"Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ, том 1, часть 2" - читать интересную книгу автора

лицо всегда выражало для меня приказ, команду, гнев. А сейчас оно задумчиво
осветилось - стыдом ли за свое подневольное участие в грязном деле? порывом
стать выше всежизненного жалкого подчинения? Десять дней назад из мешка,
где оставался его огневой дивизион, 12 тяжелых орудий, я вывел почти что
целой свою развед-батарею - и вот теперь он должен был отречься от меня
перед клочком бумаги с печатью?
- У вас... - веско спросил он, - есть друг на Первом Украинском фронте?
- Нельзя!.. Вы не имеете права! - закричали на полковника капитан и майор
контр-разведки. Испуганно сжалась свита штабных в углу, как бы боясь
разделить неслыханную опрометчивость комбрига (а политотдельцы - и готовясь
дать на комбрига материал). Но с меня уже было довольно: я сразу понял, что
я арестован за переписку с моим школьным другом, и понял по каким линиям
ждать мне опасности.
И хоть на этом мог бы остановиться Захар Георгиевич Травкин! Но нет!
Продолжая очищаться и распрямляться перед самим собою, он поднялся из-за
стола (он никогда не вставал навстречу мне в той прежней жизни!), через
чумную черту протяну мне руку (вольному, он никогда ее мне не протягивал!)
и, в рукопожатии, при немом ужасе свиты, с отепленностью всегда сурового
лица сказал бесстрашно, раздельно:
- Желаю вам - счастья - капитан!
Я не только не был уже капитаном, но я был разоблаченный враг народа (ибо
у нас всякий арестованный уже с момента ареста и полностью разоблачен). Так
он желал счастья - врагу?..
Дрожали стекла. Немецкие разрывы терзали землю метрах в двухстах,
напоминая, что этого не могло бы случиться там глубже на нашей земле, под
колпаком устоявшегося бытия, а только под дыханием близкой и ко всем равной
смерти.0 0 0 1361 0И вот удивительно: человеком все-таки МОЖНО быть! -
Травкин не пострадал. Недавно мы с ним радушно встретились и познакомились
впервые. Он - генерал отставке и ревизор в союзе охотников.

Эта книга не будет воспоминаниями об собственной жизни. Поэтому я не буду
рассказывать о забавнейших подробностях моего ни на что не похожего ареста.
В ту ночь смершевцы совсем отчаялись разобраться в карте (они никогда в ней
и не разбирались), и с любезностями вручили ее мне и просили говорить
шоферу, как ехать в армейскую контр-разведку. Себя и их я сам привез в эту
тюрьму и в благодарность был тут же посажен не просто в камеру, а в карцер.
Но вот об этой кладовочке немецкого крестьянского дома, служившей временным
карцером, нельзя упустить.
Она имела длину человеческого роста, а ширину - троим лежать тесно, а
четверым - впритиску. Я как раз был четвертым, втолкнут уже после полуночи,
трое лежавших поморщились на меня со сна при свете керосиновой коптилки и
подвинулись. Так на истолченной соломке пола стало нас восемь сапог к двери
и четыре шинели. Они спали, я пылал. Чем самоуверенней я был капитаном
полдня назад, тем больней было защемиться на дне этой каморки. Раз-другой
ребята просыпались от затеклости бока, и мы разом переворачивались.
К утру они отоспаслись, зевнули, крякнули, подобрали ноги, рассунулись в
разные углы, и началось знакомство.
- А ты за что?
Но смутный ветерок настороженности уже опахнул меня под отравленной
кровлею СМЕРШа, и я простосердечно удивился: