"Владимир Соколовский. Планида" - читать интересную книгу автора

Вытащил Никифор свою солдатскую книжку, - стоит, ни жив, ни мертв.
Офицерик поглядел, губами пошлепал, говорит: идем! Пошли. Привел он Никифора
в какой-то дом с часовым, завел, в кабинетик затолкнул, сам - следом. Сморит
Никифор: сидит за столом то ли лысый, то ли бритый штабс-капитан, пишет.
Увидал их, - вежливенько так: чего изволите, господа? - Прапорщик Бурыго, -
офицерик докладывает, - вот, господин штабс-капитан, пленного привел,
посмотреть надо - не шпион ли? - да определить. Подскочил к нему
штабс-капитан, ручку жмет, - благодарю за службу! - Рад стараться, -
говорит. И ушел. Остались Никифор со штабсом вдвоем. Посмотрел на него
ястребом офицер, поспрошал, - да и в кутузку. В карцер, значит. Там
разберемся, мол. Отвел солдат Никифора в карцер, на замок запер. Разделся
Никифор, сидит, вшей щелкает. Солдат хлеба с кипяточком принес - кайфуй,
Никифор Степаныч, отдыхай с дорожки. Наган, правда, при обыске отобрали, ну
да на кой он леший в камере-то? Кого им стрелять? Хорошо, что хоть фуражку
оставили, повесил ее на гвоздик - вот, спокойно на душе.
Часу не прошло - вталкивают в камеру солдатика, хмыря конопатого,
оборванного, глаз подбит. Сидит Никифор, помалкивает. А тот, как втолкнули
его, к двери бросился, орет, кулаками стучит, лбом ее лупит. Потом
угомонился. Показывает Никифору глаз свой подбитый: вот, дескать, как они к
нашему брату, политическим. Глазом Никифор не ведет. Кто, говорит, и
политический, а кто и за просто так, вроде как карантин после плену, потому
как у пленных, ученые люди бают, вошь сильно едучая. Ежли после плену
карантин, как мне, не устроить - повыест эта вша всех начисто. Ни один
человек, кроме пленного, супротив этой вши не устоит - враз счахнет. Притих
конопатый, в угол забился. А Никифор знай свою линию гнет. Наше, толкует,
дело солдатское, знай стреляй-коли, смутьянов искореняй, врагов изничтожай,
господа офицеры знают, что велят, - давай, поворачивайся!
Потом хвастаться стал. Я, говорит, унтер-офицером был, это тебе, быдло,
не шиш с маслом, всю роту в руках держал, со мною сами ротный их благородие
поручик Кругловский за ручку здороваться изволили. А ты, хамская харя, на
них, благодетелей-то, зло замыслил, да еще меня политическим обозвал, - ну,
берегись, тля конопатая. С нар спускается, и - хлобысь! - между глаз. Тот
заорал по-дурному, к двери бросился, опять стучаться стал. Глазок - щелк!
Замок скрежетнул, вошел в камеру усатый подпоручик: что за шум? - Так и так,
вашбродь, сусед шумный попался: политическим меня лает, на бунт
подговаривает. Сгреб подпоручик конопатого за шкирку, выбросил в коридор. -
А ты, - Никифору, - посиди, - говорит. Ушел. Ухмыльнулся Никифор, фуражечку
под голову положил, и - охо-хо! - давно под крышей не спал, - уснул. Да
крепко так.
Проснулся - вызывают. Говорит штабс: часть твоя, Крюков, числится как
без вести пропавшая, нет возможности справку о тебе навести, ну, да я тебе
верю. Ты хороший солдат - верно? А вот только скажи мне: зачем ты
посторонним людям говоришь, что унтером был? Так точно, вашбродь, был!
Ну-ну, это верно, но вот в книжечке твоей солдатской написано, что был ты и
ефрейтором, и унтером, а потом в солдаты разжалован. За что, голубчик?
Мнется Никифор: зазорно сказывать, вашбродь. Ну-ну не бойся! Представь себе,
к примеру, что я и не офицер вовсе, а... друг твой, что ли... Расскажи!
Думает Никифор. Если знает лысый, - нет, бритый черт, что за агитацию
разжаловали - беда тогда. А не знает, так... Да заворовался, вашбродь,
продукт ротный на водку наменял! Виноват. Ощерился бритый - нет, пожалуй,