"Лев Исаевич Славин. Наследник" - читать интересную книгу автора

здесь рассуждают о бомбах, об экспроприации орудий производства, клянутся в
верности рабочему классу над чаем с марципанами от Печесского и обсуждают
технику цареубийства. К тому же старинный дом был почти пуст: мужчины,
подрастая, уходили на войну, за ними разбредались жены по фронтам, по
лазаретам. Десятки писем стекались сюда еженедельно из Персии, из Галиции,
из Польши, из Салоник. Володя старательно вел корреспонденцию, извещая
каждого члена этой огромной семьи обо всех переменах, происходящих с
остальными, о смертях, калениях, повышениях в чине. Володя хвастался своим
положением. Он корчил из себя хранителя фамильных традиции, он говорил, что
его устроили в Земском союзе с отсрочкой специально, чтоб не угасла династия
Епифановых. Мы знали, что он просто трус. Но по правде сказать, не все ли
нам равно!
Володя был одержим болезнью услужливости. Неуверенный в себе, хвастун,
прилипала, он покупал доброе расположение своим отличным столом,
библиотекой, связями в штабе. Мы пользовались всем этим без стеснения и не
любили Володю.
Он встретил меня в дверях. Холодный поклон. Мы дулись друг на друга
после недавней ссоры на улице.
- Все в сборе, - сообщил Володя безразличным голосом, будто вовсе и не
мне. - Кипарисов собирается открыть заседание.
- Много народу? - сказал я тоже в пространство.
- Ужасно много! - ответил Володя обрадованно. - Кипарисов назвал людей
из других кружков. Человек шестьдесят. Есть настоящие рабочие. Есть
анархисты. Есть девочки. Как ты думаешь, удобно потом предложить ужин? На
всякий случай я заказал повару.
"Зачем он назвал столько народу!" - с неудовольствием думал я, не
отвечая Володе и идя дальше по коридору.
Я знал, что мне будет нехорошо. Мне всегда нехорошо среди незнакомых,
несвободно, стеснительно. Наоборот, чем больше своих, известных, тем мне
лучше. Но не было никакой надежды сблизиться или хотя бы просто
познакомиться в короткий срок с таким множеством людей.
Я начал осторожно приоткрывать дверь, надеясь незаметно войти. Но дверь
с язвительным визгом заскрипела, и все глянули на меня. Я увидел подобие
колоссального рокочущего блина, в котором слиплись все лица. Они качались,
эти лица, как привязные шары, смеялись, хмурились или кричали. Все увидели
меня разом, и я знал, что у каждого из этих шестидесяти человек появилось
впечатление обо мне. "Он глупый", - подумали одни. "Неловкий", - другие.
"Как он попал сюда?", "Должно быть, ничтожество", "Ничего себе, только
застенчивый", "Что он, горбатый?", "Чучело", "Не говорите, в нем, есть
что-то приятное", "Красивый профиль", "Щуплый!", "Не умеет держаться".
Посреди этого оглушительного хора мыслей я брел с преувеличенной
прямизной, спотыкаясь, по бесконечной комнате, кругом всходили лица,
ослепительные, как солнца, я слышал жестокий смех, кто-то приветствовал
меня, я, не оглядываясь, почти бежал к дальнему углу, где видел удобный стул
в тени развесистого фикуса.
- Осторожней, послушайте! - услыхал я женский голос. - Вы мне ногу
отдавили. Медведь!
Стул действительно оказался удобным. Здесь меня никто не заметит. "Под
сенью фикуса", - подумал я, ища в насмешке противоядие от смущения. Я хорошо
видел всех. Сколько людей! От шума и столпления комната стала чужой. Она