"Посланники Великого Альмы (Книга 2)" - читать интересную книгу автора (Нестеров Михаил)Глава IVЭверглейдс, 7.00 На этот час полковник Кертис располагал всеми данными относительно спеццентра ангольской службы «Мерак» — теми, что хранились в информационном центре ЦРУ. Между полковником и Артуром Шислером, сидящим сейчас в своем кабинете, наладилась невидимая связь. Кертис, напряженно глядя на топографическую карту местности и пытаясь решить почти неразрешимую задачу — диверсионным отрядом в 10–15 человек освободить из застенок «Мерака» Сеифа Аль-Харби, — был уверен, что директор ЦРУ занят сейчас тем же. Хотя Шислер со своей стороны сделал все, что мог: у него начальная фаза, у Кертиса — завершающая. Но прав был Шислер, когда перечислил полковнику ряд факторов, которые так или иначе могли бы повлиять на работу, блокируя доступ к хладнокровию и спокойному анализу, принуждая к неорганизованной активности, и как результат — печальные последствия. Ричард смотрел на карту, но видел перед собой Лори, видел близорукого человека с лицом интеллектуала и невольно представлял себе черты лица незнакомого Сеифа Аль-Харби. Если бы не ключевой момент в предстоящей операции, который представлял из себя условие или требование — исключение жертв со стороны ангольцев, — то операция носила бы обычный штурмовой акт. Несколько мин направленного действия, и здания спеццентра сдует как картонные коробки. Затем штурм тюрьмы, стоящей особняком от центра, несколько выше. Потом стремительный отход к пограничной реке Кунене. А там уже Намибия и надежный тыл, который гарантировал Шислеру шеф африканского отдела ЦРУ. Но все упиралось в условие, которое требовало исключение жертв. Спеццентр «Мерака» находился к северу от реки Кунене, на берегу безымянной стремительной речки, которая бросала свои воды с тридцатиметровой высоты. Водопад. Опять водопад. Джулия, изучая карту, заметила: "Наверное, это навек. От водопадов нам никуда не деться". Два года назад здания спеццентра принадлежали фабрике по производству бумаги. К этому времени власти страны приняли закон, запрещающий вырубку леса в бассейне реки Кунене, а точнее — севернее её берегов, так как она разделяла две страны — Анголу и Намибию. Для руководства фабрики возить лес издалека стало накладно, плюс издержки на обслуживание небольшой ГЭС, которую эта компания в начале 60-х годов сама и возвела, используя водопад. Тогда столб падающей воды измерялся всего 15–20 метрами, но возведенная водосливная плотина увеличила это расстояние. Именно последняя причина ГЭС — и стала дополнительным и решающим фактором: гидроэлектростанция, рассчитанная на определенный объем мощности, перестала удовлетворять требованиям фабрики, которые не могли не возникнуть из-за роста объема выпускаемой продукции. Оборудование было снято и перевезено в наспех возведенные корпуса близ города Байшу-Лонга, а спецслужбы выложили энную суммы за брошенные здания, и в них расположился «Мерак». Джулия и Сара разложили на столе фотографии центра, сделанные со спутника-разведчика, и скрепили их между собой скотчем. — Веселые картинки. — Джулия подтолкнула локтем Сару. — Ну что, голова, ничего на ум не идет? — Не мешай. — Сара почти целиком распласталась над столом, сосредоточив внимание на южной части общей панорамы. Она закашлялась и махнула рукой. — Открой окно, дышать нечем. Джулия шагнула к окну; над перистыми облаками табачного дыма виднелась только её голова. Полковник курил одну сигару за другой, иногда добавляла Джулия. Жаркий октябрьский воздух с улицы быстро очистил комнату от дыма. Проветрив помещение, Джулия закрыла окно и включила кондиционер. — Сэр, — подала голос Сара, — вы говорите, что раньше эти здания принадлежали бумажной фабрике? — Фабрике по производству бумаги, — поправил её Кертис. Он приподнял несколько листов бумаги на краю стола и вынул тощий пакет. Джулия передала его Саре. — Ага, — Сара кивком головы поблагодарила полковника, вынимая из пакета листы бумаги. Сверяясь с фотографиями, лейтенант водила пальцем по панораме. — А место было неплохое… — Ты о чем? — О той же бумаге. Практически для её производства нужны две вещи: древесина и много-много воды. Так, судя по записям, вот это здание — бывший древомассный корпус. Сейчас там казарма. А вот это целлюлозный, он же административное здание. А здесь, вверху, здание тюрьмы, которое нас интересует больше всего. Раньше это был цех по обработке бревен. Плотина водосливная, после обработки бревна пускали в воду, и они прыгали с двадцатиметровой высоты. Очень умно и экономично. А вот здесь… Паола Бенсон встала со своего места и с хрустом потянулась, на лице решимость. — Через два дня выходной, — сообщила она. — Суббота. Самое время порезвиться. — Только без меня, — вставила Сара, продолжая колдовать над снимками. — Да, Голду Меир[3] придется оставить здесь. Кертис отреагировал только на замечание Паолы: "Самое время порезвиться". Он недовольно оглядел её. Казалось, Паола читала его мысли. — А что, сэр, рванем центр, а в тюрьме на выходные останется только с десяток солдат. — Вот именно останется. — Он продолжал смотреть на Паолу. — А мне трупы не нужны. Вот здесь, — он ткнул карандашом в карту, — и здесь два основных узла связи. С сигнализации мы их снимем, здесь проблем нет. Учитывая психологию и собственно наш опыт, со стороны охранников вначале будет попытка включить сигнализацию, что они и сделают, будучи уверенными, что она сработала. Потом все как один схватятся за оружие. На какое-то время рации останутся нетронутыми, а дальше мы и сами не дадим ими воспользоваться. Задача вроде бы и несложная, но мы упираемся в два фактора, один маленький, другой большой. Маленький — это ответный огонь. Большой — это спеццентр, будь он не ладен. Любая