"Ольга Славникова. Вальс с чудовищем " - читать интересную книгу автора

она была, по-видимому, привязана к Антонову. По каким-то сложным семейным
причинам переезжая в Подмосковье, она умудрилась, отправив мужа и дочь, еще
неделю оставаться с ним и была в эти дни особенно тиха и сильно мерзла в
дешевом плащике на тяжелом и водянистом, будто нашатырем пропитанная вата,
майском снегу; ее разбухшие черные туфли пропечатывали на темно-белом
снеговом покрове такие же черные следы, будто она и правда оставляла что-то
от себя на равнодушном и ничейном городском асфальте, - но тут же следы ее
закрывались другими, так что ближе к вечеру на тротуарах белелись только
малые обрезки снежной ткани, остатки выкроенного по сложным лекалам общего
для всех суетливого дня. Во всю неделю Антонова преследовало чувство, будто
они с подругой теряют время, но не так, как это бывает в магазинной очереди
или за никчемным, нудным разговором, а как-то необъяснимо: считанные дни
словно проваливались в неизвестность, не оставляя по себе ничего, кроме
ощущения утраты, их отсчет, никак не согласованный с календарем, велся в
направлении, обратном календарному, то есть к конечной, заранее потерянной
единице. Антонова раздражало, что он в эти дни совершенно не может работать;
а внешне оба сохраняли размеренное спокойствие. Несмотря на то что дома
женщину уже никто не ждал, не требовал ни стирки, ни еды, она ни в какую не
хотела ночевать у Антонова и уходила, как обычно, около шести часов: все
было точно так и точно в то же время, что и всегда, только что-то секундно
обмирало внутри, и женщина, задерживая чайник над вспухающей чашкой,
обливала стол.
В день расставания, отмеченного тою странностью, что время его, будто
кусочек сахару в кипятке, таяло гораздо быстрее, чем в обычные дни, Антонов
в первый и последний раз был у нее в квартире, - собственно, уже не у нее,
потому что она держалась в голых комнатах словно чужая, а бокастая и легкая,
как мячик, сумка, которую следовало захватить, стояла в коридоре, у самых
дверей. Гулкие комнаты пели ее редко слышным, а вот теперь зазвучавшим
голосом, когда она в последний раз пошла проверять оконные шпингалеты;
пространство, храня на блеклых стенах яркие прямоугольники висевшего, а на
мытом полу - вмятины стоявшего здесь, было для Антонова будто незаполненный
кроссворд. Их одноактная опера, когда они, полусняв, полузакатав одежду,
все-таки легли на старую искусственную шубу подальше от пустого, высоко
светившего окна, сопровождалась оркестровым гудением водопроводных труб - а
грязно-розовый, в талых колоннах, вокзалище, куда они прискакали на
разбитом, с сумасшедшими зеркальцами, частном "жигуленке", звучал как
переполненный театр. Антонов на бегу, вывернув тетке рвань рублей из
лохмотьев бумажника, купил какие-то оранжевые гвоздики, похожие на клоунские
помпоны, - и почему-то остался с ними, оттертый чужим багажом и выкинутый из
поезда, уже поплывшего от ног, мимо киосков и торжественно переполненных
урн. Серое окно, где ее лицо еще виднелось, как на очень старой фотографии,
среди незнакомых и неясных лиц, внезапно сверкнуло на повороте, и все
исчезло, - а гвоздики, принесенные домой, долго еще стояли осклизлыми
будыльями в двухлитровой банке, мешая Антонову, у которого как раз
замелькали идеи, полностью лишившие его способности что-нибудь прибирать.
Женщина в своей неинтересной Антонову подмосковной жизни помнила о нем:
редко, но регулярно от нее приходили письма, явно ношенные в сумочке,
протертые до ваты по углам, - их Антонов почти не читал и отвечал открытками
к Восьмому марта, какие мог бы отправлять добродетельной старшей сестре.