книгу автора (Оруэлл Джордж)

Глава пятая

С приближением зимы поведение Молли становилось все более вызывающим. Она постоянно опаздывала на работу, оправдываясь тем, что проспала, и целыми днями жаловалась на непонятные боли, которые, впрочем, нисколько не влияли на ее аппетит. Под любым предлогом она сбегала к водопою и там подолгу стояла, бессмысленно таращась на свое отражение. Числилось за ней и кое-что посерьезней. Однажды, когда она вошла во двор своей легкой походкой, поигрывая хвостом и меланхолично перекатывая во рту соломинку, к ней направилась Хрумка.

— Молли, у меня к тебе серьезный разговор. Сегодня я видела тебя возле изгороди, что отделяет нас от «Фоксвуда». По ту сторону стоял кто-то из людей мистера Пилкингтона. Конечно, я находилась далековато, но, по-моему, ты подставляла ему морду, а он тебя гладил и что-то говорил при этом. Что все это значит, Молли?

— Он не гладил! Я не подставляла! Это неправда! — Молли вертела головой по сторонам и нервно ковыряла копытом землю.

— Молли, посмотри мне в глаза! Дай мне честное слово, что он тебя не гладил.

— Это неправда! — повторила Молли, продолжая вертеть головой, а потом не выдержала и галопом пустилась в чистое поле.

Хрумка поймала себя на неожиданной мысли. Не говоря никому ни слова, она направилась к Молли в стойло и принялась ворошить на полу сено. И вдруг на свет явилась пригоршня кускового сахара, а также мотки лент разного цвета.

Через три дня Молли исчезла. Довольно долго о ее местонахождении ничего не было известно, пока голуби не принесли в клюве новость, что ее видели в другом конце Уиллингдона. Запряженная в шикарную коляску, она стояла перед входом в паб, и краснощекий толстяк в клетчатых бриджах и гетрах, этакий респабликанец, угощал ее сахарком и оглаживал. Блестящая шерстка волосок к волоску, челка алой лентой подвязана, морда дово-о-льная!.. С этого момента Молли перестала для них существовать.

Январь выдался суровый. Почва сделалась как камень, работы перенесли под крышу. В промежутках между собраниями свиньи намечали планы подготовки к весне. Так уж повелось, что все стратегические хозяйственные вопросы решала интеллектуальная элита, а уж потом они ставились на голосование. Эта система себя бы полностью оправдала, когда бы не постоянные разногласия между Цицероном и Наполеоном. Не было пункта, по которому бы они не расходились. Если один предлагал посеять больше ячменя, другой требовал увеличить площадь под овес; стоило одному выбрать подходящее место для выращивания капусты, как другой рвался сажать там корнеплоды. У каждого были свои сторонники, поэтому дебаты разгорались нешуточные. На общих собраниях Цицерон, как правило, получал большинство голосов благодаря своим зажигательным речам, зато Наполеон отыгрывался в паузах. Его горячо поддерживали овцы. К месту и не к месту они затягивали «Четыре ноги хорошо, две ноги плохо», даже на собраниях, причем, что любопытно, как раз в моменты, когда слова Цицерона звучали наиболее убедительно. Цицерон, надо сказать, внимательно изучил старые подшивки «Рачительного хозяина» и был полон планов грандиозных нововведений и преобразований. Со знанием дела говорил он о дренаже, о силосовании, об удобрении почвы, он разработал научный метод отправления естественных надобностей, при котором поля будут унавоживаться: а) контактным способом, б) равномерно и в) с полным высвобождением транспортных средств. Что до Наполеона, то он не выдвигал оригинальных теорий, он предпочитал принижать открытия соперника и ждал своего часа. Ну а стычки продолжались и достигли своего апогея в вопросе о строительстве ветряной мельницы.