осечка, и сигнал из здания тюрьмы пойдет на пульт центра. Вроде бы все условия есть, операция будет происходить на удалении от центра, практически нас не видно. — Зато слышно. — Да уж… Не пройдет и пяти минут, как на нас уставятся триста стволов боевиков «Мерака», а над головами затарахтят винты четырех вертолетов. — Они стоят вот здесь, — Сара указала на снимок, — на бетонированной площадке. — Она снова сверилась с записями по фабрике. — Здесь дефибрер, вот тут бывший сгуститель, а это, наверное, сгустительный бассейн. Сейчас он представляет из себя бетонированную площадку. И вот на ней — раз, два, три. Три вертолета, сэр. Кертис махнул рукой: от этого не легче. — Я предлагаю использовать «ви-кси». Джулия, глядя на Фей Грант, покачала головой. — Это был бы оптимальный вариант, с меньшей токсичностью использовать нервно-паралитический газ бессмысленно. А у «ви-кси» слишком убойная концентрация. Про паралитик придется забыть. Паола настаивала на своем: — Тут нечего думать. Обычный прямолинейный штурм, безо всяких там хитростей. Мы уложимся в три-четыре минуты и будем отходить. На отход нам понадобится ещё 15–20 минут. Эх, была бы здесь Лори, она бы сказала, что это прогулка по лесу, а не работа. В этом деле главное — отход. Как у нас с тылами, полковник? Кертис снова проигнорировал выступление бойца, но он понимал ее: Паола ради Лори могла рискнуть головой. Да все они готовы рискнуть. Он поблагодарил Паолу глазами, раскрыл ещё одну карту и подозвал Фей. — Как бы то ни было, давай посмотрим. Сто метров сюда и сто двадцать сюда. — Кертис установил на карте острие карандаша. — Самое удобное место вскрыть кабель. Посмотри-ка его характеристики, Фей. Фей Грант была самой миниатюрной в отряде — рост сто шестьдесят три сантиметра, вес пятьдесят два килограмма. Она родилась в Бостоне в семейном особняке на Бикон-Хилл, окончила Океанографический институт в Вуде-Холле, штат Массачусетс, работала акустиком на авианосце «Америка». В отряд «Нью-Эй» попала по рекомендации Бесси Нильсен, имеет правительственные награды. Фей извлекла из документации схему коммуникационных систем. — Тут два кабеля, сэр. Один высоковольтный, заключенный в свинцовую оболочку, заполненный минеральным маслом. — Его мы трогать не будем. Давай другой. — Вот он. Довольно современный герметичный коаксиальный кабель с вмонтированными в него усилителями, практически не излучает электромагнитных волн. Я думаю, что это уже спеццентр проложил его. — Понятное дело. Давай дальше. — А все, сэр. Судя по схеме, ничего лишнего. У меня есть два варианта — грубо отрубить кабель или применить заграждающий фильтр. Если первое, то системы контроля, слежения и оперативного оповещения вырубятся. Но на центральном пульте разведки и полиции быстренько протестируют возникшие неполадки и установят обрыв. Для них в первую очередь это запахнет диверсией. Поэтому я предлагаю второе. Кабель несет в себе полосы частот… одну секунду… полосы частот от довольно низких — три килогерца и двадцать килогерц до довольно высоких — шесть мегагерц. Последняя частота примерно равна телевизионному каналу. Я сама могу собрать заграждающий фильтр несколько параллельно и последовательно включенных катушек индуктивности и конденсаторов. Частоты я знаю, выбор значений катушек и конденсаторов практически ясен. Или могу взять на складе готовый полосовой фильтр и соответственно настрою его. Он будет задерживать все интересующие нас сигналы, но пропускать сообщения с центральных пультов. Протестировать наличие такого фильтра практически невозможно. Во всяком случае, для этого потребуется очень много времени. Кертис внимательно выслушал Фей. Она разбиралась в этом больше, чем он, и не раз блокировала подобные системы. Сегодня полковник был особенно раздражительным, в разговоре с Фей он все время морщился и никак не мог понять, что именно его раздражает. Наконец он повернул голову в сторону Сары, которая, не обращая ни на кого внимания, продолжала бубнить: — …А вот и сама плотина. Что мы тут имеем?.. Понятно, водохранилище, бетонированная площадка, фильтр, затвор. Ниже — гидротурбина и трансформаторная подстанция с распределительным устройством… Рядом с Сарой стояла Джулия, она подозрительно смотрела на подругу. Командир группы на сто процентов была уверена, что Сара нашла решение задачи. Просто невозможно было вообразить, что немногословная Сара в такой ситуации позволила бы себе излишнее словоблудие. Сара Кантарник выглядела бледнее обычного. Под утро она вскочила в постели, по телу бежали прохладные ручейки пота, её знобило. Паола Бенсон, делившая с ней домик на базе, стояла возле подруги. Она включила свет и присела на край кровати. Кошмар. Саре снова приснился кошмар, который преследовал её на протяжении вот уже почти девяти месяцев. Одно и то же. Желтые языки коптящих светильников, незнакомые озабоченные лица, всепроницающий взор Альмы. Атмосфера помещения удушливо-приторная, она имеет вес, многотонным монолитом прижимая Сару к чему-то твердому и плоскому, дальние предметы ей кажутся расплывчатыми. Близорукость. Сара с трудом приподнимает тонкую руку с отвисшей дряблой кожей. Ослабевшее зрение ловит у виска седую прядь; иссохшая грудь трепещет под неровными ударами сердца. Сара — главная жрица. Старая, дряхлая жрица с износившимся до предела сердцем. Шепелявя беззубым ртом и каркая горлом, она выбрасывает в душную атмосферу пророческие слова: "Я — дух пророчицы…" Сара торопится, чувствуя, как онемение с правой стороны распространяется по всему телу льдом вечности; торопится, маня к себе скрюченным посиневшим пальцем призраков давно умерших людей. Они вливают ей в рот воду, но вода не идет в горло, стекая по отвисшим щекам. "Громом и молнией будут они убивать ваш народ, под