"Тайна Красного озера" - читать интересную книгу автора (Грачев Александр Матвеевич)

Глава шестая

1 июля. Вечер. Продолжаем идти на юго-восток, но ничего похожего на плато или близость Хунгари до сих пор нет. Приходится часто останавливаться, чтобы дать А. Ф. отдохнуть. Сегодня во второй половине дня взобрались на вершину сопки, осмотрелись кругом. Места совершенно незнакомые. Впереди и во все стороны Я упорно делаю затесы на деревьях и надломы веток через каждые десять-пятнадцать шагов.

2 июля, вечер. Идем в том же направлении. Когда будет Хунгари? Сегодня Орлан каким-то образом ухитрился поймать кабаргу - обеспечены на два дня мясом. На ужин было хорошее жаркое и малина, - заросли ее нашли у подножия осыпи. Почти под носом из зарослей ушел медведь.

3 июля. Перед рассветом. Часа два назад был переполох на бивуаке. Я услышал сквозь сон рычание Орлана.

Сначала не придал этому значения, потому что он часто рычит ночью, почуяв зверя издалека, и тот уходит. На этот раз пес рычал все громче и громче. Потом яростно заскулил и кинулся к палатке. Я сбросил с себя полог и с карабином приготовился встретить опасность. Спросонья, не понимая, в чем дело, растерялся.

По удаляющемуся треску сучьев я выпалил наугад. В ответ из чащобы послышалось злое мурлыканье. Тигр! Вот ведь стервец, мог утащить Орлана! Как бы тогда я посмотрел в лицо Пахому Степановичу?

Суматоха эта смертельно перепугала А. Ф. Ее испуганное лицо показалось из-под полога палатки.

- Что произошло?

- Ложная паника, - пытался успокоить ее я.

- Нет, скажите правду, что случилось? Я больше не могу спать…

Она вылезла из своей палатки и села рядом со мной к костру. Виновато улыбаясь, взяла мою руку.

- Не осуждайте меня, Виктор, что так испугалась, Вы для меня сейчас самый близкий человек на свете. Скажите, кто подходил?

Я рассказал, что произошло, и А. Ф. успокоилась. Мы просидели молча довольно долго. А. Ф. не выпускала из своих теплых, ласковых рук мою ладонь. Когда я попытался отнять руку, она придержала ее:

- Не отпущу. От нее переходит ко мне хорошее спокойствие.

Я поблагодарил ее и ответил, что мне тоже передается через ее руки теплота, которая согревает душу.

- Вы мне подарите такую фотокарточку, какую подарили Ваче? Помните, на патефоне, в рамке?

- У меня с собой нет такой фотокарточки, - ответил я, - но когда вернусь домой, с удовольствием пошлю.

Она спросила, где мой дом и кто есть в семье. Я рассказал о маме, о ее добром и суровом характере.

- Если ничего не случится и мы благополучно вернемся из экспедиции, - задумчиво произнесла она, - я обязательно заеду к вашей маме и все расскажу о вас, хотите вы этого или не хотите…

При этих словах она крепко пожала мою руку и сказала, что совсем успокоилась и хочет спать.

- Я бы с удовольствием уснула у костра, - добавила она: - здесь тепло и не так страшно.

Я предложил ей взять оба дождевика, постелить их возле костра и устроиться. Она так и сделала, а голову положила мне на колени и теперь уже больше часа спокойно спит. Орлан тоже свернулся у моих ног. Бедняга, кажется, больше всех перетрусил. Время от времени он чуть приоткроет глаза, насторожит уши. Потом посмотрит на меня и спокойно-спокойно смежит веки.

А мне спать не хочется. Разговор с А. Ф. до сих пор звучит в ушах. Да и нельзя спать. Пока хищник где-то поблизости, надо быть настороже. Посижу до рассвета.

5 июля. Вечер. По-прежнему идем на юго-восток, тая надежду выйти к Хунгари. Прошла неделя, как мы покинули лагерь, а конца-краю нашим плутаниям не видно.

А.Ф. заметно похудела и становится все слабее. Вокруг ее глаз появились темные круги, взгляд их стал грустнозадумчивый. Становится больно смотреть на нее. Иногда ночью во сне она стонет, и у меня тогда сердце разрывается. Тем не менее, она старается не обнаруживать своей усталости, помогает мне на остановках ставить палатки, готовить пищу, собирать ягоды в туесок, который я смастерил из бересты. Только иногда, шагая позади меня, она вдруг окликнет: «Виктор!» - и я, оглянувшись, обнаруживаю, что она отстала. Тогда возвращаюсь, беру ее руку, и так мы идем вперед.

