"Сергей Снегов. Язык, который ненавидит " - читать интересную книгу автора

унесся за обещанные тридцать метров в секунду, мы узнали потом, что в час
нашего перехода по тундре он подбирался к сорока. И он обрушивался на нас
всеми своими свирепыми метрами, он оглушал и леденил, пытался опрокинуть и
покатить по снегу, а мы медленно, упрямо, неудержимо ползли, растягиваясь на
километр, но не уступая буре ни шагу.
У другого столба мы увидели Андрея. Пурга далеко отбросила его в
сторону от колонны, он еще исступленно боролся, напряжением всех сил
стараясь удержаться на ногах. Огромная черная колонна, две тысячи человек,
двигалась мимо, не поворачиваясь. Никто не отдал приказа остановиться, а
если бы и был такой приказ, то его не услышали бы.
Недалеко от лагерной вахты, на улице поселка, где не так бушевал ветер,
мы, размыкая руки, выпустили наружу спасенных конвоиров. Стрелки схватили
свои винтовки, выстроились, как полагалось по уставу, вдоль колонны, но,
измученные, не сумели или не захотели соблюдать обычный порядок.
Несчитанные, мы хлынули в распахнутые ворота лагеря.
Пурга неистовствовала еще три дня, мы в эти дни отсиживались по
баракам, отсыпаясь и забивая козла.
А на четвертый день, когда ветер стих, в тундре нашли замерзшего
Андрея. Перед смертью он бросил винтовку, пытался ползком добраться до
поселка. Видевшие клялись, что на лице его застыло ожесточение и отчаяние.

Духарики и лбы

Я, конечно, духариком не был. Для этого у меня не хватало ярости, того
уважаемого в лагере ухарства, когда жизнь ставится ни против чего - из
одного желания поиграть своей головой. Я не цеплялся особенно за жизнь, но и
не пренебрегал ею, как второстепенной вещью. Меня всегда одолевало
любопытство посмотреть, что же в конце-концов выйдет из невразумительной
штуки, названной моей жизнью.
Еще меньше меня можно было причислить к лбам. Невысокий и широкоплечий,
только перебравшийся за тридцать годков, я по возрасту и по силе мог бы,
пожалуй, занять местечко среди лбов. Зато мне недоставало других непременных
кондиций. Лоб, в общем, вполне удовлетворен своим лагерным существованием.
Он немыслим вне лагеря с его каптерками, кухнями, бесплатным кино и
недорогими девками с большой пропускной способностью. На воле лоб сникает,
он неспособен обеспечить себе самостоятельно сносное существование. На густо
же унавоженной лагерной почве он расцветает, как ее естественное порождение.
Доходяги лишаются последних сил, работяги вкалывают во всю, придурки гнут
спины в вонючих лагерных канцеляриях, лорды-начальники трудят мозги на
производственных объектах - и все это делается, чтобы создать удобства лбам.
Лоб шагает по зоне в одежде первого срока, повар черпает ему погуще и
побольше, нарядчик не торопится гнать его на развод, культурник первому
вручает талончик на новую кинокартину. Не сомневаюсь, что именно лбы
придумали поговорку: "Кому лагерь, а кому дом родной!" Во всяком случае, они
с вызовом бросают ее в лицо начальству - своему и приезжему, хоть и знают,
что их за это не похвалят. Начальство почему-то обижается, когда лагерь
сравнивают с родным домом, хоть дома иным зачастую хуже. Обычный его ответ
исчерпывается угрюмой фразой: "Вы здесь не в санатории - понимать надо!"
Нет, я не был лбом, меня попросту дурно воспитали. Мать твердила мне в
школьные годы: "Лакеев у тебя нет - убери за собой!" Я бездоказательно