холодной сталью клинков падут воины…" Здание вперило в Сару темные глазницы низких оконных проемов; там, за каменными стенами, нарастал шум второго вала грозы. Блеклые глаза старой жрицы наполнились слезами. "Я плачу сейчас и буду плакать тогда". Это последние слова Сары. Рука падает и застывает, невероятно длинно вытянувшись вдоль туловища. Яркая вспышка, боль в глазах, впереди — невидимая пока толща времени. Издалека кто-то зовет ее: "Сара, Сара!" Она слышит призыв, но… И вот тут начинается самое ужасное. Альмы нет. Она не видит его. Ее дух натужно вылезает изо рта и нет сил удержать его. Сара чувствует его, пытается беззубым ртом прикусить, навсегда остановившимися легкими, помогая щеками, старается втянуть его обратно. Но тело уже мертво. Дух визжит, боясь остаться в застывшем теле, извивается, придавленный мертвой хваткой изжеванных десен. В глазах уже нет движенья, только плоская черно-белая картина; стремительно ссыхаясь, с неё осыпаются мрачные мазки. "Сара! Сара!" Она снова слышит манящие, призывные голоса, и ответ её звучит визгливо и истерично. Вопли придушенной субстанции режут пространство: "Альма!" "Сара! Сара!" И — о, чудо! — она видит Альму. Непостижимо, но она видит его! Только… Что это, господи! Всемогущий идол стоит к ней спиной. И… удаляется. Сара видит его короткие, отдающие синевой стали ноги. Делая короткие шажки, он уходит. Куда!! Стой!! Мертвое лицо Сары дернулось запоздалой конвульсией, рот приоткрылся, и душа юркнула внутрь. Полная темнота и стремительное давление со всех сторон. Боли нет уже давно, но происходит что-то невообразимое — что-то, бывшее когда-то большим, с огромной скоростью сжимается в ничто. В ничто… Она не сумела выбраться. И знала, что конец, который придет через короткое мгновение, трансформируется в черную безмолвную пустоту — без границ и времени. Вот этот миг. Все. Существо Сары умерло. Только отголосок её безумного крика догоняет Альму. Она не видит и не слышит этого, но её крик змеей обвивает идола, вяжет его по уродливым рукам, хлыстом подсекает под ноги. Индейский бог падает, сейчас он выглядит беспомощным, он абсолютно недвижим, из его холодной груди вырывается плач. Детский плач. Альма кажется новорожденным. — Сара. — Кто-то тронул её за плечо. Она подскочила в кровати. Липкий пот, озноб. Рядом — Паола. — Опять? Сара кивает, подрагивающими пальцами убирая со лба намокшую прядь волос. — Который час? — спрашивает она. — Шесть утра. Только что звонил полковник. Он ждет нас у себя. — О'кей. — Сара, опираясь о колено Паолы, встала. — Приведу себя в порядок. Я скоро. Полковник только сейчас заметил недужную синеву по глазами лейтенанта. "Нездорова? — и покачал головой. — Только этого не хватало". Ричард, мысли которого метались от родного образа Лори до ненавистного — Кирима Сужди, пытался сосредоточиться на работе, но не мог этого сделать в полной мере. На ум пришло правильное определение: деморализован. Что касается Сары, полковник возлагал на неё большие надежды. Однажды Джулия объяснила полковнику, как она подбирала людей в свой отряд и как в его состав вошла Сара Кантарник. "Потому, что я вспомнила свою «ненормальную» соседку по комнате, с которой училась в университете. Эта «ненормальная» оригинально сморит на вещи, разбирается там, где другой ногу сломит. И, что важно, этому нельзя научить. Нельзя, Ричард, научить мыслить абстрактно, видеть то, чего не видят другие. Это от природы". Сейчас все взоры были устремлены на Сару. — Что, есть? — Пока не знаю, — ответила она, — пока не знаю. — И перешла к топографической карте. Полковник уступил ей место. Сейчас Сару интересовала прилегающая к спеццентру местность. Ближайший населенный пункт находился в пятнадцати километрах к западу от центра. Тюрьма за пятьсот метров предупреждала забором из колючей проволоки и запрещающими табличками, что впереди военный объект — это было видно со снимков спутника. Сама зона тоже огорожена колючей проволокой и с наступлением темноты превращалась в ярко освещенный прямоугольник двести на триста метров. На расстоянии трех километров от зоны дорога разветвлялась, уходя строго на юг и восток; по обе стороны южной дороги — привычные джунгли. Само здание тюрьмы выглядело на снимках приземистой коробкой примерно четырех метров в высоту, фундаментом служили старые опоры цеха по обработке бревен. По распоряжению спеццентра старые стены были снесены, а вместо них возвели железобетонную коробку. В задачи личного состава тюрьмы входила чисто караульная служба. Штат насчитывал двадцать человек, не считая начальника, его помощника и интенданта. В верхних помещениях располагались комнаты отдыха для караульных, оружейная комната, комнаты следователей, приезжавших в тюрьму для допросов арестованных, ряд бытовых и служебных помещений. Сами же камеры, или, лучше сказать, каменные мешки, были в подвале. В основном заключенных содержали отдельно, но были камеры, где находилось до десяти человек. Системы контроля, слежения и оперативного оповещения на центральные пульты разведки и полиции дополняли основную характеристику тюрьмы. Что касается коммуникационных систем, то для проведения силовой операции они оказались совершенно непригодными, хотя в отличие от старых подвалов были современными. Канализационные трубы, как показывали чертежи и схемы, были маленького диаметра. Их врезка в основной сток, ведущий на очистные сооружения, находилась в ста метрах к югу от здания тюрьмы. А на самой территории ни одного колодца. Пожалуй, Сара слишком долго и, как показалось Джулии, бесцельно смотрит на топографическую карту, и капитан повторила вопрос: — Ну что, есть? — Погоди. — Сара взяла циркуль и долго шагала им по карте, занося цифры в чистый лист бумаги. Наконец она сказала: — Я «за» предложение Паолы: возьмем тюрьму штурмом и освободим Аль-Харби. — Ты уверена? Сара не ответила. Она смотрела на полковника. — Готовьте нас к заброске, сэр. — А как же триста боевиков "Мерака? — спросила Джулия. — А вертолеты? Сару опередила Паола. Коренастая, внешне чем-то похожая на мужчину, она отрезала: — Мы засунем их в дефибрер. Ливия, Триполи Профессор Харлан, оглушенный выкриками торговцев, бесцельно прогуливался по огромному рынку. Вот именно сейчас собственная затея показалась старому археологу глупой и бесполезной, в голову влезали жалкие оправдания вроде "ну я хоть что-то предпринял", "волей-неволей в этом есть и моя вина"… И эти оправдания навсегда останутся в нем, он никогда не решится высказать их вслух. Профессора коробила мысль о том, что на его голову когда-нибудь может обрушиться похвала за собственный полусумасшедший героизм — это в случае удачи, которая была больше похожа на тень призрака, — или же свалятся на эту голову упреки и гнев Ричарда Кертиса — если Харлан испортит все дело. Вот это последнее было более осязаемым. Харлан вспомнил первую беседу с Джулией Мичаган, когда она спросила его, впервые ли он встречался с террористами и какое впечатление произвела на него эта встреча. Он ответил, что увидел в них некое стремление, единство, радость в действиях… Но террористов он и в глаза не видел, а рассказывал ей, делая кое-какие выводы из её же послания пятисотлетней давности и наблюдая за ней во время разговора. Он пытался угадать, отвечая двусмысленно, не имея ни малейшего представления о второй составляющей своих заумных ответов. И террорист для него был не человеком — ибо он не имел о нем никакого представления, а просто формулировкой, выведенной им же самим: террорист — это индивидуум, преследующий корыстные или политические цели путем силовых методов — захват заложников, прямые убийства — в большинстве массовые и в основном мирных граждан… И ещё то, что террористы, получив, выкуп, как правило, уходят от наказания на каких-либо территориях, где им гарантирована поддержка. И это одно из главных условий. Заложников они потом возвращают. Иногда. От собственных мыслей профессора оторвал чей-то голос. — Ваше имя Харлан? Он обернулся, чувствуя, что его затея прибрела другой смысл — из бесполезной она мягко перешла в безнадежную. И понятно почему — дистанция между ними была очень короткой. Харлан ответил утвердительно, оглядывая приземистого человека с густой бородой. — Следуйте за мной, но не догоняйте. В конце нашего пути я укажу вам машину. Дальше вы будете следовать указаниям водителя. Человек повернулся и, бесцеремонно протискиваясь в горластой толпе, пошел к выходу из рынка. Профессор секунду-другую помедлил и пошел следом. В машине он проделал длинный путь к морскому причалу, потом пешком прошел к докам и сел за столик в скверно пахнущем ресторанчике. Отдаленно похожий на официанта человек выпустил его через заднюю дверь на улицу, больше походившую на тюремный коридор. Харлану стало не по себе, голова закружилась, и он немного отдохнул, прислонившись спиной к кирпичной стене. Сейчас он отчего-то вспомнил Артура Шислера. Наверное, подумал Харлан, когда Артур был не кабинетным, а действующим разведчиком, ему приходилось проделывать вот такие «отрывы». И профессор почувствовал себя очень старым действующим разведчиком. Дребезжащим голосом обреченного больного он прошептал: — Ничего, Лори, ещё не долго. Я помогу тебе. В конце улицы Харлана поджидала ещё одна машина. Она долго петляла по мрачным трущобам восточной окраины Триполи, пока, наконец, не остановилась возле одиноко стоящего каменного серого дома. Дом был высокий, около шести метров, но окна имел только у самой крыши. Похоже, та улица, примыкавшая к ресторану, которая живо ассоциировалась у профессора с тюремным коридором, оправдала себя: Харлану показалось, что он стоит у стен самой настоящей тюрьмы. В доме его встретил невысокий человек в серой полувоенной форме. Он отогнул край ковра, заменявшего дверь, и Харлан ступил в одну из многочисленных смежных комнат здания. В комнате никого не было. Ученый ожидал, что сейчас войдет главный, и даже успел приготовиться к этому. Но его провожатый занял почетное место на широкой софе и пригласил Харлана сесть напротив. — Меня зовут Кирим Сужди, — представился хозяин, закрыв глаза и массируя переносицу. Очки он держал в левой руке. — Вы обратили внимание на тот факт, что во время следования вам не завязывали глаза? Профессор кивнул и сел в кресло с деревянными подлокотниками. — Поэтому, — продолжил Сужди, — разговор наш будет откровенным. — В комнату вошел какой-то человек и поставил на стол две пиалы с чаем. Хозяин отпустил его и снова обратился к профессору: — Из напитков это самое крепкое, что есть в этом доме. Слушаю вас, господин Харлан. Профессор сделал несколько мелких глотков и отставил пиалу. Внимательно разглядывая лицо собеседника, он решительно приступил к разговору. — Я бы хотел поговорить о девушке, которая находится у вас. — Голос Харлана прозвучал резко. Он немного смягчил интонации. — Вы думаете, что она американка и состоит на службе в военной разведке. В какой-то мере вы правы, отчасти она — дочь полковника Кертиса. Но это все отчасти. Эта девушка невинное дитя, до недавнего времени она не знала, что такое зло и насилие. И вот в довольно короткий промежуток времени она узнает об этом в таком объеме, что недолго сойти с ума. Есть ещё несколько причин по которым она могла бы тронуться умом. Наверное, вы заметили её необычное состояние и неадекватную реакцию на окружающий её мир. Сужди остался равнодушным к заявлению профессора. — Это не надолго, — обронил он. — У меня есть хорошие средства привести её в чувство. — Поймите, что она не играет роль