"Владимир Соколовский. Последний сын дождя " - читать интересную книгу автора

возглас, любой шаг, любое движение мог он наполнить значением - тогда
сдвинется лесной мир, и тончайшие изменения, которые произойдут в нем,
тотчас отложатся на чутком теле всей земли - и где, в какой сторонке
отзовется эхо Федькиного голоса, его движение, его шаг?
Нервы глаз, ушей, всего тела ощупывали лес далеко от места, где он
находился: цепляли шорох, перебив света, визг впивающихся в землю корней. И,
еще не добежав до землянки километра два, Сурнин вдруг замер тревожно,
шатнулся к испятнанной лишаями смоляных слез елке и приник к ее комлю.
Пространство впереди было неспокойно: там будто что-то шевелилось,
ворчало и бредило. И кровь уловили чуткие Федькины ноздри.
Кровь-это уже не шуточки. Он метнулся в сторону, прячась и припадая к
земле. Отбежал десятка полтора метров и остановился, сопя и вздрагивая.
Дудки! Разве уйти Федьке от леса-темной, озорной и опасной своей любви?
Разве уйти летчику от аэродрома, по выжженным плитам которого улетели
безвозвратно милые его други? Уйти ли моряку от океана - а сколько их там, в
зеленой глубине!..
Федька закружился, запетлял между стволами, поскуливая от страха и
неизвестности; постепенно путь его спрямился и лег туда, где на далекой
поляне текла в землю темная, сургучная кровь и пучилось чье-то сердце.
Почти достигнув поляны, Сурнин описал вокруг нее размашистый круг. Он
уже чуял зверя, и непонятное беспокойство забродило в нем. Зверюга был
крупный, но странный для ведомых Федьке лесных повадок: он не трубил и не
расточал последние силы, возглашая о своей смерти; этот как бы скрадывал ее,
костлявую, от других лесных обитателей, лишь тихая возня, гнусавый хриплый
человеческий стон и густой, пряный запах крови...
Да ляд с ней, с кровью, в конце-то концов, мало ли он сам пролил ее на
своем веку! А пожива очень даже просто могла случиться... Подплясывая от
возбуждения, он приблизился к деревьям на краю поляны, оглядел ее сквозь
негустую сеточку голых осенних веток и вдруг замер, разинув маленький
щербатый рот.
Из жухлой травы тянулось к нему бородатое мужское лицо с желтыми
выпученными белками. Нос был крупный, вздернутый на конце, с широкими
вывороченными ноздрями. Руки, которыми мужик упирался в землю, приподымаясь,
ходили ходуном от боли и слабости. Огромная шапка иссиня-черных волос,
крупные молодые зубы, то ли в оскале, то ли в жалкой улыбке сверкнувшие на
набрякшем от напряжения лице... Цыгана, вот кого напомнил он Федьке - так,
вскочил вдруг в памяти озорной и дикий дружок.
Несмотря на изрядный холод, мужик до пупка был совершенно голый - вот
что удивительно! А от пупка... Дело в том, что от пупка он и не был никаким
мужиком: на линии талии торс его неуловимо, легко переходил в конский круп.
Это сзади. Спереди же - в обычную лошадиную грудь, измазанную слизью мокрой
земли и пота. Бились, стригли траву острые четыре копыта, зрачки
полуконя-получеловека то закатывались и медленно тухли, то снова вздрагивали
и ловили лицо, глядящее из-за древесного комля.
- Ать ты... - выдохнул Федька. Душа его, простая и нехитрая,
содрогнулась вначале ужасом, тело облилось мучительным протяжным ознобом. И
первой мыслью, естественно, была мысль, что надо бежать, бежать, покуда не
поздно, от места, страшного пребыванием на нем неизвестного существа. Но он
не бежал, словно что-то держало его здесь; то прятался, то снова выныривал
из-за пригорочка, за которым залег. Испуг прошел, и на его место явились