"Плоть и серебро" - читать интересную книгу автора (Барнс Стивен Л.)

4 Консультация

Худое и темное лицо Джона Халена заполнило экран Марши и осветилось зубастой улыбкой.

— Привет, док, — протянул он. — Если вы насчет вашего счета, так мы вам уже послали чек.

Марши не мог не улыбнуться, и не только этой старой и глупой шутке. От одного вида Халена у него настроение улучшилось сильнее, чем от всего выпитого.

— Рад слышать. Как там дела дома?

— Терпимо. Только что узнал хорошие новости.

Марши ухмыльнулся:

— Салли хочет от вас детей?

Тут уж фыркнул Джон:

— Нет, не в том дело. К тому же я ради такой новости не стал бы стучать по клавиатуре.

— Есть успехи в раскалывании счета Кулака?

Хален помрачнел:

— Боюсь, никаких. Я каждую свободную минуту копаюсь в его записях, но все еще не могу отсортировать защищенные файлы от открытых. Этот старый сукин сын так рассыпал свои данные, что мне в них еще годами копаться. — Он искалеченной рукой поскреб щетинистый подбородок, одним глазом поглядывая на Марши. — А вы, это… говорили с ним?

— Немного. Жаль, но он мне ничего не сказал. — Во всяком случае ничего такого, что я хотел бы слышать. Или чему хотел бы поверить.

Джон покачал головой:

— И не надо. Мне даже спрашивать не стоило. Я ж уже сказал, чем меньше с ним иметь дела, тем лучше.

— Вы сказали, у вас хорошая новость, — напомнил Марши.

Упрямая ухмылка Халена вернулась на место.

— А как же! Медицинский персонал и все оборудование, про которое вы написали, уже в пути. Только что получил весть, что они где-то в пятницу вечером будут.

Это примерно в то же время, когда он доберется до станции Боза. Марши испустил вздох облегчения. Теперь, быть может, уменьшится чувство вины за то, что он их оставил.

— Это отлично. Я знал, что Медуправление проявится.

Джон мотнул головой.

— Это не они конкретно. Это какая-то организация под названием «Фонд Рук Помогающих».

Попрощавшись с Джоном, Марши остался сидеть, обдумывая все снова и снова.

По всем правилам он должен был бы чувствовать себя отлично. Джон посмотрел для него медицинские файлы, и ему было приятно узнать, что не только Марди и Элиас отлично поддерживают их актуальность, но и что люди на их попечении поправляются по крайней мере не хуже, чем он ожидал. Джон предложил, что Марди доложит лично — Элиас спал, — но Марши не хотел создавать впечатление, что он их проверяет.

Медицинская помощь уже в пути. Таким образом, этот груз с плеч долой. Так и было — в основном. Но он никогда не слыхал об этом самом Фонде Рук Помогающих и не мог избавиться от недоумения, чего это они взялись за работу Медуправления. Конечно, это бюрократия на марше; какой-нибудь мелочно экономный контролер Медуправления использует частных благотворителей для экономии своего драгоценного бюджета. Когда эта контора прибудет, надо будет с помощью Марди или Элиаса убедиться, что они хорошо работают — и поднять адский шум, если это окажется не так.

Джон не видел Ангела с тех пор, как наткнулся на нее в коридоре утром отлета Марши. И не скрыл разочарования, когда Марши отверг предложение, чтобы Джон ее разыскал. Кажется, даже его отбытие не умерило желание Джона свести их вместе.

Он встал из-за пульта связи и побрел обратно в камбуз. Наполнил бокал чистым скотчем и ополовинил его раньше, чем вспомнил о рационировании своей выпивки.

— Ради праздника, — буркнул он про себя, хмуро глядя в стакан. Все шло так, как предполагалось. Путь, устланный розами.

Отсутствие новостей — хорошая новость. Наверное, у Ангела все в порядке.

Он допил бокал. Несомненно, она живет своей жизнью, уже начиная о нем забывать.

Как он постепенно забывает о ней.

Марши удивленно дернулся, когда рука его утром подала сигнал. Он забыл, что поставил ее на напоминание ко времени, когда должно будет отключиться поле сна у Кулака. Медкойка была запрограммирована давать старику полчаса бодрствования каждый день.

Он стал было подниматься, потом передумал и сел обратно на стул в камбузе. Пусть старый мерзавец еще несколько минут помаринуется. Прибрав за собой, он снова наполнил чашку из автомата. Отхлебнул, скривился.

Бренди, добавленный в кофе, был не то, что настоящий. Даже близко не то. Он выплеснул жидкость.

Все еще было утро второго дня в графике. Два часа тянулись как два дня.

Никогда раньше долгие монотонные часы одиночества так не действовали ему на нервы, никогда не было такого ощущения запертости и беспокойства.

Конечно, сейчас он впервые пытается провести их в относительной трезвости. Не удавалось даже вспомнить бессчетные разы, когда он проводил дни — если не недели — в режиме готовой к работе машины, достаточно ясно, чтобы сказать, что вспомнил их на самом деле. Это было как часы, проведенные во сне. Он знал, что они проходили, но в темноте и выключенные из нормального хода времени.

Еще три дня назад в каждом дне не хватало часов. Теперь в каждом часе было слишком много дней. Минуты ползут медленно, если ты один и почти трезв. Любое отвлечение приветствуется с радостью.

Марши встал, с иронией отметив, что визит к Кулаку обещает быть кульминацией дня.

— Как я рад вас видеть… дорогой мой доктор, — прохрипел Кулак, глядя на Марши с выражением, которое должно было сойти за дружелюбную улыбку. Такая улыбка была у Мрачного Потрошителя.

— Конечно… я должен быть рад… возможности… видеть кого бы то ни было. — Кулак хихикнул влажным туберкулезным хрипящим смешком.

У Марши сработала внутренняя защита. Он положил руку на клавиатуру, но пока не стал подсоединяться к системам медкровати.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он, сказав себе, что надо следить за своими действиями.

Кулак что-то задумал. Тонкие синевато-серые губы старика отползли, открывая острые белые зубы.

— Наверное, так… как выгляжу.

Марши оставил это вступление без внимания.

— Где-нибудь болит?

Нейронное поле, создаваемое кристаллами Шмидта, должно было подавлять наиболее сильную боль, но при раке формы V рассчитывать на это нельзя. Конечно, Кулак заслужил любые страдания, запретив медицинскую помощь своим бывшим подданным только потому, что ему было приятно слышать их мольбы об исцелении. Несомненно, такая жестокость должна быть отомщена.

— Действительно ли моя боль… вас беспокоит? Или она… кажется вам… справедливой? — мило поинтересовался Кулак, будто читая мысли Марши. — Что бы вы сделали… если бы я сказал… что умираю от муки?

Самый безопасный образ действий был игнорировать первые два вопроса и ответить на третий буквально.

— Я бы увеличил анестезирующее поле до аварийных значений. Если бы этого оказалось мало, я бы держал вас полностью в поле сна, поскольку у меня кончились супераспирин, синдорфины и параопиаты.

Легкий кивок.

— Как я и думал. — Мерзкая улыбка стала шире. — Я не испытываю боли… которую не мог бы терпеть. Ваши планы… не будут нарушены… моим нездоровьем.

Марши чуть было не спросил его, что он имеет в виду, но в последний момент спохватился. Кулак его во что-то хитро заманивал, как хищное растение заманивает муху. И потому он ничего не сказал.

— Какие планы… спросите вы? — просипел Кулак, уронив голос до конспиративного шепота. — Что я… спрятал? Какие парольные фразы… и ключевые коды это откроют? Могу… вам сказать. — Тень пожатия плеч. — Могу не сказать. От вас… зависит.

Он поднял глаза в ожидании, довольный сам собой.

Ну вот, приступили к делу, — мрачно подумал Марши, не удивленный тем, что Кулак знает о его целях и хочет использовать это к собственной выгоде. Но это был не характерный прямой подход. Конечно, когда имеешь дело с Кулаком, самая опасная ловушка — это та, которой не видишь. Наверняка она должна быть, может быть, уже у самых его ног. И одно неверное слово может заставить ее захлопнуться.

Марши смотрел на Кулака, изо всех сил стараясь сохранить бесстрастное и безразличное выражение лица. Через секунду старик кивнул и улыбнулся.

— Вы способный… ученик, доктор. Осторожность… замечательное качество. Но односторонний разговор… совсем не разговор.

Кулак освободил его от напряжения, глянув в сторону. Марши подавил вздох облегчения. Но эта маленькая победа казалась ему пустой. Кулак работал с ним в лайковых перчатках, в этом он был уверен. Но зачем?

— Мы были… друзьями, — спокойно сказал Кулак, подчеркнув слово «друзья» саркастической усмешкой. — Только очень… недолго. И вы… не глупец. Вас учили… наблюдать… и делать выводы… на основе… этих наблюдений. — Он снова повернулся к Марши, который лишь напряженно ждал, когда Кулак перейдет к делу.

— Сделали ли вы вывод, — прошептал Кулак, — о том… что движет мною?

Марши смотрел на старика, зная, что на его лице можно прочесть удивление. И потому заставил себя улыбнуться.

— Вы психопат, — ответил он небрежно, зная, что Кулак потребует для себя оговорки в этом определении. Если они должны играть в игры, пусть тот будет защищающейся стороной.

Разумеется, Кулак поморщился и покачал головой.

— Это клише… бессмысленное описание… и при этом… весьма нелестное. — Он поднял руку, погрозил костлявым пальцем. — Перестаньте притворяться глупым. Это вам… не идет.

Эгоизм? — Марши должен был признать, что ему любопытно, что же двигало Кулаком. Он был преступным безумцем, но это не значит, что у него не было какой-то логической основы — как угодно вывернутой — для своих действий.

— Ближе… но слишком расплывчато… не конкретный мотив.

— Любовь? — Ему пришлось не дать затянуть себя в эту игру, не дать заставить себя давать ответы, которых добивался Кулак.

Гнойного цвета глаза прищурились.

— Превосходно! Как я уже говорил… вы способный ученик. Вы учитесь. Используйте же то… что вы узнали. Вы считаете… что я веду вас… в какую-то западню?

Это не был вопрос.

— А это не так? — парировал Марши.

— Точно вы будете знать… только если поймете… мои мотивы. Ха-а-а-а.

От смеха Кулака по спине поползли мурашки, но Марши знал, что сумел уравнять позицию.

Если бы еще знать, в какой игре, черт ее побери.

Кулак склонил голову набок.

— Без сомнения… вы уже… связались с Ананке. Как там… наши дорогие друзья?

— Никто не сказал, что ему вас недостает.

Гримаса, передразнивающая разочарование.

— После всего… что я для них… делал. Какая неблагодарность. Как же они там вообще… обойдутся… без нас?

Марши фыркнул:

— Отлично обходятся. Вы им нужны, как чума. Необходимая медицинская помощь уже в пути, так что и без меня они тоже обойдутся.

Он посмотрел на часы, решая, не пора ли кончать визит. Ничего конкретного он из этого психопата не вытянул, зато и сам не провалился по уши в трясину. Кроме того, было время выпить честно заработанный стаканчик.

Булькающий смешок вернул его внимание резко, как пощечина.

— Не от… Медуправления, — спокойно произнес Кулак.

— Откуда вы знаете? — нахмурился Марши.

— «Фонд Рук Помогающих». — Улыбка мертвой головы. — Игра становится… интереснее, — просипел он со зловещим удовлетворением. — Я рад.

Марши глядел на старика, стиснув руки на боковине кровати, потому что они рвались вытрясти ответы из этого ухмыляющегося гада.