сумасшедшей, она действительно на грани, и любая ваша попытка подтолкнет её к сумасшествию. Вы этого пока не поймете. Но раз я здесь, вы должны выслушать меня, какими бы бредовыми не показались вам мои слова. — В том, что вы сумасшедший, я не сомневаюсь ни на секунду. В моей практике это первый случай, когда за тысячи миль ко мне приезжает заложник-доброволец. В отличие от вас, американцев, я гостеприимный хозяин. Отведаете что-нибудь с дороги? — Спасибо, я не голоден. Можно, я продолжу? Да, сказал Сужди. — По одной из специальностей я — историк. Поэтому начну именно с истории. Вам знаком девиз иезуитов? — С этого вопроса, не обращая внимания на помутневшие глаза ливийца, профессор перешел на латынь: — "Ad majorem Dei gloriam". Вот теперь Сужди не сомневался, что перед ним чокнутый: знает ли он девиз иезуитов! Он подобрал под себя одну ногу и скрестил на груди руки. Кирим решил прервать профессора, когда тот заговорит об иудаизме. А пока он терпеливо слушал и уже усвоил, что девиз иезуитов не обязательно произносить полностью, достаточно аббревиатуры из четырех букв — AMDG. — Так вот, — продолжал Харлан. — Буквально это переводится как "К вящей славе Господней". Орден иезуитов был богатым и мощным, влиятельным и… страшным. А ещё это был самый таинственный орден, основанный в XVI веке Игнатием Лойолой. Иезуиты — это от латинской формы имени Иисус Iesus. В генералы ордена производили не, так сказать, по заслугам, и тем более не переходил он по наследству. Но за тайну, посредством которой можно было влиять на власть предержащих и менять политику многих стран, был шанс подняться до самого верха ордена. В зависимости от практического веса тайны. Я, например, уже сейчас мог бы стать генералом ордена иезуитов. — Не сомневаюсь в этом. — Сужди ухмыльнулся в густую щетину под носом, которая вскоре должна была стать усами. — Я понимаю вас, вы хотите обменять свою тайну на дочь полковника Кертиса. Но она неразменная монета в моей игре — это раз. Меня не интересуют никакие тайны — это два. Потому что я слышал их несчетное количество раз. И предлагали мне их совсем за пустяк: например, убрать от лица пламя горелки. — Тогда я подойду с другой стороны и поясню на некоем примере. Вам нужны деньги? — Для себя нет. Я достаточно воздержанный человек. — Ну, это не важно. Допустим, мне нужны деньги, а для этого у меня есть… назовем это прибором — я ученый, я изобрел некий прибор, или установку. Сейчас я все объясню на одном примере, который вам будет понятен, хотя он не самый лучший, но более доходчив. Я посещаю старого и немощного миллиардера. У него есть все — деньги и многие годы за плечами, впереди уже не годы, а дни; о здоровье не приходиться и говорить. Допустим, у него два миллиарда, за услугу я потребую с него один. Теперь о возрасте, который бы он захотел иметь, и о внешности. Он определяется, берет с улицы подходящий экземпляр, переписывает на него все свое наследство и сбережения. Я сажаю клиента перед прибором, подключаю электричество… и он уже далеко. Но не весь, только его разум. А тело сидит передо мной и тоже с другим разумом. На место миллионера я сажаю его преемника, получившего все по завещанию, и опять подключаю электричество. Разум моего клиента возвращается, но попадает уже не в свое дряхлое тело, а в тело своего преемника, который по завещанию получил все деньги. То есть он как бы написал завещание на самого себя. Вы, как и я, в таком случае, не будете обременены думами о другом, заблудшем разуме, который только несколько часов назад был в молодом теле, а теперь вся его физиология дышит на ладан. Как вы понимаете, в том месте, куда на время путешествует разум, находится мой… будем говорить, резидент. Хороший способ зарабатывать деньги, правда? И можно жить вечно. Даже менять внешность. Надоела одна, он снова обращается ко мне. Animula vagula, blandula, hospes comesque corporis… — Что вы сказали? — Это латынь. "Душа невесомая, нежная лишь гостья и попутчица тела". — Хорошо. Единственная сложность в вашей сказке — это почти невозможность уговорить миллиардера переписать все свое состояние на бродягу с улицы. — Наверное, трудность для меня и риск с его стороны в этом присутствуют. Но он составит завещание только на половину суммы, так как с другой он ещё не расстался — это та половина, которая обещана мне после удачного эксперимента. На остаток дней ему хватит с лихвой. — Вообще-то это называется аферой и необязательно что-то изобретать. Вам ни к чему иметь где-то там резидента, вам достаточно будет только бродяги с улицы. — Но это только пример; а прибор действительно существует, и его можно использовать куда более целесообразно. Для этого требуется только большая фантазия. — Я понял, куда вы клоните. Сейчас вы начнете убеждать меня, что дочь полковника Кертиса — его дочь только телом, а разум её принадлежит другой; что она жертва вашего эксперимента, что на вашем приборе стоят четыре буквы — AMDG. Вы решили поквитаться с жизнью только за тем, чтобы рассказать мне эту сказку? — То, что я рассказал вам, — слабая попытка показать возможности этого прибора. Он существует, уверяю вас. В Лори Кертис живет сейчас совсем другой человек. Зачем вам держать её в плену? Возьмите меня, человека, который обладает более полезной информацией. — Я бы взял вас, будь вы генералом ордена иезуитов, но вы даже не полковник и не его сын. Сейчас я имею куда больше — дочь полковника морской разведки США. И второе — один раз я уже пошел на обмен. Чем он закончился, объяснять вам, наверное, не нужно. Ричард Харлан решил подойти с другого бока. — А что вы скажете о технологиях будущего? Военных технологиях? Вас не интересуют подробные чертежи какого-нибудь лазерного автомата или, не знаю, плазменной пушки? Или