Как мы знаем, за пастбищем возвышался холм — высота, господствующая над местностью. После предварительного осмотра Цицерон объявил, что именно здесь следует поставить ветряк, от которого будет работать динамо-машина, обеспечивая ферму электричеством. И вспыхнет в стойлах свет, а зимой в них придет тепло, и сами заработают циркулярная пила, и свеклорезка, и электродоилка. Животные развесили уши (на их допотопной ферме сроду не бывало ничего такого), а Цицерон продолжал рисовать картины электрифицированного рая, где все будут делать машины, а животные палец о палец не ударят, им останется только пощипывать травку за приятной беседой или наслаждаться книгой, источником знаний.

Цицерону потребовалось несколько недель на разработку проекта ветряной мельницы. Все практические сведения были почерпнуты из трех источников: «Тысяча полезных мелочей», «Домострой» и «Введение в электротехнику». Кабинетом послужил ангар (когда-то там стояли инкубаторы) с хорошим деревянным настилом, на который удобно было наносить чертежи. Цицерон часами пропадал в ангаре. Заложив в книгах нужные страницы камешками и вооружившись мелком, он перебегал от одной схемы к другой и, добавляя там сплошную линию, здесь пунктирную, тихо повизгивал от возбуждения. Со временем случайные, на первый взгляд, наброски образовали сложную систему шестеренок и кривошипов, производившую сильное впечатление уже одной своей непонятностью. По меньшей мере раз в день животные приходили в ангар полюбоваться цицероновыми чертежами. Даже самые необразованные, куры и утки, топтались между различными узлами, стараясь не наступить на эти создания нечеловеческого гения. Один Наполеон держался в стороне — он с самого начала высказался против мельницы. Тем более неожиданным было его появление. Тяжелой походкой он обошел ангар и внимательно все рассмотрел, раза два фыркнув при этом; затем он ненадолго задумался, как бы уже не обращая внимания на чертежи, и вдруг, задрав ногу, так обильно выразил к ним свое отношение, что никакие слова уже не понадобились. После чего он покинул помещение.

Из-за мельницы произошел настоящий раскол. Цицерон не отрицал, что построить ветряк будет совсем не просто. Надо доставить камень, сложить стены, сделать деревянные крылья, а потом еще где-то раздобыть динамо-машину и кабель. (Где — пока было неясно). Цицерон, однако, утверждал: в год можно уложиться. И тогда животные будут работать всего три дня в неделю. Со своей стороны, Наполеон настаивал на том, что главная задача момента — это решение продовольственного вопроса и что, пока они будут заниматься ветряными мельницами, все просто с голоду подохнут. Животные разделились на две партии, каждая со своим девизом: «Голосуйте за Цицерона и трехдневную рабочую неделю» и «Голосуйте за Наполеона и полную кормушку». Единственным, кто не примкнул ни к одной из партий, был Бенджамин. Он не верил ни в изобилие еды, ни в спасительную мощь ветряной мельницы. С мельницей или без мельницы, говорил он, жизнь может дать только одно облегчение — кишечника.

Другим яблоком раздора был оборонный вопрос. Все прекрасно понимали: хотя люди и потерпели поражение в Битве при Коровнике, в любой момент возможна новая, более решительная попытка вернуть себе отнятое. Это представлялось тем более вероятным, что слухи о победе восставших распространились далеко за пределами «Скотского уголка» и весьма воодушевили животных на соседних фермах. Тут-то в очередной раз и схлестнулись Цицерон с Наполеоном. Наполеон призывал запасаться оружием и спешно овладевать боевыми навыками. Цицерон призывал снова и снова посылать голубей, с тем чтобы пламя Восстания перекинулось на другие фермы. Из слов первого вытекало, что, если они не научатся защищаться, они погибли; из слов второго вытекало, что, если Восстание победит повсеместно, отпадет необходимость в защите. Животные выслушивали Наполеона, выслушивали Цицерона — и переставали понимать, кто из них прав… правым всегда казался тот, кто говорил в данный момент.