— О чем вы говорите? — потребовал он ответа.

Следи за собой, — предупредил он сам себя. — Он тебя втягивает.

Но не спросить он не мог. Все, что радовало Кулака, несло гибель всем остальным.

Прикрытые глаза Кулака блеснули извращенным удовольствием.

— Мотивы, — прохрипел он. — Удовольствие. Вознаграждение. Привязанность. Успех. — Напряженная пауза. — Трудность самой задачи.

Он испустил долгий вздох, определенно смакуя этот момент и ситуацию.

— Да, и даже любовь. Я люблю жизнь… когда она дает… мне в руки… сладкое сырье возможностей.

Он свел ладони, будто ощущая в них то, о чем говорит, и закрыл глаза. На лице его было выражение, похожее на безмятежность.

— И в ваши руки… она тоже положила… кое-что сладкое, — добавил он конспиративным шепотом, будто передавая некую тайную мудрость.

Марши наклонился ближе.

— Что вы имеете в виду? — снова спросил он, зная, что этим вопросом глотает наживку.

Единственным ответом ему была загадочная полуулыбка.

Марши забеспокоился бы о своем здоровье, если бы ему не захотелось выпить после этого маленького танца в челюстях дракона.

Но он пил мелкими глотками, а не стаканами, сведя брови и задумавшись, пытаясь разобраться в ситуации.

Кулак с ним играет.

Но зачем? Ведут его в первые коридоры запутанного лабиринта, построенного только потому, что Кулак не может противостоять искушению превращать людей в крыс в лабиринте, а других крыс в его распоряжении нет? Или это начало расплаты за испорченное удовольствие на Ананке?

Марши не мог точно сказать почему, но было у него такое чувство, что желания Кулака посложнее, чем просто месть, что его цели просты и ясны, даже если методы их достижения не таковы. Но можно ли разглядеть эти цели за всеми дымовыми завесами и зеркалами?

А какие мотивы у меня?

Старый паразит знал, что эти самые Руки Помогающие несут на Ананке облегчение и считал, что это забавно — или хотел, чтобы Марши думал, что он так считает. Так первое или второе? И в любом случае — зачем?

Невозможно решить. Каждое слово Кулака взвешено, каждое выражение его лица — манипуляция маской. Любое сходство с человеческими проявлениями искусственно. Тот единственный раз, когда он проявил свою истинную сущность, показал нечто такое, чего Марши надеялся никогда больше не увидеть. Лишенная совести эгопатия, безжалостная острота и просто огромного масштаба злобность, горевшие у него внутри, были настолько за пределами человеческой нормы, что с тем же успехом Кулак мог бы быть пришельцем.

Кулак никакой информации не выдает, в этом можно не сомневаться. Все, что он предлагает, должно быть отравлено — бесплатный завтрак, где вместо масла бутерброды мажут мышьяком. Самым разумным и безопасным образом действий было бы закрыть дверь клиники, дистанционно установить у медкойки режим поддержания пациента до самой станции Боза и постараться не брать все это в голову.

Еще глоточек. Напоминание, что забвение выпускается во вкусной и удобной жидкой лекарственной форме.

Но не удавалось стряхнуть с себя ощущение, что Кулак держит его под контролем. Манипулирует им, хотя и очень тонко по сравнению с грубой и безжалостной манерой, которая сломила сопротивление Марши там, на Ананке. Он хочет начать новую партию. И что-то есть такое, что он хочет увидеть на кону. Он же фактически предложил все, что украл у Братства, в качестве стимулирующего платежа.

Еще глоток. В стакане четкий ответ. Еще немножко, и все перестанет иметь значение.

Он заставил себя поставить стакан, не допив до половины. Может быть, самое время позвонить Салу Бофанзе в Институт Бергмана. Он каждый день имеет дело с Медуправлением, и может чего-нибудь знать про этот самый Фонд Рук Помогающих.

Последний раз он говорил с директором института чуть больше двух недель назад, когда спас Кулака от Сциллы. Увидеть выражение лица Сала, когда он рассказал ему простое решение проблемы Эффекта Кошмара, — это был один из высших моментов всей жизни.

Кто бы мог подумать, что человек, выросший в лунном африканском анклаве Мандела, знает индейский боевой клич или ирландскую джигу? Сал испустил первый и энергично исполнил вторую.

Успокоиться он смог не сразу. Когда это произошло, Марши изложил ситуацию на Ананке и запросил немедленную помощь. Потом он сказал Салу, что должен на время остаться. Сал обещал сделать все, что может.

Когда через несколько дней пришел приказ улетать с Ананке и взять курс на станцию Боза, Марши сам себя возненавидел за облегчение, которое при этом испытал. И в то же время разозлился, что ему не разрешили остаться хотя бы до тех пор, пока придет помощь. Злость и чувство долга победили. Он снова позвонил Салу попросить разрешения остаться по крайней мере до прибытия помощи — хотя к тому времени это было уже только чувство долга, а не желание остаться.

К его большому удивлению, его соединили прямо с Медуправлением. Неулыбчивая женщина с китайским лицом и фебанским акцентом, к которой направили его звонок, попросила его изложить свое дело. Он начал излагать свою просьбу, запинаясь и заикаясь. Она резко его прервала, указав, что вопрос уже был рассмотрен, и что шесть дней, которые ему были предоставлены, — это более чем щедро.

Когда он попытался спорить, она холодно его известила, что срок в шесть дней может быть срезан до четырех, до двух и вообще до нуля, и прервала связь, даже не дав возможности спросить, почему он говорит с ней, а не с Салом.

На этот раз его звонок хотя бы попал в кабинет Сала. Он узнал стол из настоящего дерева и метровой высоты эмблему скрещенных серебряных рук на стене над столом.

Но человек, сидящий за столом Сала и глядящий на Марши, не был его старым другом. Это был белый, с резким ртом, лишенным выражения лицом и прямой спиной, чья жизнь была посвящена тому, чтобы отдавать — и беспрекословно выполнять — приказы. Если плотно сидящий на нем костюм резкого покроя и не был мундиром, то вполне за таковой мог бы сойти.

Говорит Шнаубель. — Он взглянул на серебряные руки Марши, и его поза неуловимо изменилась. Вместо напряженного внимания явилось нетерпение чиновника, вынужденного иметь дело с докучным нижестоящим. — Изложите ваше дело.

— Простите, я хотел бы говорить с Салом Бофанзой, если это возможно.

Ответ был немедленным и недвусмысленным:

— Это невозможно. Доктора Бофанзы в настоящее время нет на месте… — Синие глаза человека на экране скользнули в сторону. Руки его видны не были, но по легкому движению плеч было видно, что он обращается к справочнику… — Доктор Марши.

Я знаю, как тебя зовут и кто ты, — говорило его лицо с еле скрытым презрением.

— Вы не могли бы мне сказать, как я мог бы с ним связаться?

Сал всегда был на месте. Бергманская программа была его жизнью. Его преданность работе института и тем, кто стал первыми и единственными бергманскими хирургами, была всепоглощающей. Он не был женат и жил в номере рядом со своим офисом. В тех редчайших случаях, когда он покидал институт, он брал с собой прибор полной связи, чтобы немедленно откликнуться на вызов тех, кого, быть может, лишь голос друга мог удержать от самоубийства.

Это не выглядело хорошо. Отнюдь не выглядело.

— Прошу прощения, — сказал человек за столом, и тон его явно противоречил словам. — Сейчас я здесь заведующий. Изложите, будьте добры, ваше дело, доктор Марши.

Марши заставил себя улыбнуться, хотя у него засосало под ложечкой.

— Да дела в общем-то и нет. Хотел просто, гм, потрепаться со стариной Салом. Вы мне не скажете хотя бы, когда с ним можно будет связаться?

— О, я уверен, что очень скоро доктор Бофанза снова будет здесь, — ответил Шнаубель, и на его лице появилась абсолютно лишенная юмора, начальническая улыбка, от которой Марши стало вдруг очень тревожно за старого друга. — Еще что-нибудь?

Ты перестанешь тратить мое драгоценное время?

— Да нет, пожалуй, — произнес Марши самым небрежным тоном, которым смог, — вряд ли. Спасибо.

Он протянул руку и разорвал связь.

— Что ж, — сказал он погасшему экрану, задумчиво потирая подбородок. — По крайней мере это освобождает меня от беспокойства.

На самом деле не освободило. Как не сделал этого и остаток виски в стакане.

В ту же самую ночь позднее он был пробужден от беспокойного сна настойчивым пронзительным сигналом.

Чуть продрав глаза и сообразив, где он, Марши понял, что звук идет от панели связи. Он выполз из кровати и прошаркал к пульту, зевая и потирая веки.

Прищурившись на ряд многоцветных панелей, он наконец понял, что активизировался режим связи, который он никогда не использовал. Марши почесал лысину, не очень зная, что он должен делать дальше, потом нажал на клавиатуре знак «?», поскольку этот знак точно характеризовал ситуацию.

Прерывистый зуммер стих. Зажегся главный экран над панелью и показал надпись: ПОЛУЧЕН ЗАПРОС НА БЕЗОПАСНУЮ СВЯЗЬ ПО УЗКОМУ ЛУЧУ. ПРИНЯТЬ?

Он секунду пялился на пульт, потом пожал плечами. А почему бы и нет?

И потому он нажал панельку ПРИНЯТЬ, смутно пытаясь сообразить, кто может вызывать и почему нельзя воспользоваться обычным каналом связи. Системы связи узким лучом остались от прежней жизни корабля в качестве курьерского пакетбота ККУ ООН. Он даже не знал, что эта хреновина еще работает.

ПРОШУ ПОДОЖДАТЬ ПОЛНОГО ВЗАИМНОГО СОГЛАСОВАНИЯ ЛУЧЕЙ, — посоветовали ему. Прошло несколько секунд. — ЗАХВАТ ЛУЧЕЙ, РЕЖИМ ШИФРОВАНИЯ НИЗКОГО УРОВНЯ. ИЗВЕЩАЮ О 5-СЕКУНДНОЙ ЗАДЕРЖКЕ ШИФРОВАНИЯ/ДЕШИФРОВАНИЯ.

Это сообщение пробежало по верху экрана и исчезло.

— Ну так что? — спросил Марши у пустого экрана, который тут же вспыхнул будто в ответ.

С экрана на него смотрела женщина. Лицо у нее было худое и бледное, с высокими скулами и глубокими морщинами в углах светло-карих глаз. Седые как лунный свет волосы рассыпались по плечам. Широкий щедрый рот улыбался выжидательно, а руки были сложены на высокой груди.

— Гори, — сказала она. Голос низкий и хрипловатый от виски, с чуть заметным русским акцентом. Марши глядел на нее и вспоминал это же лицо, гладкое и без морщин, и голос такой парящий, что у тебя из глаз текли слезы, когда она пела песню о любви.

— Мила, — ответил он голосом охрипшим от воспоминания о двадцатидвухлетней Людмиле Продареск. Черноволосая похитительница сердец. Певунья. Блестящий диагност и хирург.

Коллега по бергманской хирургии. Ее обнаженные руки были серебряными, как у него. Сколько лет они уже не виделись? Десять? Двенадцать?

Они смотрели друг на друга в молчании. Марши разглядывал изборожденное заботой лицо, прослеживал глазами морщины и печалился, что годы так круто с ней обошлись. Она все еще была красива, но это была красота Акрополя или увядшей розы, или чего-то еще, что держится тенью своей былой славы.

