"Чарльз Сноу. Коридоры власти [H]" - читать интересную книгу автора

восторг от ее грубости.
- Пожалуй, нет, - ответил я.
- Я это в греческом смысле, сэр Ленард, - сказала она и тут же громким
шепотом выяснила у Кэро, что меня зовут Льюис Элиот. - Да, в греческом, -
продолжала она, нимало не смутившись, - идиот, то есть "человек, не
интересующийся политикой".
Она была чрезвычайно горда этой крупицей учености. Интересно, часто ли
она козыряла этим выражением, уж конечно, зная греческий язык ничуть не
лучше эскимосского. В ее самодовольстве было что-то ребяческое. Она не
сомневалась, что является натурой избранной. И не сомневалась, что ее
точку зрения разделяют все.
- Напротив, политика меня интересует, - сказал я.
- Вот уж не поверю! - победоносно воскликнула миссис Хеннекер.
Я не стал возражать в надежде, что она помолчит и даст мне послушать
Роджера. У него была несколько иная интонация, чем у его приятелей. Но
какая именно, определить я не мог. Воспитанники Итона и гвардейские
офицеры говорят не так; прислушавшись, каждый заметил бы - а миссис
Хеннекер могла бы и заявить во всеуслышание, - что к "сливкам" он не
принадлежит. И в самом деле, отец его был инженер-конструктор, солидный,
преуспевающий провинциал. Хоть миссис Хеннекер и назвала его молодым
человеком, он был не так молод, всего на пять лет моложе меня,
следовательно, ему было все сорок пять.
Он заинтересовал меня с самого начала нашего знакомства, хотя я и не
мог бы объяснить, почему именно. Но в этот вечер за обедом я слушал его с
легким разочарованием. Да, ум у него поострее, чем у других, и суждения
более вески. Но и он, как остальные, говорил только о внутрипарламентских
делах, о хитросплетениях этой их шахматной игры, как будто ничего другого
на свете не существовало. В присутствии Дэвида Рубина это было по меньшей
мере невежливо. Я начал злиться. Я не разделял их взглядов. Они понятия не
имели об окружающем мире, тем более о мире завтрашнем. Я взглянул на
Маргарет, сидевшую с оживленным, подчеркнуто внимательным видом, который
делался у нее каждый раз, когда ей бывало очень скучно, и меня потянуло
домой.
И вдруг мою досаду как рукой сняло. Дамы ушли наверх в гостиную, и мы
остались в освещенной свечами столовой.
- Подсаживайтесь ко мне, - сказал Роджер Рубину. И легонько прищелкнул
пальцами, словно подавая сам себе какой-то знак. По другую руку он посадил
меня. Наливая Рубину коньяк, он сказал: - Боюсь, мы нагнали на вас скуку
смертную. Сейчас у нас одни выборы на уме. - Он поднял глаза и улыбнулся
широкой насмешливой улыбкой. - Хотя вы, наверное, и сами об этом
догадались, если слушали внимательно.
Впервые за весь вечер Дэвид Рубин вступил в разговор.
- Я хотел у вас кое-что спросить, мистер Куэйф, - сказал он. - Как
по-вашему, чем кончатся эти выборы? Или это нескромный вопрос?
- Нет, отчего же, - сказал Роджер. - Положение примерно такое. В худшем
случае голоса разделятся поровну. Для нас (он имел в виду консервативную
партию) ничего хуже быть не может. Ну, а при удаче мы можем одержать и
победу, если не блестящую, то во всяком случае внушительную.
Рубин кивнул. Один из членов парламента сказал:
- Готов держать пари, что у нас будет перевес в сто голосов.