"Владимир Соколовский. На Стратилата" - читать интересную книгу автора

с высочайшей температурой. В роте многие мучились ангинами, полученными на
вышках в таежные ветренные морозы. Ему и не показали ее на первых порах: в
жаре на сердце и так сильная нагрузка, а при таком известии - долго ли до
плохого? Даже через два дня, когда температура спала, и телеграмму отдали,
Пашке стало плохо: он сел на койке и застыл деревянным истуканом. Побежали
за нашатырем... На похороны, конечно, он уже никак не успевал.
Деда он не знал: тот вернулся с войны, женился сразу на бабе Шуре,
устроился в МТС, но недолго там проработал: от трясучки на тракторе
открывались раны, - сколько-то бригадирил, и умер, замерз пьяный в день
выборов. Мамке было тогда лет шесть или семь. А бабушка так больше ни с кем
не сходилась, прокуковала всю жизнь с дочерью и внуком. И никто никогда не
любил Пашку больше, чем она. Умела все делать с шуточкой, даже тяжелую,
нудную работу. То спляшет, то толкнет, то споет частушку. И они прекрасно
обходились без мамки, та жила как бы отдельно от них.
Что мамка! Вечно ей было не до Пашки: то работала, то подрабатывала, то
хозяйство - огород, покос, корова, поросята, то жили в избе приезжие
мужики - тогда на столе не выводилась бутылка, скрипела кровать, летали
горячие шепотки; то путалась снова со своей давней любовью, Юркой Габовым -
и все село стояло дыбом, Юркина мать набегала драться, орали благим матом
ребятишки, мамка с веревкой лезла на сеновал давиться, но ничего у нее
никогда не получалось, и она спускалась обратно с тою же веревкой в руке,
растерянная и перепуганная. Бабка Шура жила тихо среди этого хаоса и
кутерьмы, и все прощала: что же делать, если у девки не задалась жизнь! Весь
дом, все хозяйство держалось на ней. Ведь стоило ей умереть - и мать тут же
заколола корову. Писала, что из-за денег - но ясно же было, что хотела враз
избавиться от каторги, которую несет при корове одинокая баба. Уж подождала
бы Пашку, вдвоем-то как-нибудь... Другое дело, что Маковка была старовата.
Ну, что-нибудь придумается!
Шагая на кладбище, Пашка вспомнил, как они с бабушкой ходили ставить
морды на Подкаменке. Там уже вывелась к тому времени хорошая рыба, ловилась
одна мелочь, сор, - а когда-то, по бабкиным рассказам, в ней текла сильная
скорая вода, стояли мельницы на берегах, было полно щурят, а по дну бродили
раки, хватали за ноги. В омутах купались люди, на Иванов день девки
сплавляли венки.
- Здравствуй, бауш! - сказал Пашка. - Что же ты меня не дождалась?
Достал из сумки бутылку, две рюмки. Налил одну, поставил на поросшую
травой грядку, перед неказистой железной пирамидкой с крестом. Вторую налил
себе, выпил залпом; постоял набычившись. Затем выпрямился, отдал честь!
- Сержант Шмаков! Стратегические ракетные войска! Вот так!
И вдруг завыл тоненько, размазывая слезы. Как жить теперь без бабы
Шуры! Кто обнимет, кто наругает? Ведь мамка - это не то, это совсем не то.
А когда спускался от кладбища вниз, к избам, то подумал: "Умереть бы с
нею и мне!" И сам испугался: до того мысль показалась странной, тяжелой,
мужицкой - словно много уже прожил и видел.
По улице шла мать, и с нею поспешал на встречу служивого старый Ванька
Корчага. Он был скотником на ферме, и Пашка всегда помнил его одинаково:
беззубым, полупьяным, с рыжей щетиной на лице. То в фуфайке, то в
брезентухе. Чтобы не вести лишних разговоров, он спрятался от них за
забором, ожидая, когда пройдут. Пока стоял, снова тяжесть легла на сердце, и
он зажмурился, переживая ее. Толик Гунявый, по-лагерному Окунь. Где-то он