"Олег Павлович Смирнов. Обещание жить " - читать интересную книгу автора

на проселке пыль и швырял ее в лица солдатам. И они отворачивались, как
подумал Макеев, не от пыли, а от него, от пустых, ненужных слов, что он
произнес. Почему, однако, ненужных? Он спросил твердо:
- Потертости ног есть?
Все молчали, даже отделенные не отозвались. Макеев сказал:
- Значит, нет? Очень хорошо!
Хотя он наверняка знал, что потертости есть. Не раз бывало: не
признаются, а перед ночевкой разматывают портянки - ступни прелые и, увы,
потертые. Но у каждого такого гаврика солдатская гордость, она не позволяет
выказать слабость и сесть в повозку. Ехать и смотреть, как топают твои
товарищи? Нет, гаврики молодцы!
Так, гавриками, Макеев стал называть своих солдат с легкой руки Ильи
Фуки, да, да, ударение на последнем слоге, вот именно. Макеев внутренне
усмехнулся, еще раз оглядел понурых, горбившихся солдат и приказал:
- Первый взвод! Принять вправо от дороги. Отдыхай!
Его солдаты переглянулись и, заспешив, дружно шагнули с проселка в
поле, на травку. Они уже разлеглись, а Макеев еще стоял у бровки, глядя, как
ухмыляется Илька Фуки, когда командир роты обернулся и, мгновенно покраснев
от гнева, сказал:
- Макеев, кто разрешил? Опять самовольничать? Отставить!
- Товарищ старший лейтенант, - сказал Макеев, морщась. - Чего ж стоять
на ногах, ежели неизвестно, когда тронемся?
- Колонна стоит, и твой взвод постоит! Мне дать команду или сам
скомандуешь?
Еще больше морщась, Макеев приказал:
- Первый взвод, встать! Становись в строй!
Теперь он отворачивался от своих солдат, глядел вбок, как раз туда,
откуда ветер сыпал пылью. Глаза порошило, они слезились, и он подумал, как
все это глупо. Что именно? Да все: его неуместная сердобольность,
мгновенный, как вспышка, гнев ротного, ухмылка Ильки Фуки, с легкой руки, а
точнее, с легкого, пустомелющего языка которого он называет подчиненных
гавриками. Есть и взаправду гаврики, мальчишки, семнадцатилетние, но есть и
старички, годящиеся ему в отцы. Липучие словечки выбрасывает из себя
комвзвода-два лейтенант Фуки, по национальности хозар, племя загадочное, а
сам Илька загадки не представляет, смельчак, пустобрех и юбочник. Хотя
временами поворачивается иными гранями своего в общем-то устоявшегося
характера. И тогда берет сомнение: а не ошибаешься ли ты в Ильке, не прячет
ли он за трепом, развязностью, бравадой что-то серьезное, настоящее? Но
слишком он, ей-ей, глубоко прячет это. И редко обнаруживает. Чаще он такой,
как сейчас. Которого легче и привычней воспринимаешь.
Илья снова ухмыльнулся, подмигнув Макееву и дурашливо, гундося, пропел:
"Саша, ты помнишь наши встречи в приморском парке, на берегу... у-у..."
Макеев пожал плечами, смахнул пот. Затошнило, слабость словно ударила под
коленки, и на секунду вспомнилось, как во дворе дразнили его младшую
сестренку: "Ленка - слаба в коленках!"; он и сам так дразнил ее, когда
конфликтовали; давно это было, в детстве, до войны. Подумал: "Как все-таки
может командовать взводом Илька Фуки, человек в принципе несерьезный?" И
следом подумал, что надо подавить недомогание. Он и это умел делать -
усилием воли подавлять худое самочувствие, заменять одно физическое
состояние другим. Ну, конечно, не совсем заменять, но, внушая себе,