"Ирина Сиротинская. Мой друг Варлам Шаламов " - читать интересную книгу автора

Беспредельно самоотверженный, беспредельно преданный рыцарь. Настоящий
мужчина.

Теперь ношу ее цвета
В раскраске шарфа и щита...

2 марта 1966 года

Разбирая его архив, я нашла в конвертике бережно хранимый им листочек
настольного календаря за это число с его пометкой "11-30". Именно в этот
день и час я впервые пришла к нему. Пришла по служебному делу как сотрудник
отдела комплектования Центрального государственного архива литературы и
искусства. Устроила эту встречу моя подруга - Наталья Юрьевна Зеленина, мать
которой, поэт и ученый Вера Николаевна Клюева, дружила с Варламом
Тихоновичем. Наташа меня предупредила:
- Смотри, он очень резок, чуть что не по нему, с лестницы спустит.
Я решила рискнуть, тем более и жил Варлам Тихонович тогда на первом
этаже. К этому времени я прочитала те его рассказы, что ходили в самиздате.
"Тифозный карантин" вызвал просто боль, пронзительную боль в сердце.
Казалось, что-то нужно сделать сейчас же, неотложно. Иначе жить, иначе
думать. Подломились какие-то основы, опоры души, привыкшей верить в
справедливость, конечную справедливость мира: что добро восторжествует, а
зло будет наказано.
Я шла к нему как к новому пророку, чтобы спросить: как жить. Но повод
был приличен и официален - я собиралась предложить ему передать на вечное
хранение свои рукописи в ЦГАЛИ.
Дверь передо мной распахнул настежь высокий ярко-голубоглазый человек с
глубокими морщинами на обветренном лице. Викинг! (В книжности В.Т. меня
упрекал, но "викингом" ему быть нравилось, даже в стихи это вошло.)
Викинг галантно помог мне снять пальто, провел в узкую комнатушку
(метров 7-8) и предложил изрядно облезлый стул. Я, не мешкая, изложила свою
официальную миссию. Пока я говорила, он смотрел на меня чуть прищурившись,
пронзительно, прямо-таки пронзающе. Но меня это почему-то не смущало, хотя я
всегда легко смущалась и краснела до ушей. Но скоро его лицо утратило
напряжение, стало мягким и доброжелательным. Он ответил согласием на мое
предложение относительно рукописей. И я, без всяких предисловий, приступила
к главному. Как жить? Этот вопрос его не удивил. Может быть, я была не
первой, кто его задавал. Он ответил, что, как сказано в десяти заповедях,
так и жить. Ничего нового нет и не надо. Я была чуть-чуть разочарована. И
все? И тогда он добавил одиннадцатую заповедь - не учи. Не учи жить другого.
У каждого - своя правда. И твоя правда может быть для него непригодна именно
потому, что она твоя, а не его.
Уходя, я спросила, можно ли его навещать иногда.
Он кафедрально, внушительно, словно ставя мне оценку, сказал:
"Приходите. Вы мне понравились". Я ответила: "Вы мне - тоже". И увидела, как
суровый викинг вдруг смутился, как мальчишка, и стал неловко подавать мне
пальто.
Действительно, он меня не разочаровал - он был точно такой, каким
должен был быть Автор "Колымских рассказов".
А свою одиннадцатую заповедь ему самому случалось часто нарушать. Его