"Сергей Снегов. Умершие живут" - читать интересную книгу автора

тюремной камеры, и он всматривался в этого заключенного со скорбью и
жалостью.
Человек на полу лежал в стороне от проникшего в камеру солнечного
луча, но голова его была освещена так ярко, словно свет падал на нее одну.
Достаточно было взгляда на эту странную голову, чтобы выделить ее среди
других и запомнить: круглый череп, лишенный волос, круглое безбровое лицо,
очень острый тонкий нос, тонкие губы насмешника, остроконечный подбородок
человека безвольного, гигантский лоб мыслителя над маленькими глазами,
впалые щеки туберкулезника, окрашенные на скулах кирпичным румянцем.
Человек, не открывая глаз и жалко морщась, кашлял и прижимал руку к груди
- в груди болело. Так же, по-прежнему не открывая глаз, он внятно - и
грустно и насмешливо - проговорил стихами ("перевод с французского на
современный международный", - доложили дешифраторы):

А я уже полумертвец,
Покрыт холодным смертным потом
И чую: близок мой конец,
И душит липкая мокрота...

- Послушайте, это он себя рассматривает! - зашептал Генрих. - Он
словно бы рассматривает себя со стороны!
- Стихи Франсуа Вийона, - добавил Рой. - Был такой французский поэт,
и жил он как раз тысячу лет назад.
На громко произнесенные стихи поднял голову один из лежавших на полу.
И сейчас же картина переменилась. Камера сохранилась, но тот, кто читал
стихи, пропал, лишь голос его слышался ясно, и все стало таким, как будто
происходившее в камере рассматривалось теперь его глазами.
Человек, поднявший голову, был одноглаз и свиреп на вид.
- Плохо тебе, Франсуа? - прохрипел он. - Ну и слабенькое у тебя
здоровье!
- Побыл бы ты с полгода в Менских подвалах проклятого епископа
д'Оссиньи Тибо, посмотрел бы я на твое здоровье, Жак! - проворчал человек,
читавший стихи. - Вот уж кому не прощу! - Он снова - и неожиданно весело -
заговорил стихами:

...церковь нам твердит,
Чтоб мы врагов своих прощали...
Что ж делать! Бог его простит!
Да только я прощу едва ли.

Их разговор заставил приподняться еще нескольких заключенных.
Почесываясь и зевая, они приваливались один к другому плечами, чтоб
сохранить тепло.
- Черта ему в твоем прощении! - продолжал одноглазый Жак. - д'Оссиньи
живет в райском дворце, его моления прямехонько доставляются ангелами в
руки всевышнему. А тебе доля - светить лысой башкой в камере. Отсюда не то
что скромного моления - вопля на улице не услышишь.
- Все же я буду молить и проклинать, друг мой громила Жак! - возразил
Франсуа. - И если я как следует, с хорошими рифмами, со слезой, не
помолюсь за нас за всех, вам же хуже будет, отверженные! Или вы надеетесь,