"Татьяна Соколова. Легенда о стиральной доске " - читать интересную книгу автора

потому, что теперь зима. А теперь - это совсем недавно, четверти века еще не
миновало. Деревянное тело Избы в куржаке, он, белоснежный, пушистый, лезет
из застрех, между бревнами, там, где пообсыпался иструхлевший мох, вьется
вокруг небольших окон, стекла кое-где вывалились, дыры заткнуты тряпками. В
притворе скособоченной двери куржак затвердевая образовал ледяные валы,
мутно-желтые, как громадные куски хорошего хозяйственного мыла.
Внутрь Избы, кроме трех женщин, обычно никто не заходит. Жизнь внутри
каждый раз начинается с восьми утра. В каменке отпылали громадные чураки;
шевелясь, будто живые, от хорошей тяги, пучатся жаркие угли. Поверху каменки
три открытых клокочущих чрева: два чугунных котла с кипятком, каждый литров
на двести, и котел поменьше, для щелока на выгребенной из каменки золе.
Внутриутробная преджизнь закончена, идет работа. Изба набита паром, как
ватой, пар ходит в ней по-хозяйски, медленно, уверенно и естественно. Лишь
по левой стороне, в глубине, он не движется, а бьется правильными рывками,
будто наматывается на три примерно одинаковых по величине, в человеческий
рост, пухлых кокона. На фоне парного пыхтения регулярные звуки, не
укладывающиеся в буквенный ряд, резкие и мягкие одновременно, дребезжащие,
шлепающие, то агрессивные, то мирные.
- Фф-ю-уу, - раздается с улицы залихватский свист, а после некоторого
молчания мощный, от души, удар ногой в дверь и веселый зычный голос: -
Вых-ходи, м-ма-тани!
Один из коконов, женским, задохнувшимся, тонущим в пару голосом,
бросает мужскую фразу, шлепает чесанками по скользкому полу, мгновение
суетится у двери в углу и вываливается на улицу.
Теперь ее можно рассмотреть, пар над ней клубится недолго, мороз
съедает его. Грубая шаль на голове прачки еще дымится паром, но уже
затвердела и покрыла, как шлем с забралом, распаренное лицо. Фигуры не
определишь, фуфайка стоит колом, легкая юбка колоколом, прорезиненный
длинный фартук бьет по голым коленям раскаленным железом, чесанки стучат по
насту чугунно.
Водовоз Коля-дурачок, здоровенный розовощекий малый лет тридцати,
похаживает вокруг покрытой куржаком же невидной лошаденки, запряженной в
сани с бочкой, помахивает своим непременным кнутом. Его бесцветные, навыкате
глаза при взгляде на голые коленки женщины сыто щурятся.
- Коп-паитесь, хол-леры! Не возьму замуж дак! - Толстые губы его
влажны, суконкой, надетой поверх шерстяной варежки, он лихо утирает мокро
под носом.
Коля - единственный дурачок на большое Село. Тайна его рождения и
существования известна всем, как всякая тайна. Жил при конюшне дед, тогда
еще, наверно, не дед, это теперь уж имени от него не осталось. Была у него
бабка и дочь Фаина. Бабка жила да померла, а дед стал жить с дочерью как с
женой. Родился Коля, называл старика то отцом, то дедом. А когда умер
старик, Фаина стала жить с сыном как с мужем. Фаину бабы боятся с тех пор,
как она двум-трем из них чуть не выцарапала глаза, когда они в пылу ссоры
попытались рассказать ей ее тайну. И брезгуют. К тому же Фаина, как и сын,
неопрятна, толста, рыхла, соплива. Она греха за собой не видит, криклива и
простодушна, зовет к себе каждую в гости, к ней не идут. Сама она ходит к
ближайшим соседкам. Соседки терпят.
- Ну тя к черту! Подавай знай! - глухо, сквозь натянутую на рот шаль,
говорит прачка, подставляя сидящему на бочке Коле ведро.