"Вениамин Борисович Смехов. Пейзажи и портреты " - читать интересную книгу автора

Владимир Федорович из полемических соображений как бы прибеднял свое
театральное вероисповедание. Он рисовал себя в спорах старомодным ценителем
актеров-солистов, отрицал "режиссерский театр", но на самом деле был
настоящим человеком театра. Его театр оживал на страницах превосходных книг,
где герои говорят каждый по-своему. Его сюжеты захватывают - как в театре.
Его барометр предпочитает бурю - его театр выбирает трудные, рискованные
состояния персонажей. Самое высокое на театре и на сегодняшний день наиболее
дефицитное - трагическое - ближе всего перу Владимира Тендрякова. Диапазон
драматургии, которой пропитана его проза, колоссален. Быт и поэзия, деревня
и столица, юность и старость, графика и живопись, лирика и публицистика -
все, что населяет его книги, можно легко услышать как театральное
многоголосье. Я уже не говорю о тех пьесах, которые были собственно
адресованы сцене. Общеизвестно, с каким успехом прошли все тендряковские
фильмы и спектакли. А я вспоминаю, как носился - увы, безрезультатно - с его
пьесой "Молилась ли ты на ночь, Дездемона?..." - о самодеятельности в
деревне, как увлек ею друзей из чешского театра, как фантазировал перед ними
ее сценические возможности и как автор искренне отмахивался: "Это временное
озорство, миленький мой, это не литература, а в театре я плохо понимаю..."
Сегодня эта пьеса, что называется, пошла. Они все "пойдут" - и пьесы, и
книги, и фильмы. Каков был их прекрасный создатель - неуживчивый, но очень
добрый; несговорчивый, но очень чуткий; беспокойный и трудолюбивый, - таковы
и итоги его трудов.
...Если остановиться в рассказах о В. Ф., то лучше всего на одной
неожиданности.
Недалеко от поселка, в пансионате, проходил зимний семинар молодых
работников культуры. Зима. Во всех углах на всей территории семинара -
бурные дебаты, обмен опытом. Кино, изо, литература, театр, все флаги в
гости - там. Я прочитал свое и на "свободе" посетил два занятия - Ю.
Трифонова и В. Тендрякова. Оказалось, можно было за этими радостями
специально издалека приехать. Сейчас я - о встрече молодых прозаиков с
Владимиром Федоровичем. Он им прочел только что написанную главу из
"Шестидесяти свечей", они задали ему вопросы, он как-то тихо и
сосредоточенно отвечал, я его видел таким впервые...
Вечером молодежь просила меня походатайствовать перед писателем за
них - прийти еще раз, вне программы. Назавтра мы играем в шахматы, и я, как
обещал, ходатайствую. Писатель удивляется. Потом расспросил, что именно мне
понравилось. Повторить вне программы отказался. Я уговариваю. Он - ни в
какую. Я: "Владимир Федорович! Вы же не как классик, а как их современник,
как радующий читателей прозаик - ну выступите, ну что вам мешает? Вам что,
не понравилась встреча с ними?" Он: "Понравилась. Но дело в том: что они
хотели, я ведь, как это, все рассказал и ответил. Нет причины опять это
самое". Я: "Не понимаю! Я бы пошел! Ведь там было все, что нужно писателю:
внимание, интерес, понимание. Правильно я говорю?"
Он ответил замечательно и непредсказуемо для меня: "Восторга не
было..."
Я запомнил крепко и доныне считаю, что так называется одна из важнейших
и серьезнейших категорий живой эстетики. И если поверять алгеброй гармонию,
а наукой - эмоцию восприятия искусства, то надо сказать, что эту проверку
счастливо проходят книги и роли, дела и поступки, слова и фразы людей из
театра моей памяти. Категория Восторга. Этим кланяюсь имени и памяти