чего-то другого, что изобретут к 2500 году? Сужди сделал неопределенный жест руками. — Знаете, почему я все ещё слушаю вас? — Нет. — Я жду одну очень важную информацию, жду с нетерпением. Вы помогаете мне скоротать время. Я даже не заметил, как пролетел час. Думаю, что многое сумею узнать ещё за три-четыре часа. А сейчас у меня к вам вопрос как к ученому. Заметьте, господин Харлан, я не сказал "к сумасшедшему ученому", это я скажу только после того, как надобность в ваших развлечениях отпадет. Скажите мне, почему из-за одного человека вы жертвуете тысячами и миллионами, предлагая мне, к примеру, технологию лазерного оружия? Это у вас в крови? Харлан на некоторое время задумался. — Я понял ваш последний вопрос. И отчасти вы правы. Многие из ученых вначале заявляют о своих открытиях, а потом ищут способы предотвратить нечто ужасное. Иногда предотвращать уже нет времени. — Да, — согласился Сужди, — например, взрыв уже прогремел. А иногда вы встаете под знамена собственного производства. И уж вообще дико то, что и другие ищут места под вашим флагом, делают вас кумиром, борцом за мир и так далее, напрочь забывая, что стоят рядом с массовым убийцей. Похоже, я ошибся, и вас можно называть сумасшедшим уже сейчас, можно было называть много лет назад. Я бы заинтересовался вашим изобретением, если бы с его помощью мог узнать хотя бы несколько имен, обладатели которых в недалеком грядущем сделают то или иное открытие. Я бы не позволил родителям зачать будущего гения. — Я могу помочь вам. — А я и не сомневаюсь. Это ваше кредо — яйцеголовых-ученых. Это из-за ваших открытий разгораются страсти, это вы вспарываете вены ни в чем неповинных людей. За вас идет борьба, и вес имеет то государство, у которого больше яйцеголовых. Пьедестал занят не теми, у кого больший золотой запас, алмазный и нефтяной фонды, не теми, у кого лучшая культура, религия… В свое время я закончил университет и начал замечать, что с каждым днем мне требуется головной убор большего размера, ещё глубже. Я смотрел на седых профессоров, и мне казалось, что мои волосы не ко времени начинают седеть. И я начал ненавидеть своих именитых педагогов за свою же преждевременную старость. Я видел следы проказы на кафедре, а белоснежные головы, торчащие поверх трибун, казались мне головами врачей из лепрозория. Только они не призваны были лечить, а, наоборот, заражать. Я вовремя отмылся. — И теперь ведете с ними войну? — Не с ними, хотя жаль. Я борюсь с теми, кто их содержит, с теми, кто выводит их на пьедестал и вручает им кубки. — Так вы понимаете, что ученые способны на очень многое? Почему бы вам для начала просто не представить, что существует некое изобретение, посредством которого можно делать то, о чем вы от меня услышали. Вы, как человек умный, должны были вывести две вещи, исходя из моего появления здесь. Первая: я действительно обладаю чем-то серьезным и пока не хочу расставаться с жизнью. Это что-то я хочу обменять на девушку. И это честный обмен, хотя я предлагаю вам куда больше, чем информация от полковника морской разведки. Вторая: я обреченный больной, жить мне осталось немного, к тому же я иду ва-банк. У меня есть все или нет ничего, есть хорошо подвешенный язык и чуточку умения убеждать. Но цель та же — свобода Лори Кертис. Вы же не думаете о втором случае? Да, в том, что я вам рассказал, много фантастичного. Но не фантастика ли изобретение в свое время телевизора, полеты на Луну, глобальная Сеть? Скажи я вам лет сто пятьдесят назад, что сейчас вон из того ящика покажется физиономия вашего дяди, который подурачится и споет вам песню, — за кого бы вы меня приняли? А дело-то оказывается в обыкновенной видеокамере и телевизоре, принцип устройства которых до смешного прост. А ваш дядя подурачился перед камерой и чуть не свел вас с ума своей нескромной выходкой. То же самое и сейчас. Харлан посмотрел на непроницаемую маску Сужди и решительно изрек: — Вы можете коротать время. Потом — когда вы дождетесь долгожданной информации, можете убить меня. — А как насчет знамени собственного производства? — Вот это другой разговор. — Профессор, сникший было, вновь воспрянул духом. — Я человек практичный и запасся куском ткани. — Хорошо, расскажите подробней. Но начните с самого, наверное, интересного вопроса: где сейчас… хм, — Сужди покачал головой и щелкнул пальцами, — настоящая дочь полковника Кертиса или, как вы выразились, её разум? — Хозяин сделал подобающее вопросу лицо и спросил: — Он… далеко? — Не близко. В пятнадцатом веке. Лицо Сужди вытянулось, однако через секунду он улыбнулся. — Действительно, далековато. А поближе вы не могли её услать? Ну, хотя бы за пару столетий? — Вот это было не в моих силах. Потому что тот прибор был ограничен в работе по отрезкам во времени. В недалеком будущем можно будет регулировать его диапазон, скажем, начиная от получаса и до бесконечности. — Он что, в единственном экземпляре? — Да. — И он находится… — Не важно, где он находится. Важно то, что мне известно основное это его составляющее, композитный сплав на матрице металлического стекла. Сейчас изготовить такой сплав труда не составит. Остальное дело творчества, нужно только придать будущему прибору форму. Все зависит от фантазии. — Как выглядит основной прибор? — Вам это так важно знать? — Нет, просто любопытно. Профессор пожал плечами. — Раз вы все равно его не увидите, я скажу. Он сделан в духе того времени, когда впервые увидел свет. Он олицетворяет собой идола одного индейского племени и вид имеет довольно отталкивающий: растопыренные семипалые руки и выпуклые глаза. — Так-так. — У Сужди затекла нога и он принял другое положение. — У вас должны быть какие-то доказательства, иначе вы бы сюда не заявились. — Да, вы правы. У меня есть одна запись на листе