"Валерий Смирнов. Как на Дерибасовской угол Ришельевской" - читать интересную книгу автора

тошнить что-то невнятное Поздняков и старый Я Извиняюсь дергается по поводу
каких-то сгоревших сбережений, когда у милиции своих забот хватает. Ну, в
самом деле, представляете себе, сидит следователь, несколько месяцев без сна
и отдыха раскручивавший дело проводника скорого поезда. И наконец-то за
доказанный факт взятки в гигантскую сумму пять рублей подводит исключительно
опасного для общества проводника до статьи, по которой наш гуманный суд
отвешивает ему всего шесть лет. Вот тут-то хоть на денек расслабиться. Так
нет. Припирается нищий инвалид Я Извиняюсь и с чисто паническими интонациями
в голосе лепит какую-то дурь насчет жалких копеечных икон, бриллиантов и
"мерседеса", заодно требуя посадить такого же, как он, безобидного
Позднякова не переисправляться в лагерь, а на "счетчик". С ума двинуться
мозгами от такой жизни.
А с тыльной стороны здания почти такой же следователь, только разве что
с другой фамилией, выслушивает предупреждения честного Позднякова, что
вскоре может начаться такое, от чего никто не застрахован. И что делают
менты? Они дают свое честное ментовское слово всем подряд, что будут делать
вид с понтом ничего не понимают. И вместо того, чтобы разбираться с мелкими
дрязгами собирателей, с новыми силами наваливаются на решительную борьбу с
преступностью.
Я Извиняюсь перестает пробовать свои силы б экономических диверсиях
против конкурента и, по совету своего сына, начинает выяснение с ним
отношений дедовскими способами. А Поздняков тоже не считает тараканов у
своем подвале. И по городу идет такая мобилизация, которая может только
сниться Советской Армии. Потому что в рядах Я Извиняюсь или того же
Позднякова ни одного доходяги-белобилетника: испытанные бойцы, мастера
рукопашного боя в тесных помещениях и каждый в отличие от советского солдата
вместо кирзовых сапог носит экипировку, о которой весь Генштаб может только
завидовать натовским стервятникам.
Первый ход сделал Я Извиняюсь. Он вспомнил, с чего началась вся эта
трахомудия, и без особого напряжения с ментовской помощью вычислил на улице
стукача Лабудова. Когда ребята Панича запихивали в машину сложенного пополам
флейтиста, он даже не пытался отбиваться своей блестящей дудкой, а мысленно
благодарил природу уже за то, что эта машина даже отдаленно не напоминает
катафалк.
Допрос стукача производил лично старый Я Извиняюсь. И стоило ему только
начать считать своим костылем прыщи на лабудовской морде, еще слегка
покрытой загаром от ментовских кулаков, как с этого поганого рыла вместе с
кровью и гноем потекли чистосердечные признания о встрече с Говнистым. Не
проверившему ложные сведения стукачу чисто для порядка натянули глаз на жопу
и повезли по городу в багажнике автомобиля. А когда Паничу-младшему надоело
кататься на машине со всяким говном рядом с запаской, он скомандовал
очистить багажник. И Лабудов волею случая лег под фамильной будкой Графа: по
страшному везению в эту ночь лужа, где любил проводить время экс-капитан
Шушкевич, оказалась свободной, потому что Графу не хватило сил до нее
доползти и он отдыхал возле мусорного бака.
Говнистому повезло гораздо меньше, хотя контрразведка Макинтоша
работала в общем-то неплохо. Макинтош опоздал на каких-то полчаса и
зареванная Ирка, подвывая в конце каждого слова, рассказала, что Говнистого
уволокли за собой какие-то чужие ребята на ее глазах. Побледневший Макинтош,
не успокаивая Ирку, бросился по следам бандформирования имени Я Извиняюсь. И