"Виктор Смирнов. Заулки (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Инвалидке. Если уж вовсе плохо с монетой, то можно взять самое дешевое -
банку крабов из пирамиды, что выстроилась в дальнем углу и напоминает о
далеких морях и камчатских диковинах. О выпивке и говорить нечего. На полках
за спиной Марьи Ивановны решительно вся продукция знаменитого московского
завода, что у речки Яузы курит старинной кирпичной кладки трубами,
решительно вся, включая ликеры шартрез и бенедиктин. Пиво бочковое прямо из
бадаевских погребов, и холодное, и слегка подогретое - для выстуженных
ветрами бронхитных окопников. И если случаются от законной полбутылки и
двух-трех кружек пива какие-то недоразумения, то их быстро улаживает Марья
Ивановна, изредка призывая на помощь двухметрового, слепленного из жил и
костей Арматуру или, уж совсем в крайних случаях, Гвоздя, от вышибона
которого летят не просто в дверь, а еще и через шоссе.
Хорошо в "Полбутылке". И диплом о присвоении павильону почетного звания
третьей категории ресторана висит слева, с сердечной стороны, у Марья
Ивановны, напоминая и хозяйке, и посетителям, где они находятся. Конечно, и
в других заведениях, столицы неплохо, и почти везде стоят округлые железные
или даже кирпичные жаркие печи, за исключением некоторых особо узких
"щелей"-стоячек, и пиво всюду есть, и селедка, и, само собой, крабы, и
выпивательное, но с "Полбутылкой" им не сравниться ни по уюту, ни по
публике, ни по хозяйке.
О, сколько открыла этих щелей, забегаловок, павильонов, шалманов, всех
этих "голубых дунаев" разоренная, полунищая страна, чтобы утешить и согреть
вернувшихся солдат, чтобы дать им тепло вольного вечернего общения, чтобы
помочь им выговориться, отмякнуть душой, поглядеть не спеша в глаза друг
другу, осознать, что пришел уже казавшийся недосягаемым мир и покои. В
немыслимых клинообразных щелях меж облупленными домами, на пустырях, среди
бараков, заборов, на прибрежных лужайках выросли эти вечерние прибежища, и
тут же народная молва; позабыв о невнятном учетном номере, присвоила каждому
заведению точное и несмываемое название, какого не сыщешь ни в одном
справочнике. Весь этот мир шумного, хриплого, дымного человеческого тепла,
несущего в себе какую-то фронтовую лихость, открыл однажды для себя Димка и
тут же стал завсегдатаем но кличке Студент: в шалманах фамилий,
имен-отчеств, тем более чинов и званий, не знали.
Без гроша в кармане, неся с собой лишь неуемное любопытство к чужой
жизни, к боевым рассказам, он оказался желанным гостем я этом вечернем
дощатом городе, стоящем совсем близко к дорогим, украшенным коврами и
зеркалами ресторанам, но как бы и вдалеке от них. Умение слушать оказалось
бесценным капиталом:. в среде фронтовиков рассказчиков было куда больше, чем
слушателей. Каждому не терпелось выложить то, что все еще хранила, но
грозила постепенно растерять - под грузом новых повседневных забот - память.
Студента звали за стол, на него обрушивались танковые атаки, стоны, смерти,
неотправленные любовные письма, встречи, измены, парашютные прыжки, плены;
лагеря, допросы, побеги. Студент не спешил возвращаться к аккуратному
Евгению Георгиевичу, к его проповедям о том, как надо и как не надо жить,-
что ему были беды и успехи квартирного хозяина, когда он ежевечерне жил
среди настоящих страстей...
Вечным слушателем быть нельзя, иначе собственное "я" размывается, как
сургуч в пламени. Студент сам стал рассказывать - а видел он на войне
немало. Но его слушали плохо. Студент стал крупно привирать, но и это не
подействовало.