И вот наконец Цицерон завершил свой труд. В ближайшее воскресенье вопрос, нужна или не нужна ветряная мельница, ставился на голосование. Когда все собрались, Цицерон взял слово и, невзирая на помехи со стороны овец, изложил свои доводы в пользу строительства ветряка. Слово взял Наполеон. Не повышая голоса, он назвал мельницу совершеннейшей ахинеей, о которой и говорить-то неловко, и тут же сел, демонстрируя полное равнодушие к сказанному. Вся речь заняла от силы полминуты. Цицерон вскочил со своего места и, перекрывая блеянье овец, произнес страстную речь в защиту мельницы. До этого момента симпатии слушателей делились примерно поровну, но элоквенция Цицерона не могла не захватить их. Яркими красками нарисовал он завтрашний день «Скотского уголка», когда труд перестанет быть тяжкой обузой. Его воображение на этот раз не остановилось на циркулярной пиле и свеклорезке. Электричество, гремел он, приведет в движение молотилки и плуги, бороны и газонокосилки, жнейки и сноповязалки, не говоря уже о том, что в каждом стойле осуществится голубая мечта всякого животного: тепло, светло и мухи не кусают. Когда он кончил, исход голосования не вызывал сомнений. Но тут снова встал Наполеон и, как-то странно покосившись на Цицерона, неожиданно завизжал не своим голосом.

В тот же миг со двора раздался душераздирающий лай, и, о ужас, в сарай ворвались девять огромных псов в ошейниках с медными бляшками. Они набросились на Цицерона, и только необыкновенное проворство уберегло его от железных челюстей. В мгновение ока очутился он за порогом. От страха потерявшие дар речи, животные сгрудились в дверях сарая и молча наблюдали за погоней. Цицерон припустил кратчайшим путем через узкий вытянутый в сторону дороги луг. Он несся со скоростью свиньи, преследователи наседали на пятки. Вдруг он поскользнулся, и казалось, ему крышка, но он еще прибавил обороты и сумел оторваться, и снова его стали настигать. Один из псов уже было цапнул его за кончик хвоста, Цицерон еще наддал. Находясь на волосок от гибели, он нырнул под изгородь и был таков.

Все возвращались назад молчаливые и подавленные. Вскоре в сарай ввалились псы. Откуда они вообще взялись? Недоуменные вопросы рассеялись довольно быстро: в этих зубастых молодчиков превратились те самые щенки, которых Наполеон некогда отнял у матерей и выкормил в строжайшей тайне. Полугодовалые, они поражали своими размерами, а свирепым видом походили на волков. От Наполеона они не отходили ни на шаг. И виляли перед ним хвостом точно так же, как раньше другие псы виляли хвостом перед мистером Джонсом.

В сопровождении собачьей охраны Наполеон взобрался на помост, где однажды держал речь покойный Майор. Воскресные собрания, сказал Наполеон, отменяются. Он назвал их пустой тратой времени. Впредь всеми производственными вопросами станет заниматься специальный свинский комитет (свинком) под председательством самого Наполеона. Заседания будут закрытыми, принятые решения будут доводиться до общего сведения. По воскресеньям животные, как и прежде, будут поднимать флаг и петь «Скот домашний, скот бесправный», будут получать рабочее задание на неделю, но — никаких дебатов.

Слова Наполеона вызвали оторопь, хотя после увиденного все и так пребывали в шоке. Кое-кто хотел возразить, но не находил подходящих аргументов. Даже Работяга затуманился. Он прижал уши и несколько раз встряхнул челкой, пытаясь собраться с мыслями, но, видимо, так ничего и не собрал. Протест стихийно возник там, где его меньше всего можно было ожидать. В переднем ряду четыре поросенка завизжали, загалдели, потом повскакивали со своих мест и стали что-то кричать, перебивая друг дружку. На них рыкнули псы из охраны, и поросята сели, разом прикусив языки. Тут овцы закатили минут на пятнадцать концерт, грянув свое ударное «Четыре ноги хорошо, две ноги плохо», и на этом вся дискуссия закончилась.

Позднее, когда все разошлись, Деловой пошел в массы разъяснять новую политику.