В питании пока нет недостатка. Лагерный запас еще не израсходован. Орлан часто поднимает рябчиков на ягодниках, попадаются грибы, ягоды созревающей голубицы и жимолости. Питаемся только мясом дичи, грибами и ягодами.

Когда же будет Хунгари? Или мы идем не в том направлении? Если это так, я никогда не прощу себе столь роковой оплошности. Страшнее всего два факта: то, что со мной Анюта, а это истерзало теперь душу Федора Андреевича; и то, что я могу сорвать весь план поисковых работ отряда на разведку угля, не говоря уже о поисках месторождения железа.

Или остановиться на несколько дней и подождать? Возможно, по нашему следу идет Пахом Степанович. Посмотрим, что еще покажет завтрашний день.

6 июля. Ночь. Кажется, подходим к Хунгари. Сегодня в полдень поднялись на высокую гряду сопок» поросших березняком, и увидели огромную равнину, замкнутую с трех сторон цепями сопок. Только к юго-западу в цепи виден просвет. По всей равнине - густой хвойный лес. Слева, на востоке, синеют высокие ярусы гор; там, вероятно, главный хребет Сихотэ-Алиня.

По расположению (окружающих сопок и низины мы сразу заключили, что в этом месте должны быть истоки какой-то реки, а другой реки, как Хунгари, в этом районе я не знаю. В крайнем случае, здесь может рождаться один из притоков Хунгари.

Мы оба обрадовались и крепко пожали друг другу руки. Счастье охватило меня, когда я увидел, как ожило усталое, осунувшееся лицо моей спутницы. Потом мы спустились с гряды и вошли в мрачные заросли старой ели. С первой же сотни шагов путь в этом лесу оказался гораздо труднее, чем на всем расстоянии, оставшемся позади. Нас окружает глухой старый лес. На протяжении сотен лет здесь родятся, отживают свой век и падают на землю деревья. На смену им пробиваются сквозь мертвые стволы к солнцу новые деревья, образуя хаотически запутанную чащобу. Мне часто приходится орудовать топориком, чтобы прорубить путь в заломах. Всюду стоит мертвая тишина. Здесь, кажется, птицы не обитают в кронах могучих деревьев, бурундуки не водятся в дуплах и корневищах.

Перед заходом солнца нам встретился небольшой ручеек, и мы остановились возле него на ночлег. Я сразу же прилег подремать, чтобы дежурить ночь у костра, а А.Ф. принялась готовить ужин. Когда я проснулся» она сказала, будто слышала где-то далеко выстрел. Если выстрел, то что могло бы это значить? Не разыскивает ли нас Пахом Степанович? Или мы находимся в районе реки Удом и? Как трудно, когда не знаешь обстановки… Черт побрал бы мою дурацкую самоуверенность, поставившую нас в столь глупое положение!

7 июля. Вечер. Почти весь день не встречали воды. Во второй половине дня, когда жажда окончательно изнурила нас, попалось, наконец, небольшое болотце. Мы отдохнули возле него и наполнили водой все, что было можно. Вода не первый сорт, из стоячего болотца, но и она показалась нам живительным напитком. Ночуем с двумя литрами воды, однако не унываем. Уж теперь-то мы находимся, повидимому, совсем недалеко от реки. Скорее бы к ней, а уж там дела пойдут по-иному.

Восхищаюсь А.Ф. Человек, попавший в критическое положение, становится тем, чем он есть на самом деле. Хочет он того или не хочет, но борьба за самосохранение, за то, чтобы выжить, срывает с него то условное покрывало, которое называется этикетом. Для того чтобы отобрать морально честных, истинно благородных людей, нужно их наблюдать в условиях опасности для жизни, в условиях крайнего напряжения всех сил. В таких именно условиях находимся сейчас мы. И если очень нелегко сейчас мне, втянувшемуся в трудности таежной жизни, то каково А.Ф.?

Девушка, никогда не видевшая тайги, дочь видного ученого, выросшая среди столичных удобств и не испытавшая нужды, наконец человек с очень чуткой и тонкой душой, она ведь беззащитна среди этой дикой, суровой природы.

Но как выглядит! Ничуть не изменила своим манерам, попрежнему добра и чутка ко мне, всегда опрятна, спокойна, с готовностью выполняет любое дело и слова не промолвит о том, что устала или что ей плохо. Стала только молчалива. Да и я молчалив в эти дни. Но как она похорошела! Поистине, нет на земле существа лучше и красивее, чем человек с подлинно благородной душой!

8 июля. 12 часов ночи. Очень трудно писать. Пишу - совсем не разберу что. Рука все еще дрожит, получаются каракули. Сегодняшний день был одним из самых счастливых, но и самых страшных в моей жизни. Вот как все получилось.