пергамента, датированная 1503 годом. Я взял её из музея якобы для работы, — соврал Харлан. — Это часть манускрипта, адресованного именно мне. Я не знаю, где вы будете проводить экспертизу, но результаты вас заинтересуют. — Вы думаете, что я буду делать экспертизу? — Когда прочтете, вы примете такое решение. Сужди принял он Харлана пергамент и повертел его в руках. Затем снял очки и поднес листок к глазам: "Да, профессор, пишут вам ваши «спасительницы», оказавшиеся за полтысячелетия до этого события, и вам ещё предстоит поломать голову над этим феноменом. По возвращении мы многое расскажем вам, в частности, о том, как помогли спасти пленных детей одного несчастного племени…" Сужди окончил чтение и скрутил пергамент. — Из этого практически ничего нельзя понять, но, похоже, я начинаю вам верить. — И что же подвигло вас на это, манускрипт? — Нет, рассказ о моем дяде в ящике. Значит, вы все-таки метите в генералы ордена иезуитов? — Нет, я хочу освободить ни в чем неповинного человека. Если хотите, во всем виноват я. — Хорошо. Я так понял, что сплав — это главное. Харлан развел руки в стороны. — Сплав, — веско сказал он, потрясая руками, — это все. И его состав у меня в голове. Вы получите его формулу только тогда, когда я услышу в телефонной трубке голос полковника Кертиса. Как только он сообщит мне, что Лори вернулась, я начну сотрудничать с вами. — А форма зависит только от фантазии, сказали вы? Харлан небрежно махнул рукой. — Да, сляпаем что-нибудь оригинальное. — Хорошо. — Сужди подался вперед. — Я не очень-то верю в сказки о могуществе индейских богов, но попрошу вас сделать точную копию идола, который стоит в Музее имени Эмилио Гоэльди в Белене. По-моему, этот город находится в Бразилии, не так ли, профессор Харлан? Лицо Ричарда приобрело цвет извести. Он почти с ужасом смотрел на Сужди. А ещё он понял, что проиграл. Некоторые из компонентов сплава, из которого был сделан идол, находились в состоянии напряжения, он был как бы в рабочем состоянии, на какой-то определенный цикл его хватит — скорее всего, на одну реинкарнацию, которой не воспользовались Лори Керстис и Конори, — а значит, не составит труда сделать анализ и получить формулу сплава. Охрана в музее Сильвио Мелу была надежной, но если Сужди поверил в рассказ и заинтересуется идолом, то охраны, конечно же, будет мало. Очень мало. Сужди внимательно наблюдал за реакцией Харлана — так мог сыграть только артист, которого внезапно хватил паралич. Нет, это не игра, думал ливиец. Но в сказку тоже не верил, как и в манускрипт. Однако перед глазами стояли безумные глаза его пленницы, увиденные им на экране телевизора в следственном изоляторе. Тогда он тоже подумал, что идет телепостановка и играют классные актеры, потом… На этом все кончалось. Теперь ещё один акт и так сыгран! Что — это игра против него? начатая ещё до побега? в камере? они рассчитывали на его побег? А потом подготовили все для похищения, прислали сюда ещё одного лицедея-паралитика. Но он не актер, он настоящий, живой пока ещё профессор, фотография которого была взята из Сети и лежала вкупе с другой информацией на него. И невозможно представить, что происки ЦРУ могут быть такими пухлыми, граничащими не с явным мастерством и талантом, а с чем-то более высоким — где Аллах един, и Мухаммед пророк его. Нет, так далеко зайти они не могли. И там не место им, постоянно чертящим на груди крест, поминающим не живого бога, а умирающего, с неистовой жаждой представить его кровоточащие стигматы… Было безумием поверить в то, что рассказал профессор Харлан, но наступал час молитвы. Американца увели в подвал, а Сужди, еле слышно сообщив о намерении совершить молитву, опустился на колени и поклонился. Одновременно он быстро прошептал формулы исповедания веры и первой суры Корана. Обратив взор в сторону Мекки, он начал молиться. Кирим ни о чем не просил Аллаха, он знал, что его судьба Всевышним предопределена. Но он вслушивался в тишину, перенесясь за сотни миль в Мекку, к черному камню Каабы. Это был величайший грех, но Кирим вдруг увидел, что на камне написано: "К вящей славе Господней". Его пробрал озноб, он прогнал видение и представил себе михраб в мечете, но в нише кто-то выдолбил четыре буквы — AMDG, а из её темноты сверкали фанатичным огнем глаза молящейся женщины. Сужди стало не по себе, он попросил у Аллаха прощения и закончил молитву. Еще не встав с колен, он твердо знал, что та женщина, которая сейчас находится в подвале его дома, в тот момент молилась. Молилась своему богу маленькому уродцу с семипалыми руками. Кирим Сужди заранее знал, чем закончится его разговор с Аль-Мохаммедом, но все же решил встретиться с верховным кадием. Профессор Харлан уже час мерил шагами тесное помещение в нижнем этаже здания резиденции Сужди, ставшим его местом заключения, а сам хозяин, миновав ряд минаретов в центре Триполи, входил на территорию главной мечети. В разговоре с Ричардом Харланом Сужди горячо и откровенно показал профессору свою позицию, слова о ненависти к своим бывшим учителям, которые в его представлении были схожи с врачами лепрозория, не были показными; и влага, не дающая засохнуть глазам, так и не смыла глубоко въевшиеся в их трепетную поверхность следы проказы… Он знал, чем закончится беседа с верховным кадием, однако не думал, что пойдет против собственных правил. Во-первых, дело было необычным. Во-вторых, на благо. В-третьих, если второе исключалось, его правила, установленные им же самим, снова вступали в силу. Это была широкая тема, где отголосками пронесутся слова: "Я бы не позволил родителям зачать будущего гения". И четвертое: Кирим Сужди не во всем был согласен с Учителем. В частности, Каддафи толковал роль спорта, искусства и науки в жизни общества как насаждение