"Олег Павлович Смирнов. Июнь " - читать интересную книгу автора

совершенной откровенностью: - О господи Иисусе. До чего же здорово! Душа
радуется! Вот-вот вознесется на небеса! Едри твою качалку - здорово!
Восторги вылились в конце концов в такие выражения, что из угла хрипло,
как бы придушенно сказали:
- Карпухин, кончай с матом! Сызнова за старое?
- Ни-ни-ни, товарищ старшина, это я так, от полноты переживаний.
Извиняйте-прощайте, сорвалось с языка.
- Длинноватый у тебя язык, Карпухин. Вот в чем беда.
Ага, Карпухин! Старшина его чихвостит. Ну, конечно, Карпухин, у кого же
еще такой басище и мешанина из елейных и ругательных словечек? А почему
сразу не признал карпухинскую трепотню? Потому что задумался.
Буров сидел на шаткой лавке и намыливал себе голову. Хлопья мыльной
пены наползали на глаза, он зажмуривался. Тело было уже влажное - не от
воды, он еще не обдавался, а от выступившего пота. В баньке жарко, удушливо,
истомно. На другом краю лавки орудовал мочалкой Шмагин, насвистывая,
раскачивая и без того расхлябанную, скрипевшую в такт его движениям лавку, в
буровской шайке вода хлюпала, выплескивалась на пол.
Вот он, сержант Буров, мылит свою голову - в прямом смысле, но надо бы
намылить Карпухину - в переносном. Что за мода - опять матюкаются, а уж
командир отделения, сержант Буров, не работал ли с Карпухиным, изживая
нецензурщину? Мягкотелость у вас, товарищ Буров, - в переносном, конечно,
смысле. В прямом: пощупай себя - твердь, мускулы. Командиру негоже быть
добреньким, надо требовать. Надо выполнять свои обязанности, почему старшина
за вас одернул Карпухина? Задумались? Это не оправдание, хотя задуматься
есть над чем. Если по правде сказать, не хватает вам, товарищ Буров,
требовательности, строгости к подчиненным.
- Сержант Буров, вы там нанизу, живой?
- А почему же мне не быть живым? - спросил Буров и подумал, что
красноармеец Карпухин фамильярничает: спрашивает эдак, словно командир
отделения - его закадычный друг-приятель. И, подумав об этом, Буров
добавил: - Действуйте, товарищ Карпухин, действуйте и поменьше говорите.
- Да я ничего, я действую! - сказал Карпухин, и с полка донесся смачный
хлест ивового веника вперемежку со сладкими стонами.
Буров отложил мыло, ногтями заскреб волосы - лавка заскрипела сильнее,
будто вскрикивала. Смыв пену, снова намылил голову, поскреб с толком. Снова
обмылся, вылил всю шайку. Стараясь не поскользнуться и не налететь на
кого-нибудь в клубах пара, прошел к двери, ковшиком набрал холодной воды из
глыбившейся подле порога бочки, горячей - из котла, вмазанного в печку.
На лавке нашарил мочалку, стал тереть грудь, руки, плечи. Карпухин,
будто продолжая разговор, сказал:
- Сержант Буров, коли вы живой, дуйте сюда, попаримся!
Хорошо, хоть не тыкает. Отучили. А то поперву мог сказать "ты" и
начальнику заставы. Но точно: фамильярничает в данный момент. А все оттого,
что товарищ Буров допускает нетребовательность, либерализм, если хотите.
Самокритика - вещь полезная, однако Карпухина пора поставить на место.
И Буров громко сказал:
- Товарищ Карпухин, если б вы так же трудились сегодня на рытье окопов,
как сейчас трудитесь языком!
- Ну, товарищ сержант!.. - протянул Карпухин с обидой и умолк.
Так-то лучше. А то дружка-приятеля себе нашел! Авторитет командира -