"Игорь Смирнов. Бухенвальдский набат" - читать интересную книгу автора

здесь сотнями от эпидемий, голода и палок эсэсовцев, от доносов и
издевательств зеленых. Они гибли и боролись, боролись за то, чтобы жизнь
даже в этом проклятом месте была более осмысленной и справедливой. И вскоре
эсэсовское начальство убедилось, что только политические способны поддержать
дух дисциплины и порядка, уберечь лагерь от грязи и заразных болезней. Эта
борьба шла не один год, и когда осенью 1941 года в Бухенвальд стали
поступать первые партии советских военнопленных, эта борьба еще не
закончилась. Но дух взаимопомощи и интернациональной солидарности уже
торжествовал в Бухенвальде. И колючая проволока, которой отделяли
военнопленных от остального лагеря, не была непреодолимой преградой. Бачки с
баландой и дополнительные буханки хлеба каждый день передавались в лагерь
военнопленных. Комендант лагеря несколько раз лишал всех заключенных
суточного пайка. Голодовка кончалась, и снова бачки с супом и хлеб проникали
через колючую проволоку.
Только на основе этой солидарности и могло начаться то сопротивление, в
некоторые тайны которого и я был теперь посвящен. Его благодетельная рука
коснулась не только меня. Валентин Логунов, бывший в первые дни самым
бесправным флюгпунктом, брошенный в штайнбрух, теперь работает в
рентгеновском кабинете лазарета. Он забыл свой старый номер, свою фамилию и
имя. Он теперь Григорий Андреев, и номер его 33714. А Валентин Логунов умер
- так сообщили в штайбштубе.
Яков Никифоров пристроен штубендистом в 8-м блоке. Это блок, где живут
дети Бухенвальда. Их несколько сот. Они разного возраста. Им нужны родители
и воспитатели. Несколько хороших ребят, таких, как Яша, Холопцев, Задумов и
другие, заменили им и тех и других.
Николай Кюнг больше по утрам не уходит с командой на завод
"Густлов-верке", а подметает улицы Бухенвальда. Он теперь в команде
мусорщиков. И по-прежнему по ночам рассказывает нам поучительные истории, и
я уже несколько раз видел, как к нему подходил Сергей Пайковский - плотный,
прихрамывающий человек, со шрамом на лице. Они о чем-то тихо разговаривали,
Пайковский передавал Николаю листы бумаги, а на следующий день Кюнг куда-то
пропадал. Я знаю, расспрашивать об этом нельзя. Но на днях Вальтер Эберхардт
сказал мне, что слушал беседу о ноябрьской революции 1918 года в Германии.
Говорили, что эту беседу написал заключенный с 30-го блока, потом ее
перевели и прочитали немцам. У Кюнга великолепная память, он хорошо знает
историю. Вполне возможно, что именно он написал эту беседу. Судя по тому,
что Пайковский снова приходит к Николаю, это так и есть.
До нас доходят сводки Советского информбюро. Как они просачиваются в
лагерь? Ясно, что заключенные где-то держат приемник. Я не знаю, где он, кто
его сделал, но уверен, что приемник есть.
Мне приходится бывать в лазарете. Каждый день я отвожу туда заболевших.
Разве мне не видно, как внимательно относятся к больным немецкие и чешские
ее врачи и служители лазарета? Разве я не понимаю, что они стараются
использовать любую возможность, что-бы поддержать человека, дать ему
освобождение от работы?
О, Бухенвальд, сложный организм! Мало его постигнуть. Главное, надо не
только сохранить себя, но быть полезным другим. То, что я сделал пока,
ничтожно мало. Да, собственно, и то, что делают мои товарищи, это тоже мало.
Конечно, мы должны помогать друг другу, спасать, поддерживать,
подкармливать, поднимать настроение... Но я думаю о другом. Думаю по ночам,