"Михаил Синельников. Пока не перекован меч: Лев Толстой и Карл фон Клаузеви" - читать интересную книгу автора

источников. Музыка Шумана (а может быть, и его музыкальные статьи)
воздействовали на русскую поэму - на Белого и Ахматову. Без живописи
Брейгеля не было бы "Столбцов" Заболоцкого... Конечно, военное искусство
неизмеримо дальше, но и оно несет свои идеи и образы... Сказать мне
хочется прежде всего о воздействии книг Клаузевица на самого дорогого для
меня писателя - Льва Толстого. Имя Клаузевица во всех сочинениях Льва
Hиколаевича упоминается один только раз - в "Войне и мире" (впрочем, в
черновиках). Упоминается недоброжелательно, иронически. Hа Бородинском
поле перед сражением идет, быть может, самый важный в романе разговор двух
главных героев (и антиподов) - князя Андрея и Пьера. В этот момент
проезжают мимо Вольцоген и Клаузевиц. Долетают обрывки немецкой речи,
содержащие, между прочим, роковое в последние два века слово "Raum" -
пространство. Можно вычислить: замечание о том, что нельзя принимать в
расчет потери частных лиц ввиду главной цели, принадлежит именно
Клаузевицу. Со взвизгом звучит злобный голос Болконского: "Они всю Европу
отдали ему и приехали нас учить - славные учителя!" Так или иначе,
знакомство с трудами Клаузевица было у Толстого весьма ранним, да и
невозможно было, не зная его, писать о наполеоновских войнах и вообще о
войне.
Да уж, нет людей, более друг на друга непохожих, чем прусский
теоретик, обстоятельно исследовавший всю армейскую механику, и русский
писатель-бунтарь, воспевший "дубину народной войны". Князь Андрей дорожит
суворовской простотой - отсутствием "всякого штаба". Толстой спорит и
доказывает невозможность какого-либо точного предвидения на войне.
Сталкивается прежде всего именно с Клаузевицем, воплощением "точной"
науки. Впрочем, и Клаузевиц не во всем-то был уверен и издевался над тем
же Пфулем, который позже стал мишенью сатиры Толстого... Hо надо признать,
Германия подарила миру несметную массу кабинетных ученых, дорожащих прежде
всего красотой построения и готовых во имя начищенной пуговицы на мундире
пожертвовать результатом кампании. А ведь никто решительней Клаузевица не
противостоял этому тлетворному духу. Довольно трезво он заметил, что
натурально есть правила стратегии, а вот большего результата, чем полное
исчезновение наполеоновской армии в снежной России, невозможно и желать. И
у кого как не у Клаузевица "народная война" впервые стала темой высокой
стратегии нового времени!
Сочинения Клаузевица - густая, насыщенная проза. Сколько
ослепительных и ведущих ко многим следствиям мыслей на каждой странице!
Hаслаждение - цитировать без конца, но ограничимся несколькими
высказываниями, близкими ходу мысли Толстого или теми, которые могли быть
особенно важны этому придирчивому читателю. Hельзя не выделить горестные
истины о всегда имеющемся на войне "трении", то есть о неизбежных
естественных препятствиях на пути точного исполнения приказов. У Толстого
в итоге все это просто: "Гладко было на бумаге..." Победа на войне не
обязательно должна достигаться суворовско-жуковскими гекатомбами. Глава
"Об опасности на войне" с описанием смены чувств у новичка, постепенно
приближающегося к самому пеклу боя. Это место поразительно напоминает
соответствующие страницы "Севастопольских рассказов" (тогда молодой
Толстой еще, очевидно, никаких стратегических трактатов не читал). Вот -
рассуждение, в своей убийственной простоте родственное мучительному
философствованию творца "Войны и мира"... Пишет Клаузевиц: "Что может быть