Утром, часам к десяти, мы израсходовали последний остаток воды в надежде, что скоро встретим реку или ручей. Но обманулись. Во второй половине дня, часа в четыре, Анюта сдалась. Она в изнеможении опустилась на землю и попросила дать ей отдохнуть. Глаза ее стали грустными, и только в глубине их светился лихорадочный блеск.

Я сел рядом, и она положила голову мне на колени. Потом придвинулась еще ближе и, прижавшись ко мне» спрятала лицо. Я почувствовал, что у нее вздрагивают плечи.

- Вы плачете? - испуганно спросил я.

- Витя… - сказала она тихо, если что-нибудь со мной случится…

Я взял ее голову и заглянул в лицо. На глазах были слезы. Мне стало невыносимо больно, и я призвал на помощь весь свой оптимизм, чтобы воодушевить ее. Она слушала тихо, потом так же тихо прижалась горячими губами к моей руке.

- Не знаю, выдержу ли я… - проговорила она, не меняя позы, - но если не выдержу, то чтоб ты знал: я так тебя люблю!..

Меня потрясли эти слова, сказанные в такую минуту и так мужественно. Ни жажды, ни усталости во мне и следа не осталось. И оттого ли, что мы хорошо отдохнули, или оттого, что так неожиданно произошло объяснение, - у обоих нас сразу прибавилось силы. Взявшись за руки, мы снова пошли.

Так мы шли, не встречая воды, пока над нами не сомкнулась темнота ночи. Жажда так измучила, что не хотелось даже разговаривать. Выбрали место для ночлега, и я принялся разжигать костер. Когда пламя разгорелось, я обратил внимание, что Анюта сидит в неестественной позе, запрокинув голову. От ужаса похолодело у меня в груди.

Наклонившись к ней, я нащупал ее пульс. Он бился ровно.

Мне стало понятно: у нее обморок от усталости.

Я схватил топорик и неподалеку от костра начал ожесточенно долбить землю. «До гальки докопаться! - стучала в мозгу единственная мысль. - Там должен быть водный горизонт. Не может быть, чтобы на этой пойменной равнине вода оказалась глубоко».

Земля поддавалась с трудом, но яма все же углублялась. Уже трудно стало выгребать рыхлую глину, а воды все нет. Пришлось расширить яму, чтобы стать ногами на дно. Это был нечеловеческий труд. Мне казалось, что топорик откалывает мизерные куски грунта, что мое намерение докопаться до воды фантастично и неосуществимо. Но бросать работу и в мыслях у меня не было. Я уже врылся в землю по пояс, как вдруг Анюта застонала. Я выскочил из ямы и бросился к ней. Стал тормошить ее, она открыла глаза.

- Я спала? - тихо спросила она.

- У тебя, кажется, был обморок, Анюта, - сказал я.

- Как чувствуешь себя, милая?

- Хорошо, только пить хочется… - слабо проговорила она и снова склонила голову.

Я попросил ее потерпеть и опять принялся за работу.

Думаю: «Зароюсь с головой, но до воды доберусь!»

- Ты копаешь колодец? - с тихим изумлением спросила Анюта, приподнялась и, шатаясь от слабости, подошла к яме. - Витя, ты же совсем ослабеешь, и тогда мы оба погибнем…

Но я продолжал работать и скоро по плечи ушел в землю. Анюта принимала у меня туесок с землей. В конце концов топорик лязгнул о камень. В первую секунду я смертельно перепугался, полагая, что началась кристаллическая порода. Но, пощупав рукой, обнаружил, что пошла галька. Расчет мой был верен: начался влажный суглинок, а потом и мокрая галька. Силы прибавились. Не жалея ногтей и пальцев, я стал руками разгребать легко поддающийся супесок с камешками и, наконец, почувствовал, что в яме собирается вода. Я попросил у Анюты котелок и через минуту вернул его, наполовину наполненным водой. Она отпила лишь несколько глотков и сейчас же протянула котелок мне:

- Пей сам, Витя, ты ведь очень устал… Мы напились досыта, и я, зачерпнув еще полный котелок воды, выбрался из ямы. Потом мы умылись, и Анюта попросила, чтобы я прилег отдохнуть, а сама принялась готовить ужин. Я вмиг уснул, разморенный усталостью, и, кажется, никогда так мертвецки не спал. Анюта разбудила меня, когда ужин был уже на «столе».

Сейчас она спит, завернувшись в дождевик и палатку, а я не могу нарадоваться, глядя на нее. Но, пожалуй, лягу и я, В этой мертвой глуши, кажется, можно вполне положиться на одного часового - Орлана.