"Василий Сойма. Запрещенный Сталин " - читать интересную книгу автора

я отослал при особом письме т. Г. Г. Ягоде. Копию письма т. Ягоде при сем
посылаю, так же, как и копию этого пасквиля.
Полагаю, что следовало бы сделать самое энергичное распоряжение в ОГПУ
для изловления этих негодяев, которые позволяют себе рассылать по нашей
почте такие гнусности на Алексея Максимовича.
С коммунистическим приветом Влад. Бонч-Бруевич".
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 719. Л. 121. Машинопись, подпись - автограф.

Пасквиль, возмутивший Бонч-Бруевича, состоял из трех четверостиший под
общим названием "Барон из Сорренто". В нем довольно язвительно высмеивалась
непоследовательность взглядов и поступков А. М. Горького.
Сталин написал на тексте листовки черным карандашом: "Подлец! И. Ст.".
А на письме Бонч-Бруевича: "Мой арх. Ст.".
Конечно, он прочел и копию письма, которое Бонч-Бруевич отправил Ягоде.
"Дорогой Генрих Генрихович, - говорилось в письме заместителю
председателя ОГПУ. - Посылаю Вам копию (здесь, наверное, описка, посылался
оригинал. - В. С.) пасквиля на Горького, который мне прислали в конверте
16-го мая 1933 г. Значит есть у нас в Москве какие-то пакостники, которые
позволяют себе не только печатать на машинке, но и распространять такие
гнусности и гадости. Было бы очень хорошо эту публику взять под жабры. Я
посылаю Вам подлинник этого письма, который может быть Вам поможет по
машинке определить, где это стряпается; также и конверт, на котором есть
штемпель, а потому можно определить тот район, где опускалось это письмо".

К. Б. Радек: "Не могу допустить его сознательной вины"

"14 июня 1933 года
Дорогой т. Сталин!
Обращаюсь к вам по вопросу, по которому не считал возможным до этого
времени к Вам обращаться, - по вопросу о положении Е. А. Преображенского.
Я с ним был все время до ссылки и после возвращения в искренних и
приятельских отношениях, хотя встречались очень редко. Я знал, чем он дышит.
И говорил Вам, т. Сталин, что Е. А. только об одном думал, как впрячься в
работу, как помочь партии осуществить пятилетку. Он понял, что было основой
старых ошибок (мы много раз устанавливали в разговорах ошибочность нашего
старого отношения к вопросу о возможности построения социализма в одной
стране), поняли, что мы были не правы против основного кадра партии и Вас.
Он не только не поддерживал никаких связей с троцкистами, но не было у него
ни мысли, ни настроений, являющихся мостиком к троцкизму. Арест его,
исключение из партии и ссылка были для меня страшной неожиданностью. Только
позже я узнал, что он обвиняется в несообщении партии о существовании в
Казани в 1929 г. какой-то оппозиционной татарской группы. Я ничего об его
объяснениях по поводу этого обвинения не знаю (он не пишет мне, видно боясь
осложнить мое партийное положение). Но зная его установки, не могу допустить
его сознательной вины.
Я не обращался к Вам по этому делу, как не обращался по делу
арестованных и сосланных Робинсона. Блискавицкого. Гаевского. Бронштейна, о
которых знаю, что работали честно, преданно, не двурушничали по отношению к
партии, и которых арест рассматривал, как ошибку ОГПУ, объяснимую и понятную
при необходимой, но трудной операции. Я не обращался к Вам по этим делам,