"Вениамин Борисович Смехов. Пейзажи и портреты " - читать интересную книгу автора

тех, кому удалось прожить, не изменяя простоте, окажется, что это были
особенные, избранные, знаменитые... Театр моей памяти полон, ложи блещут,
партер и кресла... Все как в театре...
Я назвал давние заметки для журнала "Юность" перифразой из любимого
писателя: "Записки на кулисах". Очевидно, из таких дневников слагаются
сценарии к спектаклям, диалогам, монологам театра памяти...
Я перелистываю драгоценные кулисы...
..."Давайте восклицать, друг другом восхищаться..." На сцену выходят
замечательные мастера... "...Высокопарных слов не надо опасаться..." Это
театральные учителя, актеры, писатели... "...Давайте говорить друг другу
комплименты..." Все они, хотя ушли из жизни, но очень живые, очень...
"...Ведь это все - любви счастливые моменты..." Имена выкликаются
произвольно - по прихоти-приязни, а не по законам хронологии...

Владимир Тендряков. Он вычеркнул из своей конституции право на отдых.
Множество эпизодов, любые на выбор - нельзя вспомнить Тендрякова
расслабленным, благодушным, каникулярным. Утренние бега по холмам и
перелескам вокруг писательского поселка - работа на износ. Встречи с
друзьями - вот математик, вот виднейший психолог, вот поэт и художник -
ожесточенная полемика, хоккейный темп схватки. Я не преувеличиваю, я один из
многих свидетелей. Как все похоже у крупных личностей! Судите сами. Вблизи,
то есть лицом к лицу, все его качества - жадная пытливость, широта
интересов, яркая речевая самобытность, беспощадность к прозябанию,
раблезианский аппетит к новым познаниям, - все оборачивается для очередного
собеседника атакой на его интеллектуальные рубежи. Любая беседа через пять
минут грозит превратиться в корриду... Он говорит: "А дело в том! Вы, мои
миленькие, заелись и на свою сцену вылезаете, набив животики! А угадать в
искусстве, как его, где правда, а где неправда - так у вас не выйдет!..."
Я, допустим, возражаю: "Ну, мы с вами можем договориться до того,
Владимир Федорович, что писать книги или симфонии можно только с
голодухи!" - "Ерунду говоришь, извини, миленький мой! А дело в том! Святое
правило и для Александра Македонского, и для Льва Толстого - и перед боем, и
перед писательством - настроить дух и тело! Гитару ненастроенную никто не
признает, а этих, как его, актеров на экране, какие бы ни вышли, какую бы
чепуху ни строили из себя, - это вам сходит с рук!..."
Голос Тендрякова высок и звонок. Когда он нашел слабину в твоих рядах -
противник, берегись! Не только мысль и слово заиграют в раскаленном
воздухе - у него будто какой мячик клокочет в гортани и победно взрывает
интонации - вверх! еще выше! - и ты уже тревожно дышишь, ища паузу, а паузы
нет, фанфары речи не знают отдыха... То слева, то с правого фланга являются
веселые помощники - цитаты из Достоевского, из Леонтьева, из Моэма, из
Библии, а то и каскады статистики - то нашей, то западной, то нынешней, а то
и дохристианской... Батюшки-светы! - жмурится собеседник, отступать пора, да
некуда... Коррида в разгаре... Взмывают полотнища новых аргументов... ты
ловишь воздух ртом, ты разбит, ты загнан... И вот-вот завоешь, замычишь:
товарищ тореадор, беру тайм-аут... Когда вблизи проводишь с ним свои часы
"отдыха", все его качества оборачиваются излишеством азарта, колкостью,
резкостью, критической агрессией.
Теперь, когда он так далеко... безопасность в общении образумила
воспоминания, и для всех, кто при жизни восхищался, и для тех, кто избегал