И у него на лице, что ли, тоже так видны годы? Не то чтобы он был хоть когда-нибудь красив… Марши поднял руку и провел по макушке, будто отводя волосы, чтобы не мешали смотреть.

Когда он понял, что делает, горькая улыбка искривила его лицо. Чего там отводить, когда ничего не осталось? Те, что отчаянно цепляются за жизнь на затылке, можно уже и не считать. Да, можно бы их заменить новыми, а зачем? Как и он сам мог бы пройти омоложение, но не прошел.

Лукавая улыбка Людмилы была так знакома, что сразу та прежняя молодая женщина проявилась в ее лице и глазах.

— Хреновый у тебя вид, Гори, — сказала она, расхохотавшись. И смех ее все еще был юный, теплый и свежий, как весенний бриз. В тот же миг растаял от него снег сожалений.

— У тебя тоже, — заверил он ее, сам смеясь, глядя ей в глаза и обмениваясь с ней не высказанными словами:

Мы все еще живы. Пусть мы побиты, потрепаны, преждевременно состарились. Пусть мы профукали свою жизнь так, как даже и думать не могли, когда были молоды и отдали себя мечте, которая обернулась кошмаром, но ты здесь, и я здесь, и черт побери все, но приятно тебя видеть снова!

— Давненько не виделись, — сказала Людмила.

— Давненько, — согласился Марши. — Целую жизнь.

Улыбка исчезла с ее лица, снова отдавая его во власть воспоминаний.

— Но свидание будет коротким. Там у тебя закрытая панель есть с пометкой РКМБ справа от клавиатуры. Нажми, будь добр.

— Ладно, — ответил он неуверенно, выискивая кнопку. Откинув крышечку на петлях, нажал.

Она чирикнула и засветилась синим. Людмила исчезла в шквале мерцающих помех. Появилась надпись красным: РЕЖИМ КОДИРОВАНИЯ МАКСИМАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ. ВКЛЮЧЕН. ЖДИТЕ.

Через несколько мгновений картинка снова сложилась строка за строкой, но в монохромном режиме низкого разрешения.

Людмила была не одна.

— Привет, Гори! — протянул стоящий рядом с ней мужчина, держащий ее за талию, и голос казался гулким и синтезированным. Свободная рубашка с открытым воротом обнажала ритуальные шрамы на его груди, нанесенные, когда он достиг возраста посвящения на Манделе.

Марши рухнул на стул перед консолью, от изумления открыв рот. Человек ему улыбнулся; вид у него был усталый, но неимоверно довольный вызванной реакцией.

— Удивлен?

Марши кивнул:

— Уж что да, то да, Сад.

Несколько секунд Марши не мог сообразить, что же еще добавить.

— Неудивительно, что я тебя в институте не мог поймать, — сообразил наконец он сказать.

Сал криво улыбнулся:

— Я сбежал из дому.

Марши вспомнил зловещее замечание человека, который оккупировал стол Сала.

— Кажется, они хотят тебя вернуть. И очень хотят.

— Это точно. Я, как бы это сказать, присвоил несколько предметов из института, когда уходил.

— Ты всегда приглядывался к той голоскульптуре Камира в вестибюле.

Сал глянул с болью:

— Ее мне пришлось оставить. — Он горько покачал головой. — Очень не хотелось, но взял я все, что смог унести.

Марши знал, какого вопроса от него ждут, и не обманул старого друга.

— Что же ты тогда унес? Сал пожал узкими плечами:

— Да просто все, что нужно Медуправлению, чтобы начать набор новых бергманских хирургов.

До Марши дошло только через несколько секунд.

— Ты шутишь?

— Хотел бы я, чтобы это было шуткой. — Лицо Сала было теперь полностью серьезно.

— Не улавливаю. Ты говоришь, Медуправление захотело взять на себя программу и начать изготовление новых таких, как мы? Помимо того, что они всегда давали институту большую самостоятельность, я думал, они решили, что мы… как это они говорили?

— Бесперспективны, — вставила Людмила. — Заманчивый, но бесперспективный тупик. — Она сардонически рассмеялась. — И как нам было спорить? Уж если плоскозадые бюрократы в чем-то разбираются, то это в тупиках.

— Так откуда такая внезапная перемена? — Он покачал головой. — Не вижу никакого смысла.

Сал пожал плечами.

— Наверняка сказать не могу, Гори. За последнее время в Медуправлении было много перемен, и немногие из них были к лучшему, насколько я могу судить. Много новых лиц на ключевых постах, и чертовски мало из них вообще с медицинским образованием. Некоторые очень милы.

— Кажется, я с одним из них познакомился сегодня, когда пытался тебе позвонить. Человек по фамилии Шнаубель. Сидел за твоим столом, как хозяин. Приятный человек. Теплота и обаяние, как у обледенелого ректоскопа. Кажется, ждет не дождется, пока увидит тебя снова.

Сал кивнул.

— Представляю себе, и очень надеюсь, что его ждет разочарование. — Он замолчал, прикусив губу. Людмила ободрительно стиснула ему руку, что-то шепнула на ухо. Он кивнул, потом выпрямился, как человек, глядящий в глаза расстрельной команде.

— Я их застал врасплох, Гори. Не потому, что я такой умный или что-то в этом роде. Они просто не ожидали от меня никаких действий. — Он беспомощно развел руками, глядя Марши прямо в глаза, призывая его понять.

— Я уже давно был просто декоративной фигурой. Уже годы, как я не имел отношения к разработке графика или маршрутов. Все взяло на себя Медуправление, и я ни хрена не мог сделать, чтобы им помешать. Четыре года назад я к ним пришел, пытаясь организовать сбор для вас всех. Я думал, для вас это будет хорошо. Меня всегда убивало, что вы такие изолированные, одинокие.

Лицо его стало жестче.

— В просьбе было отказано без обиняков. Причиной было указано — цитирую: «неэффективное распоряжение ресурсами». Конец цитаты.

— Нас используют очень эффективно, — тяжело произнес Марши, вспомнив обвинение Ангела. Вспомнил он и свою гневную отповедь. Быть может, она слишком приблизилась к правде, которой он не хотел видеть?

— Мы остаемся людьми, но они не хотят нас считать за людей, — тихо сказала Людмила. — Мы только чуть лучше роботов.

— Да, — согласился Марши. Она сказала слово, которое подарил миру Карел Чапек в своей пьесе РУР. Роботы. Рабы.

— Роботы не имеют прав. Не имеют права решать, как их будут использовать. — Голос стал резче. — И через некоторое время роботы изнашиваются и требуют замены. Нас становится слишком хлопотно содержать.

— Или возникает возможность сделать роботов получше, — добавил Сал. — Мне позвонила старая подруга из Медуправления, которую загнали в тупик — «повысили» на номинальную должность без реальной власти. К ней на стол попала некоторая информация, которой ей видеть не полагалось. Она меня предупредила, что Медуправление собирается «уйти» меня на пенсию, забрать институт и начать калечить новую партию бергманских хирургов. Первостепенный приоритет.

Марши потряс головой в недоумении. Поздняя ночь, и слишком много сразу надо понять и переварить.

— Я все еще не понимаю, откуда такой резкий поворот на сто восемьдесят.

— Точно сказать не могу, — ответил Сал, — но это началось как раз тогда, когда ты нашел способ обойти Эффект Кошмара. Не думаю, что это просто совпадение.

Первым импульсом Марши было отбросить эту мысль. Но если подумать, какой-то смысл в этом был. Он сам задумался, нельзя ли будет возобновить программу теперь, когда найдено средство против одного из самых деструктивных элементов. Жизнь следующего поколения бергманских хирургов может оказаться близка к нормальной.

Но почему такая спешка снова начать то, что начальство настоятельно считало провалом? Зачем такой нажим? Этим сомнением он поделился с Салом и Милой.

— Первое, что приходит в голову, — это что они хотят полностью прибрать программу к рукам, — мрачно ответил Сал. — Только что это им даст такого, чего у них еще нет? У них уже тотальный контроль над тобой, Милой и остальными.

Он вздохнул, глядя вниз, на руки.

— Ты был прав, Гори.

— Насчет чего?

— Насчет того, как все повернется. Я помню, когда Медуправление впервые учредило график. Ты тогда сказал, что из вас всех делают просто специализированные медицинские автоматы-инструменты. Я тебе сказал, что ты ошибаешься.

И он заговорил тоном извинения и самообвинения:

— Это я ошибался. И плохая ситуация от этого только стала хуже. Вначале у меня был голос насчет того, как вами распоряжаться, но когда я стал жаловаться, что вас гоняют слишком интенсивно, меня начали отрезать от принятия решений. Чем сильнее я нажимал, тем хуже становилось положение. — Он поднял руку и уронил ее беспомощно. — Мне пришлось перестать, пока не стало еще хуже.

— Ты все время нас отстаивал, Сал, — тихо сказал ему Марши. Людмила согласно кивнула.

— Ты думаешь? Все, что мне удавалось за эти годы сделать, — быть на месте, если кому-то из вас нужен друг.

— И этим, милый, нужно гордиться, — сказала Людмила, крепко обнимая его серебряной рукой. Он несколько минут смотрел на нее, потом на Марши, все еще с видом человека, который сделал в жизни больше ошибок, чем правильных поступков. Марши это чувство знал.

— Когда я услышал, что планирует Медуправление, я понял, что хоть что-то должен сделать. И потому я попросил пару недель отпуска. Они были рады их дать, потому что так проще убрать меня с дороги, когда будут забирать институт.

В его улыбке мелькнуло что-то от прежнего Сала.

— И я надул этих мудаков! Взял все критические материалы — гипнорежимы, тесты, все остальное, — прочее стер, оставив пустые файлы. Тут как раз Мила заглянула для ремонта одной руки, и я ввалился в люк ее корабля, сказал ей, что происходит, и вот мы тут.

— Тут — это где? И куда вы дальше?

Сал состроил гримасу.

— Тут — это нигде, и хотел бы я знать, что дальше. У нас не было времени заглянуть вперед. Мила отключила связь корабля, выдрала схемы, которые давали возможность Медуправлению командовать автопилотом, и мы вильнули хвостом к внешнему краю Пояса астероидов, потому что там легче всего затеряться. Мы несколько надеялись, что ты знаешь какое-нибудь хорошее место, где спрятаться, пока эта каша не расхлебается.

Марши потер руками лицо в полном смятении. Единственное, что пришло в голову, тот вопрос, который он собирался задать Салу с самого начала. Так что его он и задал.

— Кстати, ты слышал когда-нибудь о Фонде Рук Помогающих?

Сал и Мила обменялись озадаченными взглядами. Сал покачал головой:

— Нет, а что?

— Как-нибудь расскажу в другой раз.

Невольные беженцы глядели на него выжидательно, пока мысли его преодолевали все только что слышанное, как дистанцию барьерного бега. У него начинало возникать подозрение, что вся эта бессмыслица как-то между собой связана. Ничего конкретного, просто чувство такое.

Он протер глаза, заставив себя все это отложить. Сейчас надо было придумать какое-нибудь безопасное укрытие. Какое-нибудь захолустье, где людям можно доверять и никто их не выдаст.

Это хотя бы был вопрос с простым ответом. Может быть, даже отличным ответом, если эти самые Руки Помогающие — просто кучка безмозглых филантропов.

— Я знаю такое место, где могут отсидеться два сбежавших доктора, — сказал он, усмехнувшись, довольный, что все-таки может помочь старым друзьям. — Не очень приглядное местечко, но тамошним людям я бы доверил свою жизнь.

Кофе.

И без бренди.