невежества, насилие. Учитель не раз говорил, что все методы обучения — современные, прогрессивные — не имеют право на жизнь. Человек обладает естественным правом на знание, освобожденным от диктата, фанатизма, преднамеренной трансформации склонностей и понятий. Отрицая диктат, Каддафи был диктатором. В 1979 году указом Учителя в Ливии было введено новое летоисчисление, которое отличалось от принятого во всем мусульманском мире. Новая эра стала исчисляться не с 622 года, хиджры, когда пророк Мухаммед переехал из Мекки в Медину, а с даты его смерти, с 632 года. Кроме того, все изречения из Корана, которые всегда выставлялись в самых людных местах городов Ливии, по приказу Учителя были заменены фразами из его произведения, "Зеленой книги". И для того, чтобы в конце концов большинство священнослужителей Ливийской Джамахирии назвали Каддафи еретиком, он заявил, что хадисы или тексты священного писания не являются обязательным условием верования в Аллаха. Веря в единство Всевышнего, Каддафи отрицал это. Богобоязненный Кирим Сужди в вопросах веры и науки стоял особняком от Каддафи, такого же мнения придерживался и верховный кадий, к которому направлялся Кирим. Он знал и предвидел, чем закончится их беседа, но хотел получить от кадия если не благословения, то ещё раз услышать из уст старого владыки некоторые из догм Ислама; и Кирим ещё более уверится относительно своей позиции в этом вопросе. — Что привело тебя ко мне, Кирим? — спросил кадий, обменявшись с Сужди традиционными приветствиями. Через высокие окна в комнату врывались солнечные лучи, освещая богатое убранство помещения. Подали чай, и кадий, не мигая, смотрел на гостя. Аль-Мохаммед был невысокого роста, его смуглое лицо носило глубокий отпечаток ума. Он был непререкаемым авторитетом в вопросах религии. — Я бы хотел поговорить с вами, учитель, о вопросе, который касается науки. Он, как мне кажется, так или иначе задевает сокровенные аспекты нашей религии. Практически Сужди ничего не сказал, но, отставив пиалу с чаем, выжидающе смотрел на кадия. Кроме религиозного влияния, Аль-Мохаммед имел вес и в политических делах страны, поэтому был дипломатом. Сужди ничего не сказал, Аль-Мохаммед ничего не понял. Не видел он и колебания со стороны гостя, которое так или иначе в ходе разговора конкретизировало бы вопрос. Опираясь на слово «наука», которое произнес Сужди и которое показывало верховному кадию главное в туманной фразе гостя, он заговорил, и его предложения витиеватые, но законченные, подобно завиткам арабесок, украшающих комнату, сплелись в общий ответ на вопрос. — Тот, кто изучает Коран правильно, может впоследствии толковать, что изучение Бога и Вселенной поощряется. Хотя слово «изучать» здесь не совсем уместно. Священную книгу можно выучить наизусть и сказать, что она изучена. Но это в корне неправильно. Важно не заучить священные слова, но правильно истолковать их. Именно толкование Корана открывает нам глаза на многие вещи. Исходя из этого, я твердо могу сказать, что нет науки чуждой Аллаху, его творениям. Никакое знание не может идти вразрез с предписаниями Ислама. Это касается твоего вопроса, Кирим, который ты относишь к науке. Ты можешь уточнить вопрос, но общий ответ ты уже получил. Сужди понял верховного кадия; в его ответе было все — и сам ответ, являющийся собственно окончанием короткой беседы, и довольно прозрачный намек на продолжение. — Спасибо, учитель. Я все-таки уточню. Этот вопрос касается души, человеческой души. И снова для его преосвященства туман. И вновь он без промедления отвечает. — В Коране, который я трактую, как мне кажется, правильно, нет сколько-нибудь точного определения слову «душа». И это верно, поскольку подталкивает и наставляет на размышления — о чем я уже говорил. Трактовка, а не изучение, — это и есть размышления, это духовная пища, она питает и ведет к совершенству понимания. Однако напрямую связывать их с Книгой Откровений не стоит. Будет Судный День, каждой душе воздастся по заслугам. Это наша мораль, ибо Аллах говорит: "И кто сделает хоть малую толику добра, обязательно будет за это вознагражден; а кто сотворит хоть малую толику зла, непременно понесет за это наказание"… Выходя из мечети, Суди получил то, за чем приходил: нет науки, чуждой Творцу. И он должен соприкоснуться с тайной, которая и приобрела смысл в слове «наука» в беседе с верховным кадием. Она бы так и называлась — тайна, вполне подходящее слово, озаглавленное вначале профессором Харланом девизом таинственного ордена иезуитов: "К вящей славе Господней"; но профессор конкретизировал (чего не сделал в беседе с кадием Сужди), отчего тайна высохла до слова «наука». Но отнюдь не стала безынтересной. Наоборот, слова "композитный сплав на матрице металлического стекла", как трафарет, очень точно накладывались на другие: "Ad majorem Dei gloriam", отчего смысл их, пока расплывчатый, становился как бы объемным, весомым. Нужно только сделать несколько шагов в этом направлении, приблизиться и рассмотреть: что же кроется за тем расслоение букв. На секунду Сужди почувствовал головокружение, будто истина внезапно приоткрыла перед ним завесу; но он не сумел рассмотреть, что там. Однако сразу после этого он в который уже раз вспомнил глаза молящейся своему уродливому богу женщины. И снова ту же женщину, но с другим выражением глаз. Это был один человек, но в то же время — совсем разные люди, и в этом заключалась тайна. Прошло не более трех часов, а Кирим, решившись окончательно, ступил на борт самолета, совершающего рейс Триполи — Рабат. Вместе с ним летели четыре человека. Из столицы Марокко им предстоит долгий перелет через Атлантику. Не пройдет и суток, как Сужди со своими товарищами сойдет с трапа самолета в городе-порте Белен в Бразилии. |
|
|