"Сергей Снегов. Огонь, который всегда в тебе" - читать интересную книгу автора

Генриху не хотелось бросать эту работу ради прогулок, мне тоже не
хотелось, но это было необходимо, так ослабел Генрих. И я бы за шиворот
оттащил его от приборов, если бы он не уступил.
Но он покорился, и мы вышли за город. Я не буду описывать прогулку.
Самым важным в ней, как вскоре выяснилось, было то, что, на общую нашу
беду, мы повстречали в парке Альберта Симагина.
Он несся по пустынной аллее, словно запущенный в десять лошадиных
сил. У него был полубезумный вид, рот перекосился, он молчаливо, без слез,
плакал на бегу. Генрих остановил Альберта. Генрих дружил с ним еще в
школе. Мне же в Альберте не нравилась несдержанность, слишком громкий
голос, глаза тоже были нехороши: я не люблю хмурых глаз.
- Откуда и куда? - добродушно спросил Генрих. Я особо подчеркиваю
добродушие тона, с Альбертом Генрих всегда разговаривал только так. Я и
сейчас не понимаю, чем этот шальной фантазер привлекал Генриха.
Альберт закричал, будто о несчастье:
- Из музея! Откуда же еще?
- Зачем же бежать из музея?
Как вы понимаете, это спрашивал Генрих, а не я. Я лишь молча
рассматривал Альберта.
- Ничего ты не понимаешь! - произнес Альберт яростно. - Просто
удивительно, как некоторые люди бестолковы!
- Объясни - пойму.
Объяснением путаную, шумную речь Альберта можно было назвать лишь
условно.
Я понял одно: в музее Альберт рассматривал четверку несущихся коней -
недавно законченную картину Степана Рунга, не то "Фаэтон на взлете", не то
"Тачанки в походе", названия не помню.
Лихие лошадиные копыта сразили Альберта. Он ошалел от облика коней,
его истерзала экспрессия бега, опьянила музыка напрягшихся мускулов -
именно такими словами он описал свое состояние. Картина ему звучала, он не
так видел, как слышал ее. Он сказал: "Трагическая симфония скачки". С
этого и начался его спор с Генрихом. Генрих удивился:
- Вещь Степана я знаю, во мне она вызывает иные ассоциации. И если уж
оперировать музыкальными терминами, то я бы сказал, что картина звучит
весело, а не трагически.
- Чепуха! - прогремел Альберт. Черноволосый, лохматый, с очень темным
лицом, с очень быстро меняющимся выражением диковатых глаз, то
вспыхивающих, то погасающих, - он всегда казался мне малость свихнувшимся.
Колокольно гремящий голос Альберта меня раздражал, и я опасался, что
разговор взволнует Генриха, а ему было вредно волноваться. Генрих, правда,
улыбался, а не сердился. - Ты примитивен! Ты не понимаешь главного: каждый
слышит в картинах свою собственную музыку.
- Ты отрицаешь объективную реальность?..
- Я не отрицаю, я утверждаю. Отрицают люди, не умеющие создавать. Я
создатель. Я утверждаю, что там, где тебе послышится хохот, мне раздастся
плач.
- Но это и есть отрицание объективной всеобщности восприятия.
- Вздор! Это есть утверждение объективной всеобщности своеобразия. Ты
проходишь мимо тысяч женщин равнодушно, а одна потрясает тебя - та самая,
мимо которой равнодушно прошли все твои товарищи. Она зазвучала тебе, а