"Лу Синь. Былое, Записки сумасшедшего (Повести и рассказы)" - читать интересную книгу автора

Яо-цзун ушел, так ничего и не поняв толком, но преисполненный почтения
к учителю. Недаром люди говорили, что второго такого умницу, как наш Лысый,
во всем городе не сыщешь. Учитель мог бы отлично ужиться в любую эпоху, не
понеся при этом ни малейшего ущерба. Хотя с той поры, как Паньгу [9]
сотворил небо и землю, бессчетной чередой сменялись войны и кровавые походы,
периоды порядка и смут, возвышения и упадка государств, тем не менее род
Лысого не погиб в борьбе, защищая законную власть, и не был истреблен за то,
что присоединялся к мятежникам. Он продолжает существовать по ceй день - вот
ведь и сейчас Лысый величественно восседает на "тигровой шкуре" [10] и
втолковывает нам, сорванцам, что Конфуций в семьдесят лет научился следовать
стремлениям сердца, не преступая при этом установлений. Современный
сторонник эволюционизма сказал бы, что здесь дело в наследственности; по
нашему же суждению, Лысый наверняка познал это искусство самосохранения из
книг. А как же иначе? Ведь и я, и Ван, и нянюшка Ли - все мы тоже подвластны
закону наследственности, а такой глубиной ума не на делены.
Когда Яо-цзун удалился, Лысый отложил книгу и, изобразив на лице
великую скорбь, сообщил, что должен вернуться в город домой и что я
свободен. Я возликовал и помчался играть под мое любимое дерево. Меня не
смущало даже то, что солнце пекло голову - ведь редко выпадали минуты, когда
клочок земли под деревом переходил в мое владение. Вскоре я увидел Лысого:
он торопливо шагал, неся под мышкой большой узел с вещами. Прежде учитель
уезжал домой лишь по праздникам и в конце года, причем непременно брал с
собой несколько томиков "Баминшучао" [11]. Сегодня же книги преспокойно
лежали на столе, зато всю одежду и обувь, что хранились в старом разбитом
сундуке, учитель унес с собой.
Мне было видно, как по дороге, словно муравьи, ползут толпы людей,
испуганных и чем-то озабоченных, - одни несли вещи, другие шли с пустыми
руками. Старый Ван объяснил мне, что это беженцы. Из Хэсюя люди торопились в
У, а горожане мчались в обратном направлении, Ван, сам побывавший в подобных
передрягах, убеждал нашу семью не спешить. Няня отправилась на разведку в
усадьбу Цзиня; оказалось, что его слуга еще не вернулся из Хэсюя, но все
наложницы укладывают в дорожные баулы пудру, помаду, ароматичные масла,
веера, шелковые платья и разные принадлежности туалета, словно собираются на
гулянье. Им, привыкшим жить в довольстве, казалось невозможным обойтись без
косметики. Меня длинноволосые мало беспокоили, поэтому я стал ловить мух,
приманивал ими муравьев и давил их, а потом стал лить воду в муравейник,
чтобы доконать его обитателей. Вскоре солнце стало задевать верхушки
деревьев, и няня позвала меня ужинать. Я никак не мог понять, отчего так
быстро прошел сегодняшний день; ведь обычно в это время я еще пыхтел,
подбирая параллельные выражения и пытаясь своим несчастным видом разжалобить
учителя. После ужина няня вывела меня на улицу. Ван тоже вышел и, как
обычно, сел у ворот, наслаждаясь прохладой. Однако на сей раз вокруг него
собралось множество слушателей; они стояли разинув рты, как будто только что
видели привидение или чудовище; при свете луны редкие зубы этих людей
напоминали куски искрошившейся яшмы. Ван закурил и медленно начал:
- В те времена привратником здесь служил дядюшка Чжао, человек очень
бестолковый. Хозяин как услышал, что длинноволосые идут, так велел ему
убегать, а тот и отвечает: "Хозяин уйдет, кто же будет охранять усадьбу от
разбойников?..."
- Вот дурень! - пронзительно вскрикнула нянька, осудив этим возгласом -