Марши скорчился на стуле в камбузе, положив подбородок на руку, как роденовский «Мыслитель». Только у того голова сделана из пустой бронзы, о чем часто забывают.

Он уже три часа сидел, плюнув на сон, как на дело заведомо безнадежное, и вылезши из мешка намного раньше обычного времени. Потому что там он только вертелся и метался. Попрощавшись с Милой и Салом, он лег досыпать, но короткие периоды дремоты были полны беспокойными видениями, от которых Марши скрипел зубами и пытался свернуться в защитной внутриутробной позе.

Ему снились люди Ананке, исхудавшие до выпирающих ребер, с пустыми глазами, закованные в цепи, и к ним с мольбой тянулись серебряные руки, такие, как у него. Он шел между ними и делал вид, что их тут нет. Они один за другим падали на землю за его спиной, шепча при этом благодарности. Потом ему снился огромный Брат Кулак, гонящий его через лабиринт и хохочущий, когда он забредал из тупика в тупик, отчаянно пытаясь добраться до маленькой серебряной фигурки, все глубже уходящей в зыбучий песок в центре лабиринта. У него была веревка, чтобы ей бросить. И эта веревка была обмотана вокруг его же шеи. Не слишком спокойная ночь.

Зато утро, напротив, оказалось весьма продуктивным. Большую часть его Марши пробегал. Взад-вперед. По кругу. Попадая в никуда со всей скоростью, с которой несли его ноги.

Как будто мир рассыпался древней мозаикой-головоломкой. Только никакие два кусочка друг к другу не подходили, и совершенно неизвестно, какой должна быть окончательная картинка. Если и бывали совпадающие кусочки, он этих совпадений не видел.

А кусочки вроде таких: чего добивается Медуправление? Почему они хотят убрать Сала и захватить институт, который был независимо основан на средства Бергмана и пользовался самостоятельностью, пока придерживался определенных основных требований, заданных самим Медуправлением?

И какое это имеет отношение (и имеет ли вообще) к тому, что они предоставили какому-то фонду выполнить вместо себя работу на Ананке?

Он нахмурился и сгорбился еще сильнее, глядя мимо пара, поднимавшегося от чашки. Как в этом тумане, не было видно ничего, за что ухватиться.

Может, Шерлок Холмс и разобрался бы в этой мешанине, но Марши это точно не удавалось. Он глотнул кофе, поставил чашку на стол. Не пить ничего, кроме кофе, и сохранять трезвость — от этого полагалось бы мыслить яснее. Пока что он от этого только лез на стенку и дергался больше обычного. Еще немного — и он начнет носки пересчитывать.

Взгляд на часы подсказал ему, что где-то через полчаса проснется Кулак. Это, в свою очередь, напомнило о другой головоломке, которую надо решать. Похоже, вдвое более неразрешимой и куда более опасной.

Он повертел в руках чашку. В определенном смысле он даже восхищался этим старым сукиным сыном. Его везут, чтобы сдать властям, и он так близок к смерти, что может уже прочесть цифру населения на плакате у въезда «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД». И что он при этом делает? Смеется, шутит и пытается играть в игры с Марши. Бросает намеки, будто происходит нечто, о чем Марши следует знать, и пытается заставить его играть в угадайку насчет того, чего он хочет в обмен за информацию. Как будто он…

Марши застыл с чашкой на полдороге ко рту. Глаза его расширились, когда до него дошло.

Это нечто действительно происходит. Медуправление пытается выдавить Сала и забрать институт. Чтобы возобновить программу Бергмана, но по-своему, что бы это ни значило.

Кулак серьезно исследовал программу Бергмана. Достаточно, чтобы найти способ избавления от Эффекта Кошмара. Это значит, что у него есть источник среди сотрудников программы. Но…

…но Сал только что ему сказал, что институт полностью отстранен от процесса выбора маршрутов и пациентов для бергманских хирургов. А Кулак все равно знал, куда и когда посылать Сциллу на его захват. А это значит…

…что у него есть источник и в Медуправлении!

Марши выпрямился, брови сошлись на переносице. Он шел дальше по цепи заключений.

Все, что делал Кулак, было основано на информации. Он всегда узнавал о том, о чем надо, все, что можно узнать, определяя сильные и слабые стороны.

Он показал, что знает достаточно о бергманских хирургах, чтобы подчинить меня, использовав против меня мою же этику. Он намекнул, что знает об этом деле с Фондом Рук Помогающих, — а это опять ведет к Медуправлению. А это значит…

Старый хрен наверняка знает, что задумало Медуправление. Все знает. Он мог бы даже это прямо сказать. Часть этой информации наверняка хранится в запертых файлах, которые Джон не может взломать, но вся картина целиком хранится в этом проеденном раком гадючнике, который у Кулака вместо мозга.

Что-то из того, что он говорил, можно рассматривать как предложение передать часть этой информации. Помочь.

Но зачем бы ему хотеть сменить сторону?

Преданность. Так сказал Кулак, верно?

Но единственное существо, которому он предан, — он сам. Лояльности у него не больше, чем у ножа, револьвера или бомбы. Марши вспомнил, как старик говорил, что работал на правительства и корпорации в качестве — как он себя назвал?

Специалист по фаговой войне. То есть он был, в сущности, наемником. Свободный солдат сомнительной удачи, который будет на тебя работать, если его заинтересовать. Создать мотивы.

А какие мотивы у меня?

— Черт побери! — буркнул он, когда мысли снова пошли по кругу. Как в старой волшебной сказке про Румпельштицхена. Угадай мое имя. Только на этот раз это звучит «угадай мою цену».

Марши снова сел, задумавшись над мотивами Кулака.

В этом деле у него что-то поставлено на карту. Причем участвует станция Боза. Он чего-то хочет. Но прямо он этого не скажет. Ему надо сделать из этого игру…

Марши сидел совершенно неподвижно, ощущая, но не видя ясно форму элемента мозаики у себя в руке. Он снова перебирал все, что говорил Кулак, в поисках ключа.

Трудность. Награда. Достижение. Успех.

Он не может не играть в смертельные шахматы людскими жизнями. До моего появления он выиграл партию на Ананке. Он мог бы жить как король, но вел вместо этого жизнь почти монашескую. Почему?

Потому что выигрыш для него ничего не значит?

Потому что важна только игра?

Потому что… только игра и реальна?

Все это казалось близко к истине, но не точно. Потом вдруг в мозгу все повернулось и встало на место, приобретя новую форму и смысл.

Потому что он только и бывает реальным — только и живет — когда играет?

Слишком причудливо, чтобы так было, но ведь и сам этот человек таков. Марши не стал отвергать идею с порога, а воспользовался ею как лупой, чтобы рассмотреть ситуацию.

Сразу несколько моментов стали видны в ясном фокусе. Так, например, сразу после свержения Кулака Марши поместил его в поле сна. Это должно было замедлить до некоторой степени прогресс болезни. Но так не случилось. Наоборот, состояние пациента очень быстро стало терминальным. Но потом вышло на плато, когда Кулак впервые был пробужден здесь, на корабле.

Когда начал играть со мной в игры. Как будто это питает его, дает смысл продолжать жить.

Марши задумчиво прищурился. Как это он говорил?

«Даже любовь. Я люблю жизнь, когда она дает мне в руки сладкое сырье возможностей».

Да, по это было еще не все. Он сразу же добавил:

«Ив ваши руки она тоже положила кое-что сладкое».

Так какие же у меня на руках карты? Может, двойки и джокеры, но уж точно не тузы.

Через секунду Марши откинулся на стуле и про себя засмеялся. Игра все еще оставалась загадкой, зато он начинал понимать, каким должен быть его следующий ход.

Если у тебя нет ничего, кроме джокеров, то именно ими тебе придется играть.

Марши просиял, глядя на своего мрачного пациента и пассажира. Стаканчик приятного теплого скотча уютно устроился у него в животе и проявлялся в дыхании. Второй был тщательно разлит по одежде. Его дразнящий аромат ощущался при каждом вдохе. Легкое трепетание ноздрей Кулака сказало, что он тоже слышит этот запах.

В одной руке у Марши был стакан, в другой бутылка.

Ухмыляясь, будто голова полна веселящего газа, и ничего не говоря, Марши отставил стакан в сторону и приступил к работе.

Сперва он поставил бутылку рядом с бутылкой физраствора в диспенсере медкойки — точно такую же, только янтарного цвета. Прикосновение к панели наполнило питьевую трубку жидким золотом. Потом он присоединил трубку к мундштуку, до которого Кулак мог дотянуться поворотом головы.

— Готово! — объявил он жизнерадостно, когда выпрямился. — Глотните, старина! — Он взял свой стакан и приподнял. — Будьте общительны. У нас счастливый час, и я угощаю.

Кулак наблюдал за всем этим процессом с каменным лицом и не говоря ни слова.

— Что это? — прохрипел он.

— Фебанский скотч. — Марши пожал плечами. — Не так хорош, как выпивка, которую вы прятали у себя на Ананке, но несравненно лучше переработанной мочи, которую вливает вам этот диспенсер.

Гнойного цвета глаза Кулака оценивающие прищурились.

— Почему?

— Ну, видите ли, во-первых, это настоящий солод, и выдержан в настоящих деревянных бочках, доставленных аж с самой Земли. Во-вторых…

— Тихо! — прошипел старик. — Я спрашиваю, почему… вы мне… это принесли.

— Извините. — Марши отпил глоток, причмокну, губами. — Я хотел, чтобы вы мне помогли отпраздновать великий день, когда я бросил бросать пить.

Медленно опустились и поднялись веки — информация воспринята и обработана.

— Почему вы решили… снова стать… никчемным пьяницей?

— Такой талант, как мой, нельзя губить зазря, — ответил Марши, хихикнув.

Кулак смотрел на него в упор.

— Ваши шутки… забавляют… только вас. Или вы боитесь… мне сказать?

Марши пожал плечами, улыбка его скривилась в гримасу.

— Может быть. Не знаю. — Он дернул подбородком в сторону Кулака. — Вы такой ужасно умный, может, вы мне скажете?

— Все… — шепнул Кулак. — Все распадается.

Марши уронил голову на грудь.

— Да, вы правы. Джон Хален не может расколоть ваши файлы, а я не могу расколоть вас. Ночью звонил Сал Бофанза. Он в бегах. Медуправление хочет прибрать к рукам институт и наштамповать нас побольше. Они еще что-то задумали, и я понятия не имею что. Ангел начала вести себя странно, и я тут ни черта не могу поделать.

Он моргнул и присосался к стакану.

— И выдержать жизнь на графике я не могу, по крайней мере в трезвом виде. У меня с души воротит, когда я не понимаю, что творится, и я устал биться головой о стену, об этом беспокоясь.

Резкое пожатие плеч.

— Так и хрен с ним! Мне на все плевать. Я уже был пьяницей, и это совсем неплохая жизнь. Все куда проще и куда легче принимается. Я так думаю, что если не можешь вылечить болезнь, снимай симптомы. Медикаментозно.

Он показал на питьевую трубку.

— А вы тоже можете принять дозу, старина. Вы уже одной ногой в могиле, а другой на банановой корке. Так чего вы не хотите со мной выпить? Неудача любит компанию.

Кулак игнорировал предложение.

— Вы только осаждены… не разбиты. Сдаваться… преждевременно. Выход может быть… прямо перед вами.

Марши хихикнул и поднял стакан.

— А как же. Вот он. — Еще глоток. — И вкус у этого выхода приятный.

— Нет! — проскрежетал старик, нетерпеливо тряхнув головой. — У каждой темной тучи… есть серебряная изнанка.

Марши зареготал.

— Ага! Как это там? «Темнее всего всегда перед рассветом».

Глаза Кулака полыхнули злобой.

— Не стройте… дурачка! Слушайте меня… внимательно. У каждой темной тучи… есть серебряная изнанка! — Он судорожно вдохнул, закашлялся. — Это важ… важно!

— А все, что тебе нужно, — это любовь, — радостно согласился Марши, опуская руку погладить костлявую щеку. — Может быть, вы предпочитаете пить в одиночку. Как я. Меньше отвлекающих моментов.

Он отсалютовал Кулаку стаканом и повернулся к двери.

— Я потом зайду посмотреть, как вы, — бросил он через плечо. — А вы бы наслаждались жизнью, пока еще можете, старый вы мешок гноя. Время-то уходит.

— Помните… что я сказал! — просипел Кулак, подходя так близко к крику, как позволяли обрывки легких. — Темная… туча! Серебряная… изнанка! Это важ… важно!

Марши поспешил к пульту связи, как только за ним закрылась дверь клиники. Бросившись на стул, он испустил глубочайший вздох облегчения.

Джон Хален уже ждал его на связи, и вид у него был тревожный. При виде Марши, живого после визита в логово Кулака, он испустил вздох облегчения.

— Привет, док! — сказал он. — Как оно там?

Хороший вопрос. Кулак учуял бы притворство быстрее, чем запах виски, и потому пришлось балансировать на самой грани истины, а это требовало полной сосредоточенности. И чувство было такое, будто прошелся по канату толщиной с молекулярный слой над пропастью, полной ядовитых змей, и все же перешел ее. Зато все тело после этого перехода стало липким от пота.

— Скоро будем знать. Попробуйте на файлах Кулака такую фразу: «У каждой темной тучи есть серебряная изнанка».

— Это сказал Кулак? — с сомнением переспросил Джон.

— И не один раз. — Он поднял серебряные руки. — А может быть, она открывает запертые файлы с информацией по программе Бергмана.

— Ладно, запустим ее. — Джон отвернулся от объектива и начал пробовать парольную фразу. Марши ждал, слушая до боли медленное клацанье клавиш у Джона. Остаточное напряжение после попытки блефовать против Кулака заставляло нервничать в нетерпении. Казалось, Джон будет возиться вечно. Он напомнил себе, что тому не только работать с клавиатурой, но и делать это половиной одной руки.

— Твою мать! — выдохнул Джон, глядя мимо экрана с вытаращенными глазами. — Нам только что открылось сто шестьдесят с чем-то мегов прошитых данных! — Он вгляделся пристальнее и кивнул своим мыслям. — Вы были правы, док. Кажется, это все по программе Бергмана.

Марши обмяк на стуле. Гипотеза, что Кулак даст ему что-то полезное, что-то такое, что удержит партнера в игре, если Кулак сочтет, что тот решил сдаться, пришлась в точку. Риск окупился. Проблема в том, что в файле не обязательно содержатся хорошие новости. Скорее всего даже очень плохие. И отдан он был только потому, что Кулак был уверен: его содержимое заставит Марши остаться участником. Возможно даже, что Кулак раскусил его блеф и с самого начала собирался ему этот файл выдать.

Был только один способ выяснить.

— Вы мне его не передадите?

— Уже над этим работаю, — кивнул Джон с отсутствующим видом. Потом посмотрел снова на Марши: — Вот он. Я его тоже пробегу — просто на случай, если там есть пароли к другим закрытым файлам.

— Надеяться можно, но этот старый монстр ничего бесплатно не дает.

— Кроме неприятностей. Как вы это из него вытащили? Пыткой?

Марши покачал головой.

— Я просто показал ему, как выглядит ситуация с моей точки зрения, и убедил, что собираюсь все бросить.

Эта роль не потребовала больших актерских способностей. Слишком она была близка к неприятной правде жизни.

— Но на самом деле вы же не собираетесь все бросить?

— Во всяком случае, не сейчас.

Хотя ничего похожего на оптимизм он не испытывал. Если твое прошлое предсказывает твое будущее, он был приговорен к поражению.

Приговорен.

Именно это слово гудело у него в мозгу набатом уже два дня. Не было часа, чтобы не слышался этот звон. Он глянул на бутылку из-под скотча, взятую с Ананке. При каждом взгляде на бутылку он вспоминал о ней, но не мог заставить себя убрать бутылку с глаз долой.

— Кстати, — сказал он как бы между прочим, но не обманул даже себя самого, — как там Ангел?

Внутри у него все сжалось при виде выражения лица Джона.

— Не слишком хорошо, — медленно ответил тот. — Она заставляет себя работать, как машину какую-то. По двадцать — тридцать часов подряд. Ест она этой манны как раз столько, чтобы душа не рассталась с телом. Иногда забивается к себе в комнату — я думаю, поспать, и остальное время только работает. И…

Он замялся, явно решая, сколько еще сказать.

Нежелание Джона вываливать на Марши дополнительные неприятности можно было оценить, но от него только страшнее стало думать, что же остается не сказанным.

— Все мне расскажите, — спокойно сказал он. — Я должен знать.

— Ладно. Дэнни Хонга вы помните?

При последней встрече этот мальчик его глубоко тронул. Помимо того, это из-за Дэнни он стал сейчас таким, каким стал. Когда он увидел его в день прибытия в ангаре Ананке, тогда и был момент, когда он хотя бы огляделся вокруг себя и начал пытаться что-то сделать. Тогда ситуация его чуть не убила.

Теперь она сводит его с ума. Что ж, своего рода прогресс.

— Помню, — коротко ответил он.

— Так вот, Дэнни мне сказал, что видел Ангела прошлой ночью в одном из туннелей. Он сказал, что она шла как-то смешно, будто какой-то робот из старого кино, а здоровый глаз у нее был закрыт. Он клялся чем угодно, что она спала, или почти спала, так что разницы не было. Так что я сегодня утром пошел на нее посмотреть. Она копала в шахте, пользуясь только руками и когтями, и работала так, будто сам дьявол стоит над ней с кнутом. У меня чертова уйма времени ушла, чтобы остановить ее и заставить со мной разговаривать. Думаю, она похудела — из-за этого экзота сказать трудно — и вымоталась, как тряпка. Я спросил ее, как она себя чувствует. Она сказала, что вполне нормально. Может быть, иногда слишком чуть устает, но беспокоиться не о чем, потому что ее экзот заставляет ее отдыхать, когда это надо.

— Черт! — буркнул Марши, опускаясь в кресло. Он достаточно хорошо знал экзотехнику, чтобы узнать описанное Джоном. И дать прогноз.

Боевой экзот, такой, как у Ангела, был рассчитан на короткие всплески яростной активности, а не на долгие периоды тяжелого труда. Он позволял своему хозяину загонять свое тело до таких пределов, что человек без приспособлений свалился бы намного раньше. Об этом солдат, пользующихся боевыми экзотами, предупреждали постоянно, поскольку, если работать слишком напряженно и слишком долго, экзот будет вынужден принять компенсаторные меры. Частичное и полное взятие управления на себя. Управлять конечностями, которыми человек должен управлять сам, и вызвать принудительные периоды отдыха, если игнорируются все предупреждения, фактически отключая Ангела от ее собственного тела ради ее же защиты.

Ангел не прошла нужного обучения. Еще не так давно она считала, что покрывающий ее серебристый биометалл — ее собственная кожа. Она не знала, что вынуждает квазиразумные нанонити проникать все глубже и глубже. Вносить изменения в природу ее взаимодействия с ними для соответствия повышенным требованиям, которые она предъявляет своему телу.

Изменения серьезные.

Необратимые изменения.

Она не знает, что постепенно сжигает собственную нервную систему и заставляет нанонити брать на себя активную роль вместо пассивной.

Что очень вероятно, что она себя обрекает на ношение этого экзота до конца жизни.

— Вы ее приговорили, — прозвучал в мозгу голос Кулака, обрадованного перспективой поломки своей утраченной игрушки.

— Что с вами, док? — прозвучал голос Джона за тысячи километров. Хотя ведь на самом деле за миллионы? Ей нужна помощь. А он-то где?

Он вздохнул, потер лицо, будто пытаясь стереть ощущение вины и безнадежности, вдруг на него свалившееся.

— Так, ничего.

Он должен что-то для нее сделать, но что? Ничего он не мог придумать, что сказать ей, если бы была возможность. Судя по результатам, он пока что делал только хуже.

Джон смотрел на него с явной озабоченностью, ожидая, что он что-то скажет. Хоть что-нибудь.

— Скажите всем… — начал он, заставив себя сесть прямо. А что им сказать? Твои дурацкие извинения никому не нужны, давай врачебное предписание! Ты знал, что она работает. Должен был предвидеть, что будет.

— Скажите всем, что кто ее увидит, должен пытаться с ней говорить, пытаться снизить ее темп и отвлечь от работы. Поищите, не найдете ли вы для нее чего-нибудь, что не требует таких физических сил. Вы должны ее заставить работать не так тяжко и отдыхать чаще.

— Ладно, — осторожно произнес Джон. — То есть я так понял, что она вредит себе такой интенсивной работой?

Марши кивнул, не желая вдаваться в детали.

— Только как-нибудь не прямо. Если она сообразит, чего вы на самом деле хотите, может стать только хуже.

Потому что после всего, что с ней сделал Кулак, она не сможет удержаться от бурной реакции на любую попытку контролировать ее действия. У нее наконец появилась собственная воля, и она скорее умрет, чем поступится хоть кусочком ее.

— Считайте, что сделано, — деловито ответил Джон. — Еще что-нибудь?

Наверняка еще что-то было, но надо было собраться с мыслями, чтобы сообразить.

— Нет, сейчас нет. Я лучше начну копаться в том, что вы мне перегнали. Только не уходите далеко от пульта связи.

— Я тут живу почти все время, — заверил его Джон и отключил связь.

Только одна зеленая панелька светилась на приборной доске. Она указывала, что его ждет новая информация, присланная Джоном, готовая к доступу. Он несколько минут сидел и смотрел на зеленый огонек, и мысли его были дальше миллиона километров отсюда.

Наконец он пробудился от грез. Пришло время узнать, что же хранится в этом файле. Было у него гнетущее чувство, что на самом деле ему бы не хотелось этого знать.

А проверить можно только одним способом.

Он протянул руку и прижал панельку. По крайней мере изучение файла поможет ему временно уйти от угрызений совести, терзающих его грудь как усердный и терпеливый стервятник, кричащий только придушенное слово «приговор!»

Металлические пальцы Марши мелькали ртутью по клавиатуре. До того, как отдать руки, он умел работать на ней еле-еле. Сразу выяснилось, что протезы позволяют ему печатать быстрее, чем диктовать или выбирать из меню. Биометаллические машины, заменившие живые пальцы, были неутомимы и безошибочны.

Он закончил ввод инструкций компьютера финальным взрывом клавиш.

АНАЛИЗ МАТЕРИАЛОВ СОГЛАСНО ЗАДАННЫМ ПАРАМЕТРАМ, — появилось сообщение-запрос. Он сильно, чуть ли не мстительно стукнул по клавише НАЧАЛО. Будто вгоняя очередной гвоздь в крышку собственного гроба.

РАБОТАЮ, — ответил компьютер. — ПОДОЖДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА.

Как будто он все это время что-то другое делал.

Подтверждение предполагаемого диагноза соответствующими анализами. Так назвал бы это любой уважающий себя врач.

Он откинулся на спинку и протер покрасневшие глаза, больше всего на свете желая сейчас выпить. Так мечтая о выпивке, что в ответ на этот зов глухо застучало в голове, вибрация пробежала по нервам, а с ней зуд и дрожь. Он почти чуял запах алкоголя. Облизал губы, и во рту слюна пошла при воспоминании о его вкусе.

Но он знал, что сейчас не осмелится. Иначе кончится тем, что он вползет в бутылку и крышку за собой завинтит. А тогда уже долго потом не вылезет. Или вообще не вылезет.

Компьютер, казалось, будет возиться целую вечность, а сирена алкоголя пела все сильнее и сильнее. Не было мачты, к которой можно было бы привязаться, и руками зажимать уши, чтобы не слышать манящего бульканья в голове, тоже было бы бесполезно. Позыв за что-нибудь схватиться, чтобы удержать себя, повел его руку к серебряной эмблеме Бергмана на сердце. Лепные металлические пальцы осторожно коснулись знакомой формы, будто зондируя рану.

Две перекрещенные в запястьях серебряные руки с широко расставленными пальцами. Более пятнадцати лет носил он эту эмблему и был высосан досуха тем, что она символизировала. Эмблема все еще была как новенькая. А он — нет.

Серебряные пальцы сомкнулись на значке. Он зажмурился и стиснул зубы, подавляя импульс оторвать ее и бросить через всю каюту, и это желание трепало его, как горячий ветер, сирокко гнева и бесплодных сожалений.

Того лучше, можно ее раздавить. Смять в бесформенный ком, как жизнь его была смята и раздавлена всем, что сделала эта эмблема с ним.

Компьютер дзинькнул. Марши открыл глаза и тупо уставился на экран. Надпись: ПРОГРАММА ГОТОВА ПОКАЗАТЬ РЕЗУЛЬТАТЫ АНАЛИЗА.

Прекрасно. А он-то готов?

Он знал, что согласно инструкциям, которые он задал для анализа файла «серебряная изнанка», информация будет показана графически. Покажут линию роста, документирующую его падение из иллюзорной благодати. Ему покажут то, что он должен был увидеть в себе уже давно.

Дымясь злостью и отвращением к самому себе — ко всему миру, — он еще сильнее сжал кулак. Серебряная эмблема стала гнуться.

Он остановился за миг до того, как смять ее в бесформенный ком, и уронил руку на колени. Поглядел на значок. Он погнулся, но был все еще узнаваем. Вопреки тому, как использовали Марши и других, кто носил этот значок, он все еще оставался символом идеала, и этот идеал был еще жив. И Марши не был готов с ним расстаться. Еще нет.

Он заставил себя выпрямиться, поглядеть в глаза реальности и посмотреть на подтверждение своего диагноза. Нажатие кнопки вывело этот диагноз на экран.

Он все еще оставался врачом. И знал, что никогда нельзя произносить окончательного приговора, пока не исследуешь все возможности.

И если ты хочешь вырезать злокачественную опухоль, сначала надо определить точно, какого она вида и насколько далеко распространилась.

Траурные веки Кулака задрожали, когда кончился эффект поля сна. Дыхание участилось.

Марши ждал, пока он придет в сознание, держась руками за боковину медкойки, чтобы не схватиться за тощие плечи старика и не встряхнуть его, чтобы он очнулся быстрее.

Крокодильи глаза гнойного цвета медленно открылись и остановились на Марши. Кулак открыл рот, чтобы что-то сказать, но не успел произнести ни единого слова.

— Закройте пасть и слушайте, — с напором сказал Марши. — Я сюда пришел не в игрушки с вами играть.

Кулак закрыл рот, прикрытые веками глаза смотрели внимательно. Что-то вроде отдаленного интереса можно было углядеть в его лице.

— Я прочел ваш файл «серебряная изнанка». Я знаю, во что превратили бергманских хирургов, в том числе меня.

Произнести вслух то, что он узнал, было нелегко, но теперь он знал такие факты, что возврата назад не было.

— Некоторая фракция в Медуправлении захватила контроль над нашим распределением. Они сделали так, что наши услуги теперь обычным людям не доступны.

Доктор Хан намекала на это в госпитале Лишена. Только он пропустил это мимо ушей.

Рот его дергался, каждое слово было на вкус горше желчи.

— Нас использовали только для лечения избранной камарильи богатых и влиятельных или тех, кто им полезен. Когда вы меня похитили из Лишена, меня привезли лечить менеджера банковского синдиката. Того, у которого были векселя на шахтное оборудование, принадлежащее поселку старателей. Думаю, сейчас эти векселя у того, кто за этим стоял.

Он понизил голос до яростного зловещего почти шепота:

— Медуправление коррумпировано. Оно послало на Ананке этот Фонд Рук Помогающих. Вам это показалось очень забавным. Вы знаете, чего они хотят. Скажите это мне.

Кулак ничего не сказал, и вид у него был тот же — дескать, интересно и забавно.

Марши уставился на него в упор, желая содрать с него эту ухмылку до самых костей. Он сам почувствовал, как у него оскаливаются зубы, как начинает выгибаться верхний стальной рельс под его руками.

— Мы ближе двух дней пути от станции Боза. Я думаю, что вы не особо рады будете туда попасть. Мне пришлось крепко подумать, пока я понял почему. Тюрьма вас не пугает, вы и так полностью прикованы к кровати, и вы не хуже меня знаете, что через неделю будете уже трупом — это если неделю протянете.

Теперь он должен был броситься в чащу предположений, но заставил себя улыбнуться, будто ступал на прямейшую тропу сквозь эти колючие кусты.

— Кажется, вам мало что осталось терять. Одна вещь — награбленное добро, которое вы вытащили из Ананке. Вторая — мерзкие тайны, которые вы копили годами. Последняя — и, я думаю, самая драгоценная — ваша гордость. А она, мне кажется, не маленькая.

Кулак чуть пожал плечами, будто скромно принимая комплимент.

— Станция Боза принадлежит компании «ОмниМат», — продолжал Марши, и чем дальше, тем больше был уверен, что по крайней мере один уголок мозаики сложил верно. — Конечно, ККУ ООН — закон в космосе и на станции, но у «ОмниМат» карман достаточно глубокий, чтобы купить все, что ей хочется. В ту минуту, когда они вас идентифицируют, по всей станции поднимутся флажки. Все шансы за то, что очень скоро после того, как я вас передам ККУ, вы просто исчезнете.

Он кивнул, внимательно глядя в лицо Кулака.

— Вы — серьезный приз. Дело не только в украденных вами кредитах; у вас должна быть самая разнообразная информация об их конкурентах, о людях, у которых они покупают и которым продают, и даже о грязи в самой «ОмниМат», и все это в этом вашем гниющем мозгу. Они вас отвезут куда-нибудь в укромное Место, накачают наркотиками до краев и вытащат из вас все ваши секреты. Умрете вы сломленным и беспомощным, униженным и обобранным.

Кулак даже не мигнул, никак не показал признаков страха или даже волнения. Бесящая Марши полуулыбка сохранилась, как будто ее на лицо налепил гробовщик.

Потом она слегка расширилась, между желтушными губами блеснули острые белые зубы.

— Да, — сказал он тихо. — Это то, чего я… не хочу. — По тону его было ясно, что есть и то, чего он все еще хочет.

Марши наклонился к нему поближе.

— У вас две возможности, старина. Либо вы расскажете мне об этом Фонде Рук Помогающих, полную и абсолютную правду с подтверждающими ее файлами, либо я снова включу поле сна и при следующем пробуждении вы будете в руках людей, которые захотят знать всё, что вам известно.

Он ждал реакции, сжимая руками плоский теперь рельс ограждения, заставляя себя не отводить глаза от холодного немигающего взгляда Кулака. Абсолютное молчание звенело в ушах, и растущее напряжение стягивало грудь стальной лентой.

Кулак глядел на него все еще с таким видом, будто все, сказанное Марши, было интересно и забавно — но и только.

Марши чувствовал, что пот стекает у него по бокам и вот-вот проступит на лбу. Кулак дотянет до предела, чтобы заставить его отступить, если он блефует.

Он стиснул зубы, чтобы сохранить внутреннюю решимость, и потянулся к пульту поля сна, и глаза его не отрывались от глаз Кулака в этой схватке воль, в которой он выкладывался до конца, а противник едва ли боролся вполсилы.

Рука его коснулась сенсора.

— Спокойной ночи, старина!

Старик ухмыльнулся и булькнул, хихикая.

— Как я уже… говорил… вы способный… ученик. — Взмах худой руки, как признание поражения. — Я согласен. Вы ведь… не блефуете?

Марши покачал головой, желая глубоко вздохнуть, но заставил себя держаться так, будто ничего не случилось.

— Нет. И я это сделаю и в том случае, если вы мне соврете.

— Да, — любезно отозвался Кулак, — я верю, что вы… сделаете. Этого не понадобится. Когда я… заключаю сделку… я ее… выполняю.

— Как дьявол выполняет свою часть договора? — спросил Марши с едкой иронией. — А мне не надо сменить имя на «доктор Фауст»?

Старик снова хрипло хихикнул.

— А, с таким именем… только и заклинать… духов! Вы мне льстите. Я не настолько… от вас… отличен. Я просто человек… достигший вершин… своего искусства. Таким я… себя вижу… как вам… известно. Художником.

Марши долго глядел на него.

— Вот как? — спросил он наконец. Может быть, Кулак пытается выскользнуть, но вряд ли. Скорее это увертюра к следующему этапу его дьявольской игры.

Хотя Марши и сказал, что больше не будет играть в игры с этим стариком, он сам знал, что игры только начались. Чем выше росли ставки, тем сильнее падали шансы отойти от стола. Он не мог упустить шанс узнать что-нибудь полезное. Нравится ему это или не нравится, а Кулак уже втянул его в игру и дал достаточно выиграть, чтобы клиент захотел играть дальше. И даже теперешняя его очевидная победа могла оказаться частью этого плана.

Вот так. Мастерство… можно определить… как полное владение… материалами… оформленное как… видение. — Хитрый взгляд с гоблинского лица. — Вот, к примеру… ваша старая любовь… Элла Прайм.

Упоминание Эллы вызвало приступ тупой боли в окружающей сердце рубцовой ткани. Марши знал, что не должен удивляться, что Кулак о ней знает. Хитрый паразит снова и снова доказывал, что вся жизнь Марши для него — открытая книга. Имя Эллы должно было пустить первую кровь в этой новой схватке фехтовальщиков.

— Хорошо, к примеру, — согласился он безразлично. К его удивлению, когда он попытался вспомнить лицо Эллы, явилась Ангел, и боль стала резче, свежее и глубже.

Если Кулак и был разочарован неудачей своего гамбита, он этого никак не показал.

— Она скульптор. Избранный ею… материал — глина. Глина — основа… неоформленная земля… неоформленный человек… если верить… басням о боге. Глина — ничто… пока ее рука… не преобразует ее. Я тоже… в своем роде… скульптор. Люди и жизни… ситуации… — вот моя глина.

— Люди совершенно не похожи на глину.

Кустистые брови Кулака поднялись дугой:

— Вы так думаете? — Тень пожатия плеч. — Может быть… вы правы. Люди… обычнее. Они… пластичнее. Глину надо… найти и добыть. Она не ищет… руки скульптора. Людское стадо… молит… о лепке. Внешние влияния… как пальцы… впечатываются в форму… жизни людей. Они охотно… становятся рабами… зарплаты… имущества… моды или идеологии… чужого мнения… или религии. Они не уклоняются, они… ищут руку, которая… слепит их в армии… движения… толпы… в любую форму, которую… художник выберет. Это материал… без сопротивления.

Кулак замолчал, тяжело ловя ртом воздух после своей речи. Поднял костистую руку, показывая, что он еще не кончил. Глаза его горели лихорадочным блеском, и обычная ирония тона сменилась чем-то похожим на страстность.

— А художник… он должен творить… иначе огонь изнутри… его сожжет. Он должен… создавать работу… по своему пониманию… красоты. Никакие мерки… не важны… кроме его собственных. Ни один критик… не может… судить о нем… правильно.

Он уронил руку, приглашая к отповеди.

Марши не мог оспаривать утверждение, что люди позволяют формировать свою жизнь самым различным внешним силам, из которых очень малое число того достойно. Достаточно было вспомнить его собственную жизнь, чтобы подтвердить эту горькую истину. Но «искусство» Кулака он видел своими глазами.

— Вы — эгопатическое чудовище, — ответил он напрямик. — Ваше так называемое искусство — это всего лишь рассчитанное и бессовестное насилие. Ни Гитлер не был художником, ни ван Хиамс. — Он тряхнул головой. — Вам не оправдать свои преступления, называя их искусством. Про вас много что можно сказать, и при этом почти ничего хорошего. Но я бы никогда не сказал, что у вас есть слабость к рационализации или самообману.

Кулак только улыбнулся:

— Может быть… суть человека… «само» в этом… сложном слове — сама есть обман. Но я отвлекся. Вы от меня… многому научились. Я оставил свою… метку… на вас… Но не удивляюсь, что… вы не способны воспринять… мою эстетику. Мало кто… может. Но есть одна вещь… которую вы… воспринять можете. Человек либо скульптор… либо глина. Середины нет. Либо лепить… и командовать… либо быть глиной… в чужих руках.

Глаза Кулака прищурились, стали острыми, как отравленный клинок, впиваясь в глаза Марши и пригвождая его к месту.

— И это все… что есть жизнь. Используй… или тебя используют. Борись или… сдавайся. Если вы не хотите… больше быть глиной… оглядывайтесь вокруг. Ищите средства. Ловите момент. Если найдете способ… формировать… будь то инструмент… или оружие под рукой… используйте его.

Марши вздрогнул, будто его обдало дыханием абсолютного нуля. Вот оно: Если есть оружие под рукой — используй его. Яснее уже не скажешь ведь?

Оружие, о котором говорил Кулак, был, несомненно, он сам. Все до этой секунды было лишь предисловием, ведущим к этому пункту. Подъем на высокую гору, откуда открывался далекий и широкий вид — соблазн.

Да, соблазн был. Марши хотелось бы заставить чиновников Медуправления заплатить за то, что они с «ним сделали. Это жгучее желание горело внутри, и даже сильнее соблазняло, чем алкоголь. Чем больше он думал о том, что они сделали, тем сильнее тянуло его мысли к наказанию и мести.

И теперь ему предлагали ключи от машины мести. Да, Кулак был оружием, как какой-то невозможный компьютер апокалипсиса: скажи ему, что ты хочешь разрушить, и он укажет тебе способ превратить это в дымящиеся руины. Марши ни капли не сомневался, что хотя старый мерзавец уже больше мертв, чем жив, он более чем адекватен для такой задачи.

А мне сменить имя на «доктор Фауст»? Он вспомнил, как спросил об этом, не зная, насколько он близок к истине.

Здесь зарыта собака. Как бы ни был тщательно оформлен договор, не может не быть скрытой цены. Это будет как открыть ящик Пандоры. Нельзя знать, какое зло оттуда вылезет, и уж обратно его никак не загнать.

— Все это очень интересно, — сказал он с деланным безразличием, звучащим весьма и весьма фальшиво. — Но сейчас мне нужна информация, а не философия, и вы мне ее задолжали.

Кулак глядел на него, ища подтверждение, что Марши испытал соблазн, умными холодными пальцами нащупывая любую трещину в его фасаде.

Марши поджал губы:

— Настало время долгого сна?

Кулак испустил вздох — то ли облегчения, то ли раздражения, и голова его перекатилась набок.

— Отлично. Что вы хотите… знать?

— Насчет Фонда Рук Помогающих.

Кулак прищурил на него желтый глаз, и кожистые губы скривились в мрачной усмешке.

— Это не будет… вам приятно… и жизнь тоже… не облегчит.

Наверное, нет.

— Рассказывайте.

— Это… троянский конь.

У Марши упало сердце.

— Объясните, — потребовал он, готовясь услышать худшее.

Кулак объяснил, выразив даже некоторое восхищение дьявольской хитростью плана. Нетрудно было понять, что старый негодяй ничего не утаил. Очевидно, он считал, что Марши, когда узнает, насколько отчаянная сложилась ситуация, будет еще более склонен заплатить все еще не названную цену.

Как только Кулак договорил, Марши побежал к пульту связи сообщать Джону плохие новости.

Джон выслушал Марши, и его своеобычная жизнерадостность померкла. Худое коричневое лицо казалось старым и усталым, обвисшим, как парус, когда падает ветер. Костлявые плечи согнулись внутрь под рубашкой с открытым воротом, тощие руки упали на подлокотники кресла.

Марши подумал, что все они старые: Джон, Сал, он сам и Мила. Старые, вытащенные из своих глубин и брошенные в кишащее акулами море перемен, и они пытаются бороться с безжалостными течениями и держать ноги подальше от зубов, давно уже лишившиеся той энергии молодости, которая могла бы дать шанс доплыть до берега.

Джон расправил плечи, провел искалеченной рукой по седеющей черной шевелюре.

— Так что нам надо делать?

Марши, развел руками.

— Не давайте им сесть, если сможете.

— Если сможем, — неуверенно повторил Джон. — А если нет?

— Тогда, я думаю, постарайтесь запереть их в корабле.

Этот «План Б» у Джона особого восторга не вызвал. Он наклонился поближе к камере:

— Вы абсолютно уверены, что Кулак вам обо всем этом не наврал? — жалобно спросил он. — Для него заставить нас отказаться от врачей и медицины будет даже смешнее, чем подсунуть резиновый костыль.

— Он говорит правду, — устало ответил Марши. — На этом корабле не будет ни настоящих врачей, ни сестер, только наемники, обученные полевой медицине настолько, чтобы сойти за фельдшеров. Вы примете ту малую помощь, которую они окажут, и заплатите за это всем, что у вас еще осталось. У Кулака есть про это файл. Пароль — «Индейские благотворительные одеяла».

Джон нахмурился и потряс головой.

— Не понял смысла.

— Старая земная история. Заселение американского Запада и покорение местных племен. Одна из наиболее эффективных и эффектных стратегий убийства ненужных людей, чтобы забрать их землю. Им раздали одеяла.

— Одеяла?

— Одеяла, зараженные опасными инфекционными болезнями. Филантропический по виду акт оказался хладнокровным заранее обдуманным геноцидом. Десяток одеял стирал с лица Земли целое племя.

Джон передернулся, будто ему стало плохо.

— И так и было?

— Так и было. Сейчас им не нужна ваша смерть, но надо, чтобы вы оказались в долгу. Примите их помощь, и вы отдадите им права на шахты, оборудование и самих себя как готовую рабочую силу — сразу же. Всю механику я до конца не понял, Кулак рассказал только главные моменты. В файле все сказано.

— Все как в старые времена, — мрачно буркнул Джон. — А мы-то думали, что свободны в своем доме, раз избавились от Кулака.

— Знаю. И потому совершенно необходимо, чтобы у вас не было ничего общего с Фондом Рук Помогающих. Если они вылезут из своего корабля или посадочных модулей, можно считать, что они победили. Им останется только заставить кого-нибудь силой подписать контракт о согласии, и я сомневаюсь, что они задумаются применить силу.

— Ладно, док, я все понял, — ответил Джон. — Но не вижу, как мы при этом можем избавиться от них навсегда.

— Я пытаюсь что-нибудь придумать. Если не выйдет, мне придется выполнять свой аварийный план.

— Могу я поинтересоваться, что за план?

Марши вздохнул, не желая на самом деле говорить этого вслух.

— Если все обернется худшим образом, я наставлю на них Кулака и нажму курок. Он знает способ их остановить.

Джон глядел на него вытаращенными глазами, не в силах поверить.

— Вы шутите?

— Честно говоря, не знаю, шучу или нет, — вяло сознался Марши. Как бы ни пытался он сделать вид, что есть другой выход из этой каши, альтернативы он не видел. И мог только оттягивать решение до последнего момента.

Лицо Джона посуровело, он наклонился ближе к камере.

— Слушайте меня, док, и слушайте хорошо. Этот старый хрен раздалбывает все, к чему прикасается. Он и вас раздолбает, если дадите ему шанс.

— Это вполне вероятно, — признал Марши. Однажды уже Кулак дал ему то, чего он хотел, и при этом чуть его не уничтожил. Трудно было себе представить, что он упустит второй шанс.

— Должен быть какой-то выход, — настаивал Джон, как будто сам в это искренне верил. — Вы его найдете. Вам не придется так далеко заходить.

— Чертовски надеюсь, что вы правы. — Оптимизм и уверенность Джона успокаивали и в то же время тревожили. Как это они могут так ему верить? Он их бросил и подставил под все это. — Чем дольше вы сможете их удерживать, тем больше у меня шансов.

— Я знаю, что я прав. Еще что-нибудь?

— Присмотрите для меня за Ангелом. Пусть она в это не лезет. Не хочу, чтобы она пострадала. Больше, чем страдает сейчас. Больше, чем пострадала от меня.

Хален сухо кивнул.

— Мы все сделаем. Можете на нас рассчитывать.

Это он тоже знал. Проблеск света в византийском лабиринте, куда он позволил себе забрести, — знать, что он здесь не один.

Но опять-таки при провале он пострадает в последнюю очередь.

Ангел смотрела, как исчезает лицо Марши с главного экрана после разрыва связи. Лицо Джона было показано на боковом экране поменьше, который выключился в тот же момент, но она даже не заметила.

Она тихо сидела на краю своего тюфяка. На ее лице был заметен тяжелый труд последних дней. Слишком много часов работы и слишком мало часов отдыха измотали ее, заострили изгибы щек и выставили скулы. Зеленый живой глаз запал и потускнел от усталости.

Только случайно она забежала сюда на пути из шахты перехватить брикет манны перед десятичасовой сменой у плавильной печи. Только случайно она оказалась у себя вовремя, чтобы услышать звонок Марши.

Когда она вошла в комнату, рот ее был сурово сжат, выдавая, что она действует уже только усилием воли. Губы разжались, когда она увидела его лицо, а сейчас почти разошлись в улыбке.

Она чуть не влетела внутрь, выдав себя, что может подслушивать вызовы. Ее остановил только взгляд на отражение ее собственного истощенного лица в стекле экрана. Как ни хотелось ей хоть какого-то с ним контакта, она не могла показаться ему в таком виде. И сейчас она была счастлива. Упущенный шанс стал многообещающей возможностью.

Он обо мне не забыл.

Я ему небезразлична.

Странно, как меняется твоя жизнь от таких простых вещей, как понимание, что нужно поесть. Она слыхала, как люди говорят слово «судьба», но не понимала до сих пор, что оно значит. «Иногда судьба улыбается», — так говорили люди.

Да, иногда это бывает. Судьба дала ей хороший способ искупить свою жизнь в роли Сциллы. Способ расплатиться с Братством за данное прощение. Способ доказать, что она — Ангел, и что она никого не ненавидит.

Способ помочь ему, а может быть, даже доказать, что она достойна его внимания.

Судьба давала ей шанс, который бывает раз в жизни, и Ангел готова была им воспользоваться.

Она заползла на тюфяк и велела будильнику своего экзота разбудить себя через шесть часов. Она будет делать все, как прежде, чтобы никто не догадался, что она подслушивает, но будет чаще отдыхать и лучше есть.

Теперь появилась причина копить силы.

Ангел закрыла один глаз и отключила другой, чтобы лучше видеть Марши внутренним зрением. Нежная улыбка играла у нее на губах.

Еще не заснув до конца, она уже видела сны.

Марши растянулся поперек кровати, и мысли его беспокойно метались, хотя тело лежало неподвижно. Надо поспать, говорил он себе в сотый раз, и только опять запускал цепь ассоциаций и воспоминаний.

Заснуть, и видеть сны, быть может, о том, что если ты думаешь, что должен думать о том, что с ней бы ничего не случилось, если бы только ты…

Даже если он засыпал, то снилось ему только то же самое, что отравляло все часы бодрствования. И выхода не было. Он как будто провалился в вариант «Алисы в стране чудес», написанный Кафкой и Данте. Кроличья нора в Ад в зыбучем песке.

Он повернул голову и жадно глянул на стакан на ночном столике. Там отличного двойной очистки пшеничного алкоголя хватило бы, чтобы поехать по дороге в забытьи с такой скоростью, будто колеса к заднице приделали.

Но кончится ли там эта дорога? Если выпить волшебного зелья, можно выскользнуть из пеленающей паутины заговоров, заблуждений и интриг, в которую он влетел на время. Освободившись, разве вернется он назад?

Еще как вернется.

Он отвернулся и стал смотреть в гладкую белизну сверху, мозг работал, но ни к чему не приходил, как хромой вол у скрипучего колеса молотилки.

Как-то он сам оказался в центре всей этой неразберихи, хотя в то же время находился прямо посередине «нигде» без малейшего понятия, куда теперь идти и что делать дальше.

— Это глупо, — пробормотал он, садясь и озираясь. Никак не удавалось стряхнуть с себя чувство, будто он что-то забыл, что есть в мозаике критический кусочек, лежащий прямо перед ним. Что-то такое очевидное, что он его в упор не видел.

В детстве была такая программа — «Веселый Рет дает ответ». Озадачь его — получишь приз. Где же этот старый Веселый Рет, когда он нужен?

Невольно взор его все время притягивался к двери корабельной клиники.

— Вы можете все коренным образом поменять, правда?

На самом деле это не был вопрос.

Череп улыбнулся предвещающей улыбкой.

— Несколькими способами, — ответил Кулак. — Некоторые даже… восхитительны.

Марши вздрогнул, сильнее запахнувшись в халат. Он достаточно видел работы Кулака, чтобы представить себе, что этот скелет сочтет восхитительным.

— Совесть у вас есть?

— Нет, — ответил Кулак вполне серьезно и ничуть не гордясь. — Зачем мне носить… в носу кольцо… чтобы меня можно… было за него водить?

У Марши было искушение развить эту тему, но последнее, что ему хотелось бы слышать, это что он мучился из-за всего ради ничего. Что любое чувство ответственности и даже вины — самообман.

Он двигался вперед, продолжая донимать Кулака рассеянными вопросами. Кажется, у старика есть только одна слабость — его самодовольная вера в себя, в свое превосходство была так велика, что он не мог устоять против искушения еще сильнее обострять инфернальные игры, вкладывая в руки оппонента возможную победу, но так, чтобы тот даже об этом не знал. Бросая таинственные намеки или целые ответы, сформулированные так, что они казались вопросами.

— Есть ли… есть ли шанс, что вы мне дадите пароли доступа ко всему, что вы украли с Ананке?

Доводящая до бешенства ухмылка стала шире:

— Да. Если… буду заинтересован.

Ответ застал Марши врасплох. Он ожидал хитрой уклончивости.

— Чего вы хотите?

— Кой-чего такого… что будет мне… еще приятнее.

Марши знал, что сейчас от него ожидается вопрос, чего старик хочет, и потому он шагнул в сторону:

— Вы не в том положении, чтобы потратить хоть что-то из своих приобретений, — указал он вместо того, чтобы спросить, и заставляя себя улыбнуться. — Вы их с собой не возьмете.

— Может быть, и нет. — Костлявая рука отмахнулась. — Многое… что я накопил… останется… и многое никогда… даже не откопают. Не слишком хороший… памятник… но не могу себе представить… чтобы слишком многие… хотели воздвигнуть… монумент в мою честь.

— А что еще вы оставляете после себя?

Марши мог бы заметить, что памятником Кулаку будет след разрушений, несчастий и смертей, оставленный им на своем пути. Какие ужасы он сотворил до прибытия на Ананке? Какой оставил за собой прокос?

На Ананке женщина по имени Элиза Пенгборн начала составлять список погибших за время правления Кулака. Там было уже почти триста имен, когда Марши улетал, и еще не все жертвы были пересчитаны. Он мог напомнить об этом Кулаку, но старый архитектор мерзости наверняка только поблагодарил бы и впал в ностальгические воспоминания.

— Неиспользованная сила, — прохрипел Кулак, будто называя вспомненную возлюбленную. — Я даже сейчас еще… силен. Несколькими словами… я мог бы вызвать… крах империй. Мог бы сокрушить могучих… под пяту свою… хотя сейчас не могу… даже стоять.

Снова время искушения. Марши не думал, что это пустое хвастовство. Этот монстр работал на правительства и корпорации до того, как страшным хищником обрушиться на Ананке. Наверняка он вынюхал каждую их слабость и пожимал руки каждому скелету у них в шкафу, обеспечивая себе возможность свалить их, если возникнет у него необходимость — или даже каприз.

— Вы действительно любите разрушать?

Кулак посмотрел на него, подняв одну кустистую бровь, будто удивившись такому непроходимо глупому вопросу.

— Я люблю… изменять что-нибудь. Это так просто… что непреодолимо. Что до других… Дни Рима были сочтены… раньше чем рухнула… его империя и рассыпалась… его великая работа. Разрушение… как и красота… в глазах смотрящего.

Ни с чем из этого он не мог — да и не стал бы — пытаться спорить. Надо было попробовать другой подход.

— А вы себе нравитесь такой, как вы есть?

Кулак хитро улыбнулся:

— А вы? — В голосе его зазвучала снисходительная нотка. — По крайней мере… я не такой, как… другие меня… заставляют быть… не играю слепо… навязанную мне… роль дурака.

Марши ощутил холодок, поняв, что Кулак только что сказал ему что-то важное. И поглядел на старика в упор.

— Что вы хотите этим сказать?

— Очевидно! — В гнойных глазах блеснуло злобное веселье. — Разве нет? Ха-а-а-а-а.

Марши облизал губы.

— Говорите.

Кулак мотнул головой — еле заметно, но достаточно твердо.

— Эта игра играется… ход за ходом. Сейчас ваш ход… дорогой мой доктор.

Так я изображаю из себя дурака? А в чем?

Он тряс головой, морщась от усилий сосредоточиться. Нет, Кулак говорил не совсем так. Я играю роль дурака, которую мне назначили? «Назначили» — вот ключевое слово, в этом Марши был уверен.

Он прислонился к спинке стула, барабаня по столу металлическими пальцами в такт мечущимся мыслям.

Так что же я делаю?

Схожу с ума. Хочу напиться. Жалею, что вообще улетел с Ананке. Жалею, что не смог помочь Ангелу. Чувствую себя старым глупцом. Играю в загадки с психопатом. Пытаюсь понять, что там творится внутри Медуправления, пока я торчу в этом богом траханном корабле, а на Ананке вот-вот должна начаться заваруха…

Он моргнул, и глаза у него полезли на лоб — кусочки мозаики, громко щелкнув, легли на свои места.

Я торчу в этом корабле. Снова живу по графику. Лечу к станции Боза.

Почему?

Потому что это моя работа, то, что я делаю. Потому что…

Потому что туда меня послало Медуправление!

Он резко выпрямился, и по спине пробежал холодок.

— Ну как, очевидно вам или нет, доктор Мударши? — буркнул он себе под нос с мрачной иронией. Мысли побежали во все стороны — простой факт осветил им дорогу и выхватил из тьмы почти все, что там раньше пряталось. Марши заставил себя успокоиться и думать по порядку.

Меня посылают лечить одного пациента, который для них важнее всех жителей Ананке.

Что это за пациент? И что с ним такое?

Ему не сказали. Ни имени, ни состояния здоровья не сообщили. Были готовы, что я подчинюсь, не задавая вопросов.

А чего им не быть готовыми? Он всегда так делал.

Марши встал и заходил по ковру палубы, хлопая полами халата по голым ногам. Так, здесь несколько очевидных выводов. Но есть и еще кое-что… умозаключение, подталкивающее мысли за пределы привычного круга. Еще два кусочка мозаики сблизились, почти слепившись в один.

Сал сказал, что Медуправление будто бы вдруг захотело прибрать к рукам институт и возобновить программу сразу, как был найден способ обойти Эффект Кошмара.

Марши уже понял, что Медуправление — или по крайней мере какая-то группа в нем — использовало бергманских хирургов в каких-то своих тайных целях, направляя их лечить только определенных людей. Он сам, Мила и все остальные оставались в неведении о том, насколько коррумпирована система их применения, потому что Эффект Кошмара лишал всякого смысла любые попытки узнать своих пациентов, да и скорость, с которой их тасовали, оставляла на это мало шансов. График был составлен очень с этой точки зрения тщательно.

Марши развернулся и пошел обратно. Даже если бы он не наткнулся на файл «серебряная изнанка», рано или поздно все бергманские хирурги сообразили бы, что их пациентами никогда не бывают обыкновенные Джоны или Джейн. Не дураки они все же. Доперли бы в конце концов. И тогда они бы возмутились, вот как он сейчас. Они бы просто взбесились.

Общее описание для этой группы — битые идеалисты. Этот идеализм в первую голову и заставил их рискнуть руками и карьерой в Программе, и его рваные лохмотья заставляли их до сих пор цепляться за ее перспективы, хоть она им и разбила жизнь вдребезги. Им всем почти нечего терять. Как только они поймут, как их используют, они взбунтуются.

Марши остановился как вкопанный, вытащив этот ржавый крюк на конце своей логической цепи.

Когда это случится, Медуправлению понадобятся замены.

Слишком хорошо они устроились, чтобы вот так взять и прекратить. Замечание Милы насчет роботов, с которыми слишком хлопотно возиться, и комментарий Сала насчет того, что будут сделаны получше. Наверняка новая партия бергманских хирургов будет работать совсем из других побуждений, интересов и ожиданий, чем первоначальная.

Возвращаясь к очевидному: развеялась по крайней мере часть тумана насчет захвата института.

Пациент, ждущий его на станции Боза, чем-то для Медуправления важен. Один из немногих избранных, которым разрешено воспользоваться услугами бергманского хирурга. Куда более важен, чем все люди Ананке.

Насколько важен?

Вот этот вопрос стоит того, чтобы его изучить.

Марши завязал потуже пояс халата и пошел к пульту связи. Самое время узнать, кого он должен лечить и зачем. Только не через Медуправление. Он сейчас просто по-дружески позвонит лечащему врачу. Как коллега коллеге.

А потом, когда это будет сделано, он себе позволит чуть-чуть слабенькой выпивки. Не для забвения, а чтобы отметить успех.

В конце концов не каждый же день возвращаешься к частной практике.