"Сергей Синякин. Детский портрет на фоне счастливых и грустных времен" - читать интересную книгу автора

Я взошел на корабль, чтобы совершить плавание. Где горизонт, к которому
стремится моя душа?
Туман.
Суета сует, и на вопросы мои нет ответов. Страшно и заманчиво подумать,
что случайный толчок несбыточного мог сделать мою жизнь совершенно иной, не
похожей на прожитую. Страшно и заманчиво подумать, что всего одно мгновение,
прожитое мною иначе, могло навсегда изменить всю мою короткую Вечность.
Память постоянно проигрывает варианты. Сожаление о несбывшемся - это
вечный вариант безнадежного побега из Реальности.

Есть Книга, которую мы читаем всю жизнь. Нет, это не Библия; религия -
это рак души, она паразитирует на человеческой вере и надежде. Вечная
Книга - это наша память.
Моя жизнь, как жизнь любого человека; есть сцепление миллионов
случайностей. Память - это рукопись, которую, как правило, приходится читать
только автору.
Наши воспоминания - кораблики, плывущие из нашего прошлого в наше
настоящее. Векторное производное нашей души..
Дни были бесконечными, и ночи были коротки, словно полет пули. Теперь
все иначе: недели свистят неразличимыми осколками, а ночи вообще незаметны;
и жизнь все ускоряется, ускоряется так, что понимаешь - этому ускорению нет
предела. Но он все-таки есть - последняя черта, за которой будут подведены
итоги всем спорам, та, за которой мы поймем, есть ли там что-нибудь, кроме
тлена и темноты. Обитая бархатом или кумачом дверь Вечности, в которую
предстоит стучаться моей душе, с каждым днем все ближе.

За годы работы в милиции я привык к виду смерти. Рано или поздно
привыкаешь ко всему. То, что когда-то было страдающим человеком, для меня
представляло объект преступления, абсолютно несоотносимый с погибшей
человеческой душой. Страшные изменения духа, но не окончательное одичание -
судмедэксперты относятся к телу как к объекту исследования. В морге тела
свалены кучами, и каждое из них ждет вскрытия для выяснения причин, каким
образом была освобождена от плоти человеческая душа.
В морге всегда витал приторный сладкий запах тления и формалина, но
патологоанатомы запаха не чувствовали. Они пили водку и закусывали ее
колбасой. Поначалу мне казалось невозможным закусывать в морге, душа не
принимала ничего, кроме соленого огурца. Постепенно я привык. Быть может, в
постоянном привыкании к гнусным реалиям жизни и заключается деградация души?
И еще раз о смерти деда. Перед смертью дед уже не вставал. Когда
приходилось поднимать его, то мы с отцом с трудом ворочали тяжелое
непослушное тело вдвоем. Потом дед умер, и я пришел за ним в морг. Из
холодильника до гроба его нес я, завернув холодное стылое тело в одеяло. И
что же? Оно было удивительно легким, словно со смертью дед отринул все
тяжелое, что ему досталось в жизни, - гражданскую, финскую и немецкую войну,
плен, послевоенную колхозную разруху, горбом доставшийся и проданный за
бесценок дом, все разочарования, накопленные при жизни. Быть может, попы
все-таки правы и тело деда стало легче на величину его души?
Все перепуталось в мире, и порой смерть становится горьким лекарством
от одиночества и тоски.