— Товарищи, — сказал он, — я надеюсь, каждый из вас оценил, какую жертву принес товарищ Наполеон, взяв на себя дополнительное бремя власти. Только не надо думать, будто роль лидера доставляет ему удовольствие. Это огромная, тяжелая ответственность. Да, у нас все животные равны, и товарищ Наполеон никому не позволит поставить это под сомнение. Но в ряде случаев, товарищи, вы можете принять неверное решение, и что тогда? Взять хотя бы Цицерона с его завиральными идеями строительства ветряной мельницы… вдруг кто из вас — даже подумать страшно! — дал бы себя увлечь этому бандиту?

— Он храбро сражался в Битве при Коровнике, — напомнили оратору.

— Быть храбрым мало, — возразил Деловой. — Главное — исполнительность и преданность общему делу. Что касается Битвы при Коровнике, то еще придет время, и мы поймем, что вклад Цицерона в нашу победу был сильно преувеличен. Дисциплина, товарищи, и еще раз дисциплина! Вот лозунг сегодняшнего дня. Один ложный шаг — и нас раздавят наши враги. Или, может быть, кто-то хочет, чтобы вернулись времена Джонса?

И снова спорить было не о чем. Нет, никто не хотел, чтобы вернулись времена Джонса. Если возврат к старому каким-то образом зависел от воскресных дебатов, значит, воскресные дебаты следовало отменить. Работяга, успевший за это время собрать свои мысли, выразил общий настрой: «Товарищ Наполеон знает, что говорит». Кстати, с этого дня к его прежнему девизу «Работать еще лучше» добавился новый: «Наполеон всегда прав».

А между тем установилась теплая погода, пришла пора весенней пахоты. Ангар с чертежами будущей мельницы заколотили, сами чертежи скорее всего затерли половой тряпкой. По воскресеньям в 10.00 животных собирали в большом сарае, и каждое получало задание на неделю. Из могилы был извлечен череп Майора, который поместили под флагштоком, рядом с ружьем. После подъема флага животные проходили торжественным маршем мимо черепа незабвенного кабана и уже затем направлялись в сарай. Прежний порядок, когда все сидели вместе, был отменен. Наполеон, Деловой и еще один свиненок по кличке Шибздик, прирожденный поэт-песенник, занимали первые места на помосте, за ними полукругом располагались псы-охранники, за псами — остальные свиньи. Все прочие животные устраивались на полу сарая, лицом к помосту. Наполеон отрывисто, по-солдатски зачитывал наряды на работу, после чего все пели «Скот домашний, скот бесправный» (один раз) и расходились.

Через три недели после изгнания Цицерона, в очередное воскресенье, животные не без удивления услышали на утреннем инструктаже, что ветряная мельница все-таки будет строиться. Наполеон не объяснил, чем вызвана перемена его решения, просто предупредил, что потребуется удвоить, а то и утроить усилия; не исключено, добавил он, что будут урезаны пайки. Как выяснилось, специальная комиссия из числа свиней осуществила за три недели детальную проработку проекта. Строительство ветряка и в целом модернизация производства, по расчетам, должны были занять два года.

Вечером того же дня Деловой приватным образом разъяснил каждому, что Наполеон, в сущности, ничего не имел против мельницы. Наоборот, именно он выдвинул эту идею, Цицерон же выкрал у него всю техническую документацию и уже по ней набросал чертежи на полу ангара. Так что ветряк был, можно сказать, любимым детищем товарища Наполеона. Тогда почему, спросил кто-то, он даже слышать не хотел ни о какой мельнице? Деловой лукаво прищурился. Оказывается, товарищ Наполеон пошел на хитрость. Он делал вид, что не хочет слышать ни о какой мельнице, с помощью этого маневра он рассчитывал избавить ферму от Цицерона, который при его коварстве действовал на всех разлагающе. Теперь, когда нечего бояться очередного свинства с его стороны, можно смело приступать к строительству. Деловой объяснил, что это называется тактикой. «Тактика, товарищи, тактика!» — радостно повторял он, суча ножками и подергивая хвостиком. Животные не очень-то понимали смысл этого слова, но Деловой говорил так убедительно, а случившиеся рядом три пса рычали так угрожающе, что они не стали задавать